Война не место для любви

***

      « Обсуждение и еще один полет к озеру, только уже с разведкой, не дали ничего путного и нового. Во всяком случае, ситуация для нас не стала понятнее, только сохранилась опасность, что та территория все еще принадлежит немцам, и мы уже как три дня находимся в напряжении и полной боевой готовности. А что сильнее напрягает — так это полное затишье со стороны врагов. Будто перед бурей.       Герман улетел к себе на базу сразу, как мы вернулись с разведки. А я, к сожалению, не успела передать ему письмо для отца, он наверное волнуется за меня. Надеюсь, что у него на базе все хорошо и поинтересней, чем у нас. Может еще и встретимся, когда-нибудь… И с отцом, и с Германом. Тяжело терять друзей и родных.       Нашего лучшего снайпера, в связи с затишьем, отправили на другую дислокацию. И сегодня вечером она уедет от нас, а я так надеялась, что она подольше побудет у нас и поделится боевым опытом. До сих пор не могу поверить, что я знакома с таким героем — Людмилой Павличенко. Смогу ли я однажды стать такой же смелой и уверенной, как она?       Из-за экономии горючего нам запрещено летать больше, чем один раз в сутки на разведку, и все ребята уже начинают творить глупости. Как бы из-за этого затишья мои девчата в декрет не навострились с войны! А то с этими летчиками, соколами сталинскими, не только плясать и песни горланить можно. Кстати, об этом. Со вчерашнего дня с одобрения полковника на базе раз в три часа теперь проводятся спортивные игры и мероприятия: стрельба из пистолетов, теоретические занятия по летному искусству, зарницы и другие веселые занятия. Но надолго запала ребят не хватит. А я вряд ли смогу долго преподавать теорию, особенно учитывая количество „желторотиков“ в нашей эскадрильи. »  — Лидия дописала новую запись в дневник и убрала его под подушку. Было раннее утро четвертого дня после разведки, и вновь тишина. Она осторожно встала с кровати и, тихонько одевшись и умывшись так, чтобы не разбудить никого в палатке, вышла на улицу. До завтрака оставалось еще много времени, поэтому летчица неспешным шагом направилась к своему боевому товарищу — истребителю. Воздух был свежим и морозным, и в носу чуть щипало от холодка, но это не мешало наслаждаться красотой русской природы, а она красива в любое время. Особенно зимой. Да, зима — лучшая и самая непобедимая наша союзница. Немцы мерзнут и пятятся назад, подгоняемые русскими морозами и несокрушимыми метелями. «Гитлер забыл про русскую зиму. Образование он, как видно, получил не ахти. Мы все слышали в школе про русскую зиму — а вот он забыл. Столь грубой ошибки я не допускал в своей жизни ни разу», — помнится, так сказал в сорок втором великий Черчилль. Литовченко добралась до стоянки истребителей и, поздоровавшись с дежурящим у машин пареньком, пошла к своему самолету. Она нежно провела рукой по крылу машины и улыбнулась, обнаружив, что её самолет полностью исправен и нет ни одного следа от былой схватки, когда с рьяным усердием обивку крылатого товарища бомбардировали пули немецких мессеров. Как всегда механики отлично постарались, приводя машинку в порядок, даже придраться было не к чему. Летчица забралась в кабину истребителя и просто сидела, смотря на чистое зимнее небо. Ей было так спокойно, что она даже не заметила, как к машине подошел командир их базы. Он прокашлялся, чтобы не напугать девушку своим появлением и, убедившись, что та обратила на него внимание, сказал:       — Лида, раз ты проснулась первой, то тебе и лететь в разведку, — он говорил с ней по-отцовски, как обычно отец говорит с дочерью. Командир действительно относился к Литовченко, как к дочери. Больно она была похожа на его собственную и грела своим образом его теплое солдатское сердце. — Если все тихо, слетай к своему отцу проведай его, — добродушно предложил мужчина.       — Спасибо большое! — радостно ответила Лидия и, улыбнувшись полковнику, стала готовить к взлету и саму себя, и свой самолет. Она решила не будить никого для помощи в подготовке, ведь и сама уже давно знает, как подготовить самолет к полету. А команду к взлету даст полковник.       