***
Сумерки опустились на Сан-Франциско, и в темноте засияли сотнями окон высоченные небоскрёбы — ночная жизнь только набирала обороты, открывались местные бары и клубы, приглашая посетителей отдохнуть от тяжёлой рабочей недели. Чуть выше же, уже на холмистой местности, располагались элитные жилые районы с захватывающим дух видом на залив океана и полуострова. Некоторые владельцы богатых домов предпочитали тихие вечера с бутылкой дорого вина у панорамного вида, среди которых и были жильцы модного хай-тек особняка у набережной. Маленькая семья готовилась к празднованию важного для них дня — вот уже год совместного проживания бок о бок. В просторной гостиной впервые повесили символ начала их отношений: картину искусной руки мастера, сразу приковывающую к себе внимание. На полотне в строгой раме был изображён молодой человек, с лёгкой улыбкой дарящий умиротворение и ощущение уюта. Он сидел на стуле посреди прекрасного цветущего сада и бережно держал в руках маленькое сияющее солнце — символ обретённого счастья. Над ним, словно неосязаемый щит, нависало ночное небо с россыпью мириадов далеких звёзд, величественное и бесконечно прекрасное. Да, Джулиан закончил картину, как и обещал, удачно поставив последний штрих на бумаге как раз к праздничному событию. Теперь, проводя каждый вечер в объятиях любимого, он сердечно благодарил судьбу за то, что она привела к нему тогда этого очаровательного и упрямого мужчину. Правду говорят: «Всё, что ни делается, всё – к лучшему…» — Вот так будет в самый раз, — пробормотал он себе под нос, снова окинув взглядом свой подарок, проверяя, ровно ли он висит, хорошо ли вписывается в общий дизайн. Это был самый счастливый и богатый на события год в его жизни, полный ярких воспоминаний. Несмотря на видимую мягкость, журналист оказался тем ещё брюзгой и педантом, постоянно пиля Джулиана за неправильный образ жизни, слишком плотный график и то, что тот постоянно пытался притащить его с собой на приёмы. Но именно в этих маленьких ссорах и заключалась вся прелесть их отношений, раскрывая Хейза как заботливого и любящего человека, сильно волнующегося за своего любимого. Он подарил Джулиану такое необходимое тепло и ласку, укрывая своими чувствами, словно пуховым одеялом. С Робертом Джулиан обрёл семью, которой так давно лишился. После долгого и упорного сопротивления художник всё-таки сдался под напором любимого и они признались родителям Роберта в своих отношениях. Он боялся, он так боялся, что Роббу придётся пройти сквозь ту же боль непонимания и отторжения самыми родными людьми, но этого не случилось. Родные Хейза на удивление спокойно отнеслись к признанию сына. Видя, как он счастлив, как сияют его глаза, когда тот смотрел на любимого, они приняли Джулиана и потребовали только одного — чтобы их чадо жило счастливо и ни в чем не знало недостатка, будь то любовь или свобода. Тяжелейший камень свалился с души Роберта и Джулиана: как же хорошо без лжи, как же прекрасно быть теми, кто они есть, и не скрываться! Не бояться осуждения и отречения… Джулиан с удовольствием выполнял поставленные перед ним условия: не выпускал любимого ночами напролёт из крепких объятий, пока они оба не засыпали от усталости; возил в самые разные страны, открывал культуры и традиции разных народов; выполнял любые просьбы и радовал подарками, хоть сам Робб и не требовал ничего особенного, повторяя, что он счастлив просто быть рядом. Джулиан даже согласился завести котёнка, хотя раньше никогда не ухаживал за животными. Породистый кот, к слову, по-королевски возлежал на диване, лениво наблюдая за действиями мужчины умными глазами. Кто-то может сказать, что такие отношения не могут продлиться вечно, и в конце концов что-то разведёт возлюбленных по разные стороны, или остынут со временем чувства, оставляя после себя лишь пустоту. Но Джулиан знал, интуитивно чувствовал — человек, поселившийся в его сердце, никуда не уйдёт и не покинет его. Тропинка уже заросла, обратного пути нет. — Я дома, — из коридора послышался хлопок входной двери, а затем вошедший, спотыкнувшись с тихим «ай», начал чертыхаться: — Джу, ты опять разбросал здесь свои коробки?! Я же выделил для них специальное место, даже на размеры рассортировал, и снова всё валяется где ни попадя! Похоже, сегодня опять придётся укрощать этого строптивого ворчуна… или ублажать. А лучше и то, и другое. Джулиан подавил довольную улыбку, взял на руки мурчащего кота и пошёл встречать своего любимого. Жизнь — как эскиз: может либо так и остаться навсегда чёрно-белым наброском, либо распуститься прекрасным цветком, расписанным красками любви. Нужно только набраться смелости сделать самый трудный, первый штрих…Часть 1
14 ноября 2015 г. в 22:49
Примечания:
Работа писалась в равноправном, взаимодополняющем соавторстве с автором KirikoSan. Ссылку на её профиль вы можете найти в шапке ;-)
Просим при написании отзывов не забывать, что авторов двое =)
Погода в тот день была холодная даже по меркам Нью-Йорка, а уж для Сан-Франциско так и подавно. Промозглый ветер задувал сквозь свободные проходы трамвая, заставляя пассажиров сильнее кутаться в верхнюю одежду в поисках тепла. Несмотря на час пик, людей в транспорте было немного: пара студентов, бабушка с внуком, женщина, ни на секунду не выпускающая телефон из рук, и молодой мужчина, сидящий в углу салона в отдалении от остальных.
