Паранойя

      Новость о том, что его отстранили от игр и тренировок в составе «Спартака» не была удивительной, «оглушительной» или даже обычной. Он подумал о том, что ему просто повезло. Для Широкова ситуация складывалась как нельзя лучше: жена с детьми к морю, мама домой в Дедовск.       Первый рейс «Москва-Краснодар», такси, знакомый стадион. В городе холодно, дождливо, но трибуны заполнены, как и всегда. До боли знакомые заряды лишь вызывают дикое желание сжать зубы до скрипа. В VIP-ложе его узнает Маурисио Перейра. Улыбается он, как всегда, ярко и солнечно, что Рома даже щурится от безудержных лучей счастья. - Только не говори никому, что я здесь! – Широков склоняется к Перейре совсем близко и старается говорить негромко, но разборчиво, чтобы маленький португалец его понял. - Хорошо, - отвечает Маурисио на ломаном русском и кивает, улыбаясь. Рома надеется, что его всё же поняли.       В подъезде тепло и темно. Никто из соседей уже год и не пытается даже вкрутить лампочку на лестничном пролете. Пахнет сигаретным дымом и порошком для стирки. Жутковатая смесь. Рома не мог назвать этот район элитным. Какая разница, лишь бы его здесь не узнавали. У него нет ключей, но отчего-то он уверен, что Мамаев приедет именно сюда. Чуйка у Пашки есть особая на Рому. Как будто спинным мозгом чувствует. Или задницей. Черт его знает. Хлопок тяжелой, железной входной двери будит задремавшего Широкова, прижавшегося к холодной стене возле лестницы. Мужчина отчетливо слышит знакомый голос. Тот самый, который его успокаивал, убаюкивал, тихо шептал по ночам. Тот самый голос, который срывался от криков, когда Рома, сбиваясь с ритма, падал куда-то глубоко, беспорядочно толкаясь в подставляющегося Пашку. Голос, который, надрываясь, хрипел «мой капитан». Голос, сводящий Широкова с ума не первый год. И еще один. Грубый. С нотками опьянения и веселья. Слишком грубый для кого-либо из хороших друзей Мамая. Точнее из тех, про кого знает Широков. Рома высчитывает 52 ступеньки и отлепляется от стены. Перед ним Пашка. Его Пашка. Слегка небритый, уставший. Их разделяют те самые ненавистные 14 ступенек, которые один раз уже их разделили. Широков готов закричать, так громко, чтобы стекла повылетали к чертям. Закричать о том, что он скучал и очень хочет посидеть с Мамаем на кухне, попить чай, а потом, может, и кое-что другое, но это будет потом. Но сейчас за спиной Пашки он видит Смолова. По-настоящему испуганного Смолова. Мамай делает два шага в сторону и еще три назад, вниз с лестницы. Буквально открывает Роме доступ к Федору. Рома молчит, но внутри него все разрывается оглушающими, истеричными криками. Он не может понять одного: почему Мамай снова с ним так поступает. Удар приходится точно в переносицу. Смолов не удерживается на ногах, слетая вниз и больно ударяясь спиной об подоконник огромного окна. Банка из-под растворимого кофе, оставленная особо ленивым и изобретательным жильцом и наполовину заполненная окурками, опрокидывается на белую поверхность подоконника. Тошнотворный запах сигарет моментально распространяется по тесному помещению, заставляя глаза слезиться. Мамай жмурится и сжимает челюсти до скрипа зубов. Он почти физически ощущает на себе боль Смолова. Но не делает ни одной попытки остановить Романа. Паша знает, что буквально через 10-15 минут за закрытой дверью их съемной квартиры от Широкова достанется и ему, но отчего-то ни капли не боится. Потому что заслужил. Черт с ним. Свет от уличного фонаря, пробивающийся через грязное, украшенное противными разводами, стекло, делает силуэты двух мужчин какими-то ирреалистичными, фантомными. Широков склоняется над Смоловым и заглядывает тому в глаза. Лишь для того, чтобы увидеть там стыд или раскаяние, но замечает лишь насмешку, кажется. Если не подводит опыт. Федя почти на автомате касается ладонью своего лица и чувствует теплую жидкость, прямой линией стекающей от носа вниз. Размазывает ее по губам резким движением. Кисло-соленый вкус, запах железа вызывают рвотный рефлекс. Он всегда боялся крови. Но губы сами растягиваются в улыбке. - Он нашел тебе замену. Широков рычит, словно загнанный в клетке дикий зверь, и снова бьет. Наотмашь, аккурат в идеальную небритую скулу. Все, как в идеальном боевике. Голова Смолова, как будто неживая, кукольная, резко откидывается в сторону. Второй рукой Федя упирается в холодный бетонный пол рядом с бедром и пытается приподняться, но второй удар Широкова локтем куда-то в район солнечного сплетения заставляет осесть и хрипло выдохнуть. - Ты ему не нужен. - Заткнись! - Он не любит тебя. - Закрой рот!!! - Он теперь со мной. Я могу дать ему то, чего ты не можешь!       Глаза Широкова распахиваются, а тело будто пробивает высоковольтная линия. Под веки словно песка сыпанули, а вокруг до сих пор витает противный запах сигаретного дыма и пепла. Рома смотрит в сторону от себя. Рядом на подушке лежит Пашка, безмятежно сопящий, слегка улыбающийся во сне. Рядом с ним. Не со Смоловым. Не с Калешиным. С ним. Широков выдыхает. Чертова паранойя когда-нибудь доведет его до психушки.       Он укладывается обратно на подушки и снова вздыхает.       Придвинуться ближе. Еще ближе. И еще чуть-чуть. Да. Вот так. Закинуть его руку на себя. Главное, незаметно. Сжать теплое запястье.

Теперь можно спать.