И вот уже спустя несколько минут истребитель с красной звездой на хвосте гордо разрезал небесные просторы над базой и территорией, которую охраняла эскадрилья, находящаяся под командованием Лидии Литовченко. В этот раз девушка-пилот подольше покружила над озером и полетела дальше, не заметив ничего подозрительного. Сделав несколько таких кругов, летчица полетела на другую базу, для того чтобы проведать отца и Германа. Как бы она ни отрицала, Литовченко волновалась за нового друга. И, спустя некоторое время, Лида, получив разрешение на посадку, приземлялась на свободное место аэродрома, где стояли другие истребители. Время уже подходило к завтраку, и в этом лагере начали просыпаться его обитатели, бродить по территории и радоваться, что наступил новый, еще не омраченный ничем день. Лидия, как всегда, успела пообщаться с командиром этого, чужого ей лагеря, и, узнав у комбата о местонахождении своего отца, отправилась проведать его. Она нашла мужчину дежурящим у костра и подкидывающим в него дров, чтобы тот не погас раньше положенного. Почувствовав себя вновь маленькой девочкой, Лида подбежала к родителю с криком «Папа». Наверняка, она разбудила здесь всю округу своим восторженным, почти детским криком. Даже за эти несколько дней, прошедших с того раза, как она видела своего отца последний раз, Лидия, как и любой ребенок, успела по нему соскучится, да и никто не знает, что может произойти за срок в пять дней. Почти неделя. А неделя войны — все равно, что три года мирного времени. Летчица крепко обняла отца и, как и привыкла с детства, уткнулась лбом в надежную грудь мужчины. Тот заразительно засмеялся поведению дочки и, обняв ее, погладил по спине. Он тоже успел соскучится по любимой дочурке.       — Меня отпустили совсем не надолго тебя повидать, — сообщила девушка, вдыхая родной и теплый запах дома, исходящий от папы. — Думаю, мы не скоро теперь увидимся. Нас переводят на другую базу далеко от сюда, — слегка расстроенно произнесла летчица, размыкая объятия и устраиваясь у костра возле отца.       — Ничего, не последний же раз видимся. Ты, главное, не рискуй собой, а там уже свидимся, еще и отпляшем вместе на Дне Победы, — оптимистично заявил мужчина, протягивая девушке кружку с горячим чаем и улыбаясь ей.       — Летчики говорят «крайний раз»! — послышался громогласный голос Германа, который как раз вылез из своей палатки, на ходу натягивая на себя свою синюю шинель. Он весело подмигнул обернувшемуся на него семейству Литовченко, после чего натянул фуражку и бодрым шагом пошел к костру.       — Я постараюсь не рисковать, но ничего не обещаю. Ты же знаешь, что я пойду на все, чтобы другие выжили, — ответила Литовченко-младшая, улыбаясь отцу и отпивая глоток горячего напитка из кружки, пока не подошел Набоков, которого та тоже, конечно, была рада видеть.       — Знаю, как же мне не знать свою дочку, — сказал мужчина, потрепав девушку по волосам, на что получил злобный взгляд от нее, но потом Лида все же не выдержала и рассмеялась. — Садись с нами, Герман Степанович! — произнес отец Лиды, когда к ним подошел летчик. Тот кивнул и сел рядом. На скуле красовался свежий красный синяк с кровоподтеками. Заметив заинтересованный и удивленный взгляд Лидии, ее отец улыбнулся и пояснил:       — А это у нас Гера три дня назад, по прилету, с товарищем своим сцепился вдруг. Сидели вроде у костра вдвоем, я далеко был, не слышал, а тут вдруг как схватятся! Ну мы бегом их всем полком разнимать, а они не отлипают друг от друга! Скатались в клубок и все тебе, только матюки во все стороны летают. В общем, успокоились только, когда комбат прибежал. Хотели им впаять три дня гауптвахты, но летчики все же, народ нужный, сжалились. А теперь вот не рассказывают нам, из-за чего повздорили, да и друг от друга, как от огня шарахаются! — Герман только стыдливо потупил взгляд. Он-то знал причину ссоры. Оттого ему еще стыднее было.       — А ты оказывается драчливый! — с улыбкой произнесла Лидия, глядя на густо покрасневшего летчика, который отвернул от них скулу с синяком и принялся молча пить чай. Однако, надолго его молчания не хватило.       — Да не драчливый я, добрый я! — с наигранной обидой в голосе произнес подполковник. — Просто учу товарищей за слова отвечать.       — Интересно все-таки, за какие-такие слова, — с хитрым прищуром заметил отец Лидии, повторяя мысли своей дочери, которые та еще не успела даже озвучить. Герман тоже уже хотел было на это что-то ответить, как из палаток стали выходить остальные «воины», включая и оппонента Набокова.       — О! — послышался громкий голос того самого драчуна издалека. — Так вот эта германовская баба, на которую он нас променял! — видимо, тому прошлых синяков не хватило. А ухо-то сильно было разбито. Гера вскочил тут же, уже сжимая руки в кулаки. Еще и при всех, особенно при Лиде такие вещи говорит! Ну не гнида ли?       — Посмотрите, как распетушился сразу, — фыркнул тот, уже тоже снимая фуражку, будто готовый к очередной драке. Благо, вовремя вмешались товарищи, которые в основном успокаивали только Геру:       — Да ладно тебе, брат, он же просто провоцирует, успокойся, — то и дело слышалось отовсюду.       Лидия не любила, когда люди ссорились, да и такого отношения к девушкам, особенно к себе, позволить не могла:       — Во-первых я летчик и девушка, а не баба. А вот бабой можешь называть ту, которая ждёт тебя с войны. А во-вторых, Герман мой друг, и тогда он мне здорово помог, улетев со мной с вашей базы. Если бы не он, никого бы из моих друзей в живых не было бы, — строго произнесла Лидия, глядя на молодого низкорослого летчика с разбитой губой и ухом, который подходил еще ближе, с гаденькой улыбкой глядя на Литовченко и Набокова.       — Герка, ты бабу-то, — это слово он нарочито выделил, внимательно смотря на Лиду, — свою успокой. Ну вот после этих слов Набоков никак не мог выдержать, поэтому вскоре обидчику прилетело по лицу с кулака. Тот тоже в долгу не остался, поэтому эти двое снова вскоре сцепились, да так, что разнять их теперь точно было невозможно, ненароком еще и сам огребешь как следует. Литовченко чуть отошла в сторону и, понимая, что сейчас никто не сможет разнять драчунов, она решила действовать так, как обычно действовали они с подругами в деревне, когда были маленькими и мальчишки в очередной раз дрались.       — Живо облейте их ледяной водой, — обратилась она к тем кто наблюдал за этой дракой.       — Отставить драку! Живо прекратили! Сейчас все на гауптвахту отправитесь и лишитесь всех своих званий! Я старше вас по званию и имею на это право! — громко, по-командирски крикнула Литовченко. Она надеялась угрозой вывести мужчин из драки. Ну и подоспевшие ребята с ледяной водой, облившие дравшихся, тоже ей помогли. Набоков со своим противником отошли друг от друга на пару шагов, мокрые, с разбитыми лицами. Кровь даже кое-где уже стала замерзать, превращаясь в красные сосульки.       — Слушаюсь, товарищ гвардии полковник, — нехотя произнес Герман. — Виноват.       — Виноваты, товарищ гвардии полковник. Исправимся, — добавил второй драчун, который наконец заметил погоны Лидии и стал общаться с ней в подобающем тоне, соблюдая субординацию.       — Уведите его, пожалуйста, в лазарет, —  попросила ребят девушка-полковник, говоря про второго драчуна, а потом, посмотрев на Германа и тяжело вздохнув, сказала:  — Проучить бы тебя, да и его тоже, — укоризненно покачала головой Лидия. — В училище не научили, что драться со своими не стоит? Ну да ладно. Идем обработаю тебе раны, — Герман слегка поморщился, но делать нечего. Придется подчиняться приказам старшего по званию. И уже после девушка обратилась к обоим противникам, недовольно качая головой:       — Чтобы пока я здесь, не смели приближаться друг к другу на пушечный выстрел и никаких драк! Это приказ!       — Слушаемся, товарищ гвардии полковник, — нехотя, но одновременно произнесли оба летчика, после чего Герман сделал несколько шагов в сторону Лидии и они направились к палатке, дабы обработать раны и ушибы военного.       — Набоков, и кто тут пять минут назад говорил, что он добрый? — спросила летчица, сверля взглядом мужчину, пока они шли по базе в сторону палатки Геры. Её не устраивало такое поведение летчика, но ничего не поделать, это ведь парни и драки в их натуре, крови.       — Добрый я, когда надо, — пробурчал Герман, после чего слегка отодвинул шторку палатки, пропуская внутрь Литовченко, а сам зашел следом.