— Чёрт, и угораздило же Эмили свалиться с температурой именно сейчас. Как будто мне своей работы мало и делать больше нечего, кроме как ехать на эту выставку. Да я в живописи понимаю столько же, сколько механик в балете, — недовольно пробормотал сам себе под нос мужчина, поправляя узкие прямоугольные очки в чёрной оправе, и продолжил набирать что-то на экране небольшого планшета.
Роберт Хейз, ведущий юридической колонки в бизнес-журнале «News Time Journal», пребывал в сквернейшем расположении духа от неожиданно свалившегося на него задания. Тем более что свалилось оно всего час назад: его просто вызвали в кабинет главного редактора и послали освещать выставку какого-то там модного художника. Видите ли, это всеми ожидаемое престижное событие, на которое приглашена вся верхушка бизнес-элиты Сан-Франциско, и журнал элементарно потеряет лицо, если не напишет хороший репортаж. Да и художник этот, судя по всему, неплохо на своих картинах зарабатывает, являясь своеобразным эталоном бизнесмена в мире искусства.
— Надо хоть что-то о нём разузнать, — Робб был полностью поглощён поиском информации и никак не реагировал на косые и любопытные взгляды пассажиров, которые оборачивались на его бубнёж. — Так-так, что тут у нас?
«Сегодня, в 16.00, в выставочном зале «Кросс-холл» состоится пятая по счёту выставка известного в США художника — Джулиана. Темой, по заявлению самого живописца, является загадка — приглашённые должны будут сами разгадать, что же несут в себе его картины…»
— О да, безусловно, загадка. Ему просто в голову ничего умного не пришло, — хмыкнул мужчина и перешёл на следующую ссылку.
«… Джулиан в свои тридцать два года стал популярен не только в США, но и в Европе. Секрет его успеха — глубокие, невероятно самобытные картины, завораживающие с первого взгляда. Предстоящая выставка, по словам его агента, должна открыть Джулиану двери в Азию…»
— А с аппетитом, я смотрю, у него всё в порядке. Интересно, а Северный полюс он покорить не хочет?
Попытка посмотреть, что же это за «завораживающие» картины, с треском провалилась. Ну разумеется! Его интернет не считает нужным грузить изображения именно сегодня, именно сейчас — закон подлости.
«Открытое признание Джулиана в своей нетрадиционной сексуальной ориентации разбило сердца тысячам фанаток, но и пополнило его фан-клуб таким же приличным количеством мужчин. И немудрено: Джулиан не только прекрасный художник, но и настоящий секс-символ. Фотографии с весенней фотосессии для «Beauty World» обеспечили журналу рекордную прибыль…»
Фотографии, как и картины, планшет грузить наотрез отказался. Ну что ж, придётся искать секс-символ всея Америки самому и без подсказок. В голове проскользнула мысль о том, что этот Джулиан наверняка какой-нибудь напыщенный хлыщ, пользующийся своим положением и популярностью. Скорее всего, он меняет партнёров как перчатки, ведь слава ему это вполне позволяет. Поток язвительных мыслей внезапно остановился: Робб запнулся, сам себя ругая за скептическое настроение.
— Надо успокоиться, — положив на колени планшет, мужчина обхватил голову руками и потёр виски подушечками длинных пальцев.
Он не всегда был таким. Точнее, именно таким, как сейчас, он бывал редко. Обычно холодный и рассудительный, сейчас Роберт чувствовал себя потерянным и обозлённым — вот что с человеком делает депрессия. Тут не то что событийный репортаж, даже пару строчек в ответ на письма, приходящие в его колонку, давались через силу. Однако, посчитав, что сейчас не время и не место предаваться унынию от собственного одиночества, мужчина отогнал заевшее, как шарманка, нытьё внутри себя и насупился, продолжая выискивать информацию о выставке. В одной статье говорилось о том, что Джулиан не страдал недостатком внимания, но большая любовь, похоже, так и не случилась в его жизни.
Наверное, у художника просто глаза разбегаются от разнообразия возможных партнёров, из-за чего просыпается азарт и желание попробовать каждого — вот что для себя решил Хейз, ознакомившись с биографией Джулиана. Художника часто замечают в гей-барах и на разных светских тусовках, чаще всего запечатлённого на фотографиях со всякими гламурными, стильными парнями или миловидными, даже андрогинными мальчиками-моделями. Картинки, как обычно, не хотели загружаться, но подписи под ними, как и комментарии автора статьи, были, а его слова красочно рисовали в воображении читателей очередного гуляку и прожигателя жизни. Конечно, стоило немного фильтровать полученную информацию от субъективизма, но с другой стороны — если бы Джулиан не вёл такой образ жизни, то не ходили бы разные слухи, ведь банально не было бы повода.
