Три желания для Ильи Курякина

У Ильи Курякина есть три желания, как у Золушки*, хотя из них троих он меньше всего похож на хрупкую покорную девочку. Габи хохочет, заглядывая через плечо напарника в письмо. Бумага надушена парфюмом чересчур щедро, Илья кривится — сладковатый запах засел у него в ноздрях. Угловатые буквы, выстроившись в ряд, складываются в строки: «У тебя есть возможность загадать три желания, которые я исполню. Достаточно произнести их вслух». — Габи, может, это для тебя? — в голосе русского сквозит надежда. Девушка медленно качает головой. Соло вертит в изящных пальцах конверт, подписанный — «Илье». — Не старайся казаться большим идиотом, чем ты есть, Большевик. Тогда бы они адресовали его Габи. Довольно трудно сделать четыре ошибки в имени из четырех букв. — Ковбой, тебя я не спрашивал, — рычит Илья, выдирая из рук Соло конверт. Он уже несколько раз заглядывал внутрь, но только насмешливый взгляд Наполеона дает ему силы не повторить бессмысленное действие. — А может, это твои проделки? — озаряет Курякина. Американец смеется, не ртом — глазами, фыркает с нескрываемой насмешкой. — Ты меня не спрашивал. — Теперь спрашиваю! — Теперь — поздно, — отсекает Соло. Илья думает, что ни в чем не виноват, но холод в голосе агента иррационально убеждает в обратном. — Ковбой? Скучающий взгляд, вопросительно приподнятая бровь. Какая из его эмоций настоящая? — Это ведь ты, — не услышав протеста, Илья гнет свою линию до победного. — Когда закончишь истязать свои мозги бессмысленными обвинениями и включишь дедукцию, зови, — Наполеон прячет ступни в пушистые тапочки и, бросив напоследок «Я буду в своем номере», закрывает за собой двери. — Что это значило? — удивляется Илья последней фразе американца. — Что это не он? — предполагает Габи. — Нет. Определенно, нет. Илья это чувствовал от пят до макушки. Ну почему Наполеон никогда не может сказать без сарказма и загадок, что ему нужно от русского? Сам Курякин считал, что ответ лежит между гордостью и желанием манипулировать окружающими, которое сам Соло именовал обаянием. Ну не боится же он, в конце концов. Габи сочувственно хлопает напарника по плечу: крепись. Ей ужасно хочется выпить, но дружба обязывает находиться рядом с непьющим, раздраженным Курякиным. — Я пойду, — Илья не обращает внимания на ее уговоры, он видит расслабленные уголки глаз и исчезнувшую мелкую морщинку между бровей. «Будешь звонить Уэверли — передавай привет», — хочется сказать ему, но тогда Габи поймет, что он в курсе. Нечаянно подслушал их разговор. Других по пьяни тянет звонить бывшим, Теллер — своему боссу. Русский так и не рассказал об этом Соло, не уверенный, что американец сумеет держать язык за зубами. В номере Ильи тихо, прибрано и одиноко. Достоевский с лихвой восполняет отсутствие компании, потом эстафету принимают шахматы. Курякин ни на миг не перестает думать о письме. Не потому, что верит в подобную чушь. Но американец должен был запастись жучками, чтобы услышать, о чем будет просить Илья. Либо это совсем уж детский розыгрыш, целью которого было потрепать нервы русского. Он обходит всю комнату с аппаратурой, но жучков не обнаруживает. Варианта по-прежнему два: ЦРУ обзавелось более качественной техникой или следящих устройств действительно нет. Проверить это можно только одним способом. — Хочу на завтрак кофе с булочками, — произносит Илья, чувствуя себя полным идиотом. Остаток вечера он старается забыть о происшествии, а также перестать представлять нахальную ухмылку Соло. Габи заявляется в час ночи, без Уэверли, зато с виски и пытается развести его на танцы, но трезвый Илья плохо поддается уговорам. Измотанная алкоголем, девушка засыпает на диване, прижимая к груди руку русского, точно плюшевого мишку. Илья освобождается осторожно, чтобы не потревожить. Ему это удается. Впрочем, Теллер сейчас и элитное подразделение КГБ в полном составе не добудится. Мужчина переносит ее на кровать, стягивает с ног туфли (Габи даже во сне пинается очень прицельно) и укрывает одеялом. Он делает это с нежной заботливостью старшего брата, вспоминая, как когда-то служащий отеля помешал состояться их первому поцелую. С того момента все в их несостоявшейся любовной истории пошло наперекосяк: играя на людях влюбленных, они сожгли в себе даже зачатки любовной привязанности. Нет, Илья по-прежнему оставался ее женихом, Габи носила кольцо, но те объятия, что они дарили друг другу, и поцелуи в щечку даже отдаленно не походили на проявления страсти. Первым это заметил чуткий до подобных дел Соло и поставил английского босса в известность. Было решено, что по завершению миссии пара Курякин-Теллер в качестве прикрытия использоваться не будет. Габи воспрянула духом и… завязала отношения с Уэверли, пользуясь тем, что Илья ослабил хватку своей ревности. А пару недель спустя русский получил это идиотское письмо. Заснуть Илье удалось только под утро — Габи во сне