Впрочем, судить по чужим словам крайне непрофессионально. Если есть возможность оторваться по полной, выбирать себе партнёров и не волноваться о разрывах с ними, как о конце света, то почему бы и не воспользоваться этим преимуществом? Вот у самого Роберта этого разнообразия — ноль без палочки. До двадцати семи лет дожил, а серьёзные отношения были всего раз, и то на первых курсах университета. Для того, чтобы просто смириться с мыслью, что он — гей, потребовалось немало времени. А уж найти себе подходящего партнёра… В итоге от недостатка романтики и обычной, но такой необходимой любви, Хейз каждый вечер, возвращаясь с работы, заваривал себе чай и читал в социальных сетях рассказы других людей о своих отношениях. Как они впервые встретились взглядами, испытали влечение, симпатию и после признались в этом друг другу, окрылённые счастьем и взаимной любовью. А затем истории их быта: ссоры и примирения, жаркие ночи и чувственные утра полные нежности. Обыденные мелочи из личной жизни…
Почему так? Почему кто-то может менять парней как перчатки, а Роберт вот уже как пять лет одинок и тоскует, вечерами напролёт копаясь в самом себе? И ведь многого ему не надо — родной и близкий человек рядом, который крепко обнимет в тяжёлую минуту и поцелует, приговаривая, что всё будет хорошо и что Робб не один. Его избранник не должен быть богом Аполлоном или секс-символом, у него также могут быть вредные привычки или минусы в характере — не нужно идеального принца. Просто обычный мужчина, который бы уважал его и любил таким, какой он есть. Однако теперь это уже казалось мечтами из серии фантастики.
Видимо, серость Роберта распространяется не только на его работу, но и на личные качества. Он с самого детства был довольно замкнут и нелюдим. И всё же по каким-то неведомым причинам с успехом поступил на юридический факультет и проучился там три года. Но со временем понял: даже если учёба даётся ему легко, даже если он пишет хорошие тексты в защиту, всё это неважно, если он не может нормально произнести их на суде. Да и все эти «бедные и угнетённые» уголовники ему до мерзкого неприятны — внутри мужчины клокотала жажда справедливости и чувство ответственности. Поэтому, серьёзно поговорив с деканом, Хейз перевёлся на факультет журналистики, однако и тут всё оказалось не так гладко, как он полагал. Обычно в журналисты идут люди яркие и колоритные, способные пробить любые стены в погоне за сенсацией — и такой образ был его полной противоположностью. Но, несмотря ни на что, диплом с отличием, рекомендации и наличие обширных знаний в области юриспруденции позволили ему занять довольно престижную должность в одном из лучших новостных бизнес-журналов Сан-Франциско — из него вышел этакий недожурналист-недоюрист.
Спустя ещё двадцать минут трамвай прибыл на нужную остановку, и мужчина размеренным шагом вышел из транспорта, осматриваясь. Здание выставочного центра располагалось в самом центре города, ещё раз подчёркивая важность как самого художника, так и его картин. Оно сверкало от лучей заходящего солнца, необычной стеклянной конструкцией приковывая к себе внимание. Желая наконец-то зайти внутрь, хотя бы для того, чтобы согреться, Роберт направился ко входу, снимая строго завязанный шарф. Все билеты были проданы за несколько месяцев до начала, и в помещении ожидаемо оказалось много народу — ценители искусства с важным видом осматривали картины на стенах с подсветкой, коротко о чём-то переговаривались со знакомыми и одобрительно качали головами. Оставив верхнюю одежду в гардеробе, Хейз достал блокнот и настроился на непривычную ему сферу работы, отключая логическое мышление и обращаясь к творческому, чтобы вникнуть в образы и идеи, который художник вложил в полотна своей кистью. Необходимо было выйти на нужную волну…
Вопреки собственным ожиданиям, картины полностью захватили Робба. Они были такими… Такими настоящими, такими живыми. Никакой помпезности или вычурности, присущих обычным модным художникам. Каждая работа была словно дверью в другое измерение: хотелось смотреть и смотреть не прекращая. Плавно переходя от одной картины к другой, Хейз абсолютно потерял счёт времени, делая пометки в блокноте всё реже. О том, что ещё надо было брать интервью у особо важных гостей (их имена были прописаны в информации от главного редактора), уже речи и не шло: это задание совершенно вылетело из его головы. Мужчина уже, наверное, в пятый раз подошёл к висящей в середине зала картине — венцу всей выставки. Всё-таки Джулиан был прав, сделав центральной именно её: она была самой интересной из всех, цепляющей и при этом простой в понимании. От размышлений и созерцания его прервали голоса парочки тонких парнишек, капризно дующих губы и довольно громко переговаривающихся между собой:
— Не понимаю, почему Джулиан жемчужиной своей выставки сделал эту странную неприметную картину. Она совершенно ничем не выделяется.
Второй на это согласно закивал.
— Это, пожалуй, самая скучная его работа. Стул на фоне пустыни. Фантазия, что ли, иссякла?
То ли сыграло паршивое настроение Роберта, то ли его так сильно вывели из себя манерные голоса и распущенный вид этих критиканов, но он, неожиданно для себя, не выдержал и вступил в спор:
— Если вы видите здесь только стул, то у вас очень туго как с воображением, так и с мыслительным процессом. Уже по одной этой картине можно угадать всю тему выставки Джулиана, — Робб и сам не понимал, отчего вдруг так рьяно стал защищать художника, но его несло, и несло сильно: — Эта картина — его сердце. Вот такое вот обычное, скучное сердце. Одиноко ожидающее того, кто увидит его настоящего. Стул же — это место, которое он предлагает занять. Не трон и не вычурный диван, а простой стул. Он всё подготовил… — на этих словах Хейз отвел взгляд от опешивших «богем» и заворожённо уставился на картину: — Выкорчевал все семена, посеянные прошлыми привязанностями, удобрил почву. Его мир готов. По прямой дороге невозможно свернуть не туда, если ты действительно хочешь понять, полюбить, разделить вместе это бытие. Его мир — это небо, от ослепительного голубого, ясного, до грозовых туч, тёмных и устрашающих. Он не старается показаться идеальным, он показывает всё как есть, — мужчина слегка улыбнулся, а затем хмыкнул, снова глянув на парнишек. — Именно в простоте этой картины и скрыта её истинная красота, её магия.
Сказанные им слова казались не то что правдой, а истиной — такой доступной и при этом слишком недостижимой. Роберт как будто заглянул в собственное сердце через призму искусства. Будто этот Джулиан забрался внутрь него и воплотил чувства и мысли, терзающие его душу, на этом холсте с точностью до каждого вздоха. Однако высокомерный фырк, который Роберт услышал рядом с собой, спустил с небес на землю, и он добавил:
— Разумеется, тому, кто обращает внимание лишь на красочную обёртку, подобного не понять.
Возмущённые «богемки» одарили Хейза презрительным взглядом, после чего один из них едко произнёс, глумливо улыбаясь:
— Слишком громкие слова для такого невзрачного человека. Вы здания не перепутали случайно? Собрание снобов и очкариков проводится дальше по улице. Мы знаем толк в высоком искусстве, не последние в этой сфере люди. И эта картина определённо не имеет никакой эстетической красоты.
Второй поддерживающе хихикнул, и они оба продефилировали на выход, под конец бросив:
— Хотя ничего удивительного: серость, она и притягивает серость.
В груди вспыхнула и угасла глупая обида, и Роберт лишь горько усмехнулся на подколку, вернувшись к запавшей ему в сердце картине. Но вновь ему не дал погрузиться в раздумья чужой вкрадчивый голос, неожиданно прозвучавший за спиной:
— Очень необычное мнение касательно этого пейзажа. Так какой же вы видите тему этой выставки?
Робб уже готов был снова защищать свою точку зрения, сколько бы ещё «ценителей» к нему бы ни прицепились, и, хмурясь, развернулся. Всё-таки ему проще видеть лицо собеседника во время разговора. А им оказался высокий мужчина с загорелой кожей, короткими чёрными волосами, уложенными в стильную причёску, и виднеющейся двухдневной щетиной. Он был одет в замшевую коричневую куртку, в футболку и джинсы белого цвета. Признаться честно, Роберту мужчина показался внешне похожим на итальянца, хоть и со светлыми и отчего-то очень грустными серо-голубыми глазами. Взгляд у незнакомца был глубоким, умным и проницательным, располагающим к беседе.
— Тема выставки, на мой взгляд, — внутренний мир художника. Что, кстати, довольно смело. Не каждый решится вот так вот обнажить себя перед толпой людей.
Мужчина улыбнулся, внимательнее рассматривая Робба.
— Мне импонирует ваша позиция. Относительно этой картины… Не могли бы вы побольше рассказать мне о том, что видите?
Помявшись, Роберт глянул на неожиданного собеседника, пожимая плечами, и вновь окунулся в атмосферу композиции на холсте, делясь своими впечатлениями и эмоциями от того, что он видит. Мужчина же слушал его очень сосредоточенно, не перебивал, лишь сложил руки на груди и слегка кивал головой после каждой паузы, а бывало, пальцами прикрывал чётко очерченные губы, будто о чём-то размышляя. Когда же фантазия Хейза иссякла, незнакомец наконец-то заговорил:
— Удивительно, но вы единственный, кто понял, что на самом деле здесь изображено. А также именно вы смогли правильно угадать тему… Получается, эта картина теперь принадлежит вам. Могу я узнать, как вас зовут?
Робб изумлённо уставился на собеседника и представился, по привычке протягивая удостоверение журналиста, всё ещё не понимая, что происходит. Мужчина же, в свою очередь, мельком глянув на пластиковый бейджик, мягко улыбнулся и протянул ладонь для рукопожатия:
— Очень приятно, Роберт. Меня зовут Джулиан, будем знакомы.
Повисла секундная пауза. Робб, усиленно скрипя всеми шестерёнками в голове, пытался осознать, что прямо перед ним стоит тот самый Джулиан, который, видя замешательство Хейза, усмехался, но не язвительно, а по-доброму.
— Вы… Простите, я не знал… — похоже красноречие покинуло мужчину так же неожиданно, как до этого и пришло.
— За что вы извиняетесь? Я вам благодарен. Не ожидал, что единственным, кто поймёт мои чувства, будет человек, далекий от искусства, — Джулиан прищурился и поинтересовался: — Как же вы здесь оказались? На моего поклонника вы не похожи.
— Я замещаю коллегу, пишу репортаж про выставку, — чуть тише ответил Хейз, потирая шею. — Наш журнал выделил для этого первую полосу в своем следующем выпуске. Там будут фотографии выставки, мои комментарии вкупе с отзывами наиболее важных гостей и признанных критиков мира искусства.
— Интересно. Можно взглянуть?
Робб удивлённо заморгал: у него ещё и показывать-то нечего. Заметив сомнения журналиста, Джулиан осторожно поинтересовался:
— Ваш редактор запрещает показывать вам материал до выхода в печать?
— Нет, просто… Честно говоря, я так увлёкся, что ещё даже и не начинал…
С каждым словом Хейз всё сильнее приходил в замешательство. Вот и что теперь о нём подумают?
— Я сейчас же этим займусь, не волнуйтесь, всё будет… — он запнулся, с изумлением оглядывая полупустой зал. Последние гости подтягивались за своими вещами в гардероб, покидая помещение.
Да как такое вообще могло случиться?!
— До конца выставки осталось пятнадцать минут, репортаж вы в любом случае не успеете написать, — Джулиан задумчиво наклонил голову. — Если вы не торопитесь, мы можем поехать в мою мастерскую, и я дам вам интервью. Как вам такой вариант, Роберт?
Почувствовав себя утопленником, которому кинули спасательный круг, Хейз с трудом верил в происходящее. Такая щедрость со стороны художника пришлась как нельзя кстати, только вот он читал в статьях, что Джулиан очень редко даёт эксклюзивные интервью, так с чего бы…
Словно предугадывая вопрос собеседника, мужчина продолжил:
— Нам всё равно нужно подписать все документы, касающиеся картины.
— Так вы серьёзно хотите отдать её мне? Но ведь она самая дорогая из всех здесь представленных. И вообще, за какие такие заслуги… — Робб снова озадаченно взглянул на полотно.
— Вот именно. Изначально я не хотел продавать её, но мой агент настояла на обратном. Как вы считаете, какую цену имеет чьё-то сердце? В денежном эквиваленте его не измерить, поэтому я придумал ход с загадкой. Если уж её надо кому-то отдать, то пусть хозяином станет тот, кто будет осознавать ценность приобретённого.
Хотя Хейзу и не особенно нравилась идея подарка в виде такой дорогой вещи, но упускать шанс с интервью было попросту глупо. Поэтому спустя десять минут он уже сидел в салоне дорогого авто и ехал в мастерскую, а по совместительству и дом Джулиана. Из боковых колонок звучала ненавязчивая музыка, под которую, к удивлению Робба, художник напевал какую-то песенку, убаюкивая и расслабляя. Вид ночного города очаровывал, и мужчина боялся даже вздохнуть, чтобы ненароком не развеять волшебство момента. Вскоре иномарка подъехала к одному из элитных районов на набережной и остановилась у современно обустроенного дома. Художник пригласил Хейза внутрь особняка, сразу же сворачивая в боковую дверь в коридоре, где, похоже, находилась его студия.
Расположившись в удобном кожаном кресле, Робб осматривал мастерскую, стараясь запомнить каждую деталь, и параллельно продумывал вопросы, пока Джулиан разговаривал с агентом по телефону. В просторной комнате оказалось на удивление чисто: ни разбросанных красок, ни смятых листов, ни грязной одежды. Одна из стен была полностью стеклянной и видом выходила на красивый ухоженный садик с беседкой, освещавшийся лишь звёздами и полной луной.
«Думаю, в хорошую погоду проводить там время — одно удовольствие», — подумал мужчина, представляя, как художник рисует на улице, вдохновляется живописной природой и уединением, нарушаемым лишь пением птиц.
Визуально мастерская была поделена на две зоны: официальную, в которой они и находились, состоявшую из письменного стола с компьютером и парой кресел напротив журнального столика; и творческую, с большим мольбертом у окна и всевозможными приспособлениями для рисования: целой охапкой кисточек в банке, несколькими палитрами и, конечно же, баночками и тюбиками самых разных красок.
— Документы скоро привезут. Будете чай или кофе? — Хейз отрицательно замотал головой. — Ну тогда начнём?
Роберт сразу же подобрался, напоминая себе, что он не болтать сюда пришёл, и, поставив на стол диктофон и нажав на красную кнопку, уверенно заговорил:
— Это уже пятая ваша выставка за последние три года, не сложно работать в таком темпе?
— Мне никто не ставит сроки. Я работаю, как и все творческие люди, в зависимости от вдохновения. Могу за неделю несколько картин написать, а могу за целый месяц ни одного эскиза не сделать.
— В таком случае, сколько у вас ушло времени на подготовку этой выставки?
Джулиан сцепил руки, уперевшись в них подбородком, и задумчиво уставился в окно.
— На самом деле я не собирался делать из этих картин выставку. Я писал их для себя, когда случались какие-то важные или переломные моменты в моей жизни. Знаете, память ведь вещь очень хрупкая. Люди приходят и уходят, хорошие и плохие события со временем тускнеют, и мы начинаем забывать, что именно изменило нас. Что сделало нас такими, какие мы есть. Я рисовал эти картины, чтобы не забыть.
— Как давно вы нарисовали первую картину? — помолчав немного, задал новый вопрос Хейз.