ворочалась, бормотала и похрапывала совсем не по-девичьи. Тяжелые веки наконец сомкнулись, сон одолел мощное тело, укутав его в свои объятия. — Илюша! — Габи чмокнула его в нос мокрыми и горячими губами. Курякину казалось, что он заснул всего мгновение назад, но отцовские часы показывали начало десятого. — Ты чудо! Спасибо, — оставив его в покое, девушка вновь присосалась к чашке с кофе, закусывая булочками с корицей. — Когда только успел заказать? — Я не… — Илья осекся, сжав губы в плотную линию. Жучки в номере присутствовали. — Не? — переспросила Габи, с похмелья не любившая загадок. — Не помню, утром, наверное, — закончил русский. «Соло, ты поплатишься за это». Выпроводив Теллер, Курякин повторно обыскал номер, прощупал подкладку куртки, проверил пряжку ремня на брюках, даже подошвы ботинок — следящих устройств он не обнаружил. Наполеон, по обыкновению зашедший без приглашения, застал Илью, балансирующего на шаткой табуретке и сканирующего люстру. В таком положении он едва не упирался макушкой в потолок, но русского такие мелочи не останавливали. Курякин вздрогнул, когда теплые ладони чувственно сжали его бедра, страхуя. — Ковбой, ты охренел? — поинтересовался он у американца, ничуть не смущенного двусмысленностью их положения. — Спасаю одного глупого Большевика от травм. Табуретка высокая, упадешь — можешь шею сломать, — усмехается Наполеон. И действительно держит, пока злой Илья справляется с желанием убить его немедленно и слазит с табурета. — Это твоих рук дело. Где жучки? — Не понимаю, о чем ты, — в глазах с частичной гетерохромией плещется безмятежность. — Об этих… желаниях. И о том, что они сбываются. — Наш большой холодный русский верит в сказки? Илью топит. Медленно, безжалостно. Топит в болоте бессильной ярости от осознания, что без доказательств он бессилен против издевок американца. «Я тебя поймаю», — обещает он мысленно. «Если сможешь», — парирует улыбка Соло. Он пришел сообщить, что цель сегодня будет на банкете в честь пятидесятилетия известной типографии. Илья со своей невестой должен быть там, обхаживать и ублажать уши мистера Деллье ложью. Дело шло тяжело, но все же задание они выполнили с блеском, Габи долго терла платком след жирных губ «цели» на руке. О своем плане раскрыть Наполеона Илья вспоминает поздно. Бормочет сонно «Хочу борщ со сметаной» и, полный решимости ждать хоть до рассвета, тут же засыпает. Утро встречает его соблазнительными запахами, от которых сводит желудок и пальцы. Желудок — от голода. Пальцы в кулаки — от гнева. Его опять перехитрили. Но борщ настолько вкусный, что русский не удержался — съел все до последних капель, промокнув их черным хлебом. Габи в тот день не выходит из номера — ночью состоялась знатная попойка в компании Соло. В отличие от девушки, американец выглядит преступно бодрым. Илья задается вопросом, как ему это удается. Третий вечер и свой последний шанс Курякин ни за что не упустит. Сказка имеет свойство завершаться — он не настолько сентиментален. Но жучки останутся, а этого Илья допустить не мог. Он долго мучается вопросом: какое желание поможет ему захлопнуть ловушку для лучшего агента ЦРУ? Ответ пришел сам. Неприглядный, грязный, даже незаконный, с точки зрения его родной страны. Но Илья решается, вспоминая дрожь от прикосновений Наполеона. Их отношения давно уже на грани, намеком меньше, намеком больше. От правильного русского остаются огрызки принципов. Так он и что… воровать начнет? Соло отрицательно на него влияет. — Поцелуй меня. Сон не идет как раз потому, что Илья изо всех сил притворяется спящим. Ровно дышит, не крутит глазными яблоками под тонкой преградой век, не зажимается. Ночной гость открывает дверь беззвучно, пробираясь в комнату тише кошки. Долго прислушивается к дыханию прежде, чем осмеливается подойти ближе. И, наклонившись, невесомо касается губ. Резкий захват, Курякин валит противника на кровать, подминает под себя. Соло полузадушенно мяукнул, не ожидая такой прыти. Нет, он всякого, конечно, ждал, но не стояка, упиравшегося в его пах. Наполеон готов ставить что угодно: на скулах русского сейчас очаровательный румянец. Жаль, в темноте не разглядеть. Зато целуется он так, что никакого света не нужно — жадно, неистово, со своей особой, советской грубоватой лаской. Наполеон стонет, теряя контроль над телом. — Попался, — прошипели ему на ухо. Эту ночь они оба не спят. Ругаются, ищут жучки, прерываясь на поцелуи и взаимные ласки, а перед рассветом разбегаются по своим номерам, точно дети. За завтраком официант передает Илье новое письмо. «Два желания ты потратил на ерунду. Попробуем еще раз?» — гласит оно. Габи удивленно приоткрывает рот, но не решается спросить. Потому что в этот момент к ним присоединяется Соло с очаровательно невинной улыбкой на лице. Потому что ледяной Большевик смущенно отводит взгляд, комкая бумагу. «Надо выпить. Или… к черту, лучше к Уэверли», — решает Габи.