Джулиан будто очнулся, выпрямившись, и оценивающе посмотрел на журналиста, словно решая, говорить ли ему правду или же соврать. К удивлению Робба, он выбрал первое:
— Когда признался родителям, что я гей. Для моего отца, уважаемого врача, это был настоящий удар. Он с трудом смог смириться, что его сын не продолжит семейное дело, а тут ещё оказалось, что и внуков ему не видать. А какое пятно на светлой репутации нашей семьи! — мужчина горько усмехнулся. — Мне поставили условие: либо я женюсь и завожу детей, а потом делаю всё, что захочу, либо меня вычёркивают из семейного реестра. Я выбрал второе. С тех пор мы не общаемся. Даже то, что я стал признанным художником, не смягчило его гнев.
— А как же ваша мать? Братья? Сёстры? — Хейз искренне не мог понять, как можно вот так просто отвернуться от родного человека? Интересно, если бы он признался своим родным, что он гей, они поступили бы так же?
— Я — единственный ребёнок в семье, а мама… Она всегда беспрекословно слушалась отца. Идеальная жена, — в серо-голубых глазах промелькнуло что-то похожее на боль, но уже через секунду Джулиан взял себя в руки.
А Роберт почувствовал, как внутри начинает нарастать бушующая ярость. Как можно так относиться к своему единственному сыну? Неужели так тяжело принять его таким, какой он есть?
— А почему вы не воспользовались первым вариантом? Ведь тогда бы вы и отношения с семьёй сохранили и наследство… — такой выход казался Роббу наиболее безболезненным и логичным, но Джулиан только хмыкнул, откидываясь на спинку кресла.
— Ну, для начала проблема в физиологии, сами понимаете, — мужчина на автомате кивнул, а Джулиан как-то хитро улыбнулся, положив ногу на ногу. — Да и я не переношу лицемерия и притворства, поэтому ссоры в нашей семье всегда были частыми явлениями. Отношения? Какие могут быть отношения, если такой, как я, им противен? Деньги, наследство? Они разве стоят того, чтобы сломать кому-то жизнь? А себе? Не спорю, то решение далось мне очень нелегко, но я не жалею.
Несмотря на уверенный тон художника, Роберт усомнился в правдивости его слов — они были больше похожи на самовнушение, нежели на действительность. Но у них ведь не сеанс психотерапии, а интервью для журнала, так что надо бы вернуться к теме искусства. Поправив очки на переносице, Хейз задал очередной вопрос:
— Вы сказали, что не терпите притворства и лицемерия, но ни для кого не секрет, что мир богемы просто кишит ими. Как же вы справляетесь?
— А вы неплохо осведомлены, — заметил Джулиан, уклоняясь от ответа.
От насмешливого взгляда Роберту стало не по себе. Он почему-то чувствовал себя нашкодившим ребёнком, попытавшимся скрыть следы преступления, но не преуспевшим в этом деле. Художник тем временем хмыкнул и спросил самого Хейза, чуть наклоняясь к нему:
— А вас всё устраивает в вашей работе? Нет ничего, что причиняло бы дискомфорт? Тогда я вам завидую белой завистью.
Понимая, к чему клонит Джулиан, Роберт зашёл с другой стороны:
— Вас довольно часто можно увидеть на фотографиях с модных тусовок, завсегдатаями которых и являются подобные люди.
— Далеко не все. И к тому же посещение подобных мероприятий – всего лишь часть имиджа. Ни больше, ни меньше, — пожал плечами Джулиан.
— И почти на каждой из этих фотографий вы в обнимку с очередным красавчиком. Вам нравится ощущать себя секс-символом? — мужчина чувствовал, что уже переходит границы, но ничего не мог с этим сделать.
— Мне льстит, что вы считаете меня привлекательным. Подобные фотографии — стандарт. Вопрос в том, кто и что для себя из них выносит. Для кого-то два стоящих рядом человека — это именно два стоящих рядом человека: они могут быть знакомы, а могут и нет. А для кого-то такие фото повод, чтобы раздуть скандал для сенсации на первой полосе дешёвой жёлтой газетёнки. Я специально дал указание своему агенту не проявлять никакой активности в отношении подобного. Пусть люди думают что хотят, у неё есть работа и поважнее.
Холодный тон художника отрезвил Роберта: он мысленно отвесил себе увесистую затрещину. Если Джулиан теперь закроется, то это будет только его вина, так что Хейз поспешил перевести тему:
— Вы говорили, что эти картины отражают важные для вас события. Можете назвать ещё несколько из них?
— Да. Например, одну я написал, когда получил первое согласие на проведение выставки. Помню, как пришёл в старую мастерскую на окраине города и увидел пустые мольберты, — из его уст послышался смешок. — Впервые пустота вызывала такие воодушевляющие чувства. Я знал, что испытаю их всего лишь единожды, и не ошибся. Конечно же, я каждый раз радуюсь, когда мои работы видят свет, но та выставка была особенной. Есть ещё картина, на которой изображён младенец: она символизирует рождение моего крестника. Беременность жены моего лучшего друга проходила сложно, и мы все девять месяцев молились, чтобы всё обошлось. Я до сих пор помню, как поддерживал его в больничном коридоре. Этот страх, беспомощность, надежду… И громкий крик, символизирующий начало новой жизни. Когда мы увидели новорождённого на руках счастливой матери, то поняли: всё было не напрасно, — лицо Джулиана светилось, а голос был полон нежности. — Я хотел навсегда запечатлеть этот миг и как сумасшедший ринулся к себе. Друзья потом долго подшучивали надо мной, говоря, что меня испугал младенец, — здесь он уже не выдержал и открыто засмеялся, отчего на щеках красивого лица появились ямочки.
Робб не мог оторвать заворожённого взгляда от мужчины, сидящего напротив, смотря на него так же, как и лишь недавно на прекрасную картину. Разве это тот человек, о котором он читал? Тот самовлюблённый повеса и кутила? Куда смотрели остальные журналисты? Чем же они слушали? Художник перед ним был полной противоположностью тому, что о нём пишут.
— Как же вы тогда решились на эту выставку? — почти прошептал Робб. Действительно, как можно расстаться со всем этим?
— Я… На самом деле одной картины на выставке нет. Это единственная работа, которую я уничтожил, — голос Джулиана дрогнул, взгляд затуманился. — И она же единственная, посвящённая любви.
В груди Хейза что-то неприятно кольнуло, но он продолжил внимательно слушать, отогнав странные ощущения. Джулиан же глубоко вздохнул, будто собираясь с мыслями, и глухо начал:
— Год назад человек, которого я любил, погиб в автокатастрофе. На похоронах мне казалось, что меня закапывают в землю вместе с ним. Наша история закончилась, так и не начавшись. В любви он не ставил различий между женщинами и мужчинами, и всё равно я так и не признался ему в своих чувствах. До сих пор не знаю почему. Может, я знал, что наша любовь различается? Но тогда я сгорал от ненависти к себе, от всепоглощающего вакуума внутри. И мне просто необходимо было всё это выплеснуть. Если вы спросите меня, что я нарисовал — не смогу ответить. Уничтожив картину сразу же, как она была закончена, я больше не рисовал, вплоть до той, которая теперь принадлежит вам.
В помещении повисла звенящая тишина. Роберт только через пару секунд смог с трудом проглотить ком, вставший в горле:
— Значит, это было единственным, что вы решили забыть?
— Нет. Это единственное, что никогда не смогу забыть. Но таким образом я смог это пережить. И теперь хочу, даже стремлюсь к тому, чтобы в моей жизни началась новая глава. В каком-то смысле ответ на загадку темы моей выставки и есть ключ к её началу.
Робб не знал, что сказать на неожиданные откровения Джулиана. Все его проблемы меркли перед трагедиями этого человека, казались пустышками и натянутым нытьём. И он не знал, как закончить интервью, не знал, как выдавить из себя хоть звук…
Благо в мастерской послышался деликатный стук, следом за которым в помещение зашла молодая женщина. В руках она держала скреплённые между собой листы.
— Добрый вечер! Прошу прощения, что прерываю вас, но дарственная уже оформлена. Остались лишь формальности, — она положила перед художником бумаги.
Вернувшись из тяжёлых воспоминаний в реальность, Джулиан встрепенулся и собрался, бегло заскользив взглядом по документам, а затем обратился к Хейзу:
— Поставьте, пожалуйста, в отмеченных местах свою подпись, инициалы и дату, — он показал пальцем, где именно должен был расписываться мужчина, заодно передавая ему ручку.
Взяв её, Роберт другой рукой провёл по бумагам и громко чертыхнулся. Из-за резкого движения он поранил об острый край листа палец, и на нём тут же проявились капельки крови. Убрав порезанную руку, Хейз, придерживая локтем документы, с усилием выводил свои инициалы, но тщетно — ручка отказывалась писать, оставляя лишь вмятины на тонкой бумаге.
Снова выругавшись, Роберт еще раз попытался расписаться, но отвлёкся, услышав голос Джулиана, еле сдерживающего смех:
— Что ж, похоже, сегодня сама судьба благоволит вам и требует расписаться кровью. Не против продать душу за эту картину? — он обнажил ровный ряд белых зубов, при этом подавая другую ручку.
Хейз без промедления подтвердил свои права на полотно, наблюдая за тем, как Джулиан всё не перестаёт лучезарно улыбаться. Как только он завершил последний штрих красивой каллиграфичной подписью, агент забрала документ и, выходя, с улыбкой сказала:
— Ну вот, душа уже наша, оставляю вас поработать над телом.
Уловив подтекст шутки, Роберт кашлянул и наконец-то заговорил:
— Джулиан, искренне вас благодарю за такое детальное интервью: если бы не вы, я бы вернулся в редакцию ни с чем. И до сих пор не могу поверить, что эта картина теперь принадлежит мне, хоть я всё равно сомневаюсь, что заслужил её. Не буду больше вас задерживать своим присутствием, так что…
— Постойте, Роберт, — перебил его Джулиан и внимательно посмотрел в карие глаза за узкими стёклами очков. — Если у вас ещё есть время, не могли бы вы… выполнить один мой каприз?
Заинтригованный Хейз вопросительно уставился на художника, а тот продолжил:
— Вы — тоже событие в моей жизни. Скажу прямо: я редко кому так открывался. Потому мне бы хотелось вас нарисовать, как память. Можно?
Опешив от подобного предложения, Роберт замер, осознавая, что из него хотят сделать модель.
— Я?! Нет-нет, зачем меня рисовать… Я же, ну, то есть… — он запнулся, стараясь не обидеть Джулиана. — Я буду чувствовать себя очень неловко.
— Отчего же? — художник встал, нависая над Хейзом. — Нет ничего постыдного в том, чтобы запечатлеть естественную красоту, тем более когда попадается настолько интересный образ. Я очень хочу вас нарисовать. Так как, поможете осуществить моё желание?
От неожиданных комплиментов у Роберта горело всё лицо, и он молча встал, не решаясь посмотреть Джулиану в глаза:
— Я всё ещё не думаю, что это хорошая идея, но… ладно, что нужно делать? — он с сомнением покосился на художника, но тот выглядел действительно серьёзно настроенным, приглашая в творческую часть мастерской, указывая на стул у стеклянной стены.
Взвесив «за» и «против», Хейз решил всё же рискнуть ради чего-то нового в своей жизни. Тем более что Джулиан сам настаивал на позировании, а отказать ему было как-то нечестно после такого дорогого подарка. За эти несколько часов Робб проникся его внутренним миром и испытал тягу к столь открытому и чуткому человеку. Он честно старался её приглушить, понимая, что является одним из многих, в то время как Джулиан — настоящий талант, к которому, признаться честно, сложно было бы поступиться, если бы он сам не начал знакомство.
— Я не шучу и не насмехаюсь. Мне правда доставило бы огромное удовольствие нарисовать вас, — Джулиан взял со стола карандаш и растушёвку и подошёл к всё ещё растерянному Роберту, протягивая к нему руку, заставив вздрогнуть и настороженно наблюдать за своими действиями. Джулиан тем временем пальцами коснулся голубой рубашки мужчины, опаляя его кожу через ткань, и ловко расстегнул две верхние пуговицы.
Хейз сглотнул, ощущая тепло чужого тела рядом с собой, а когда широкая ладонь легла ему на голову, слегка взлохмачивая причёску, так и вовсе застыл, унимая частое сердцебиение.
— Чтобы добавить небрежности, — объяснился Джулиан, одарив ласковым взглядом свою новую модель, а затем развернулся и ушёл ставить холст на мольберт.
Наконец-то успокоившись, Роберт устроился на стуле и принял нужную позу под руководством Джулиана, который вмиг сосредоточился и стал делать какие-то короткие пометки на бумаге, задумчиво приговаривая:
— У вас очень интересные черты лица: хорошо просматривающиеся скулы, тонкие и бледные губы, острый подбородок и ровный нос — всё очень гармонично сочетается между собой. Особенно глаза: миндалевидные, с густыми, но короткими чёрными ресницами, будто…
— П-подождите, стойте, — прервал поток любований художника Робб, нервно прикрывая лоб ладонью. — Пожалуйста, только не надо это всё… озвучивать. Хорошо?
Будто очнувшись от дурмана, Джулиан заморгал и послушно кивнул, не переставая рисовать то резкими, то плавными линиями. В тишине Хейзу было спокойней и он мог отвлечься на собственные мысли — так он считал. Однако всё вышло совсем по-другому. Да, Джулиан перестал описывать его внешность, но его взгляды были красноречивей слов: они жгли, вызывая жар то ли смущения, то ли возбуждения. От них хотелось спрятаться или прикрыться — сделать хоть что-то, чтобы не чувствовать себя рыбой, выброшенной на берег. На него уже давно никто так не смотрел, очень давно. Поэтому подобное внимание для Роберта было странным и непривычным. Он попытался хотя бы отвернуться к окну, но на него сразу же недовольно шикнули, приказывая вернуться в прежнюю позу. Роббу пришлось подчиниться, продолжая ощущать на себе взгляд этих пристальных светлых глаз, заглядывающих в самую душу.
— Я так много рассказал вам о себе, но вы пока остаётесь для меня загадкой, — заметив, что мужчина слишком скованно себя ведёт, Джулиан решил разрядить напряженную атмосферу невинным замечанием. В это же время его взгляд скользил от видневшихся из расстёгнутой рубашки ключиц, плавно поднимаясь сначала к подбородку, на несколько мгновений останавливаясь на твёрдо очерченных губах, а затем заглядывая прямо в глаза Роббу. — В чём именно заключается привычная вам работа?
— Ну… чаще всего я отвечаю на письма, приходящие в редакцию. В них люди просят о помощи, разъяснении непонятных моментов в законах, спрашивают, как лучше поступить в той или иной ситуации, и правомерны ли вынесенные судом в их адрес решения, — Роберт прокашлялся: мыслить здраво становилось всё сложнее. — Также я освещаю вышедшие поправки к законам или же сами законы, разбираю интересные случаи из юридической практики.
Джулиан всего лишь смотрел на него, но Хейзу казалось, будто художник до сих пор трогает его, поправляя одежду — кожа в тех местах, где касалась его рука, горела. Казалось, сердце билось слишком громко, отдаваясь в ушах, и мужчина боялся, что Джулиан это услышит и всё поймёт.
— Значит, вы кто-то вроде государственного адвоката? Только вместо государства вам платит редакция? — Быстрым движением ладони смахнув капельку пота с виска, Робб растерянно кивнул в ответ на вопрос художника. — Как же так получилось, что журналист стал вести юридическую колонку? Для этого ведь необходимы довольно обширные знания, — Джулиан слегка отклонился, соотнося нарисованное с оригиналом, и, кивнув самому себе, продолжил наносить штрихи.
— Вам правда интересно? — с сомнением спросил Роберт, после чего вздохнул: — Я учился на юридическом факультете три года, но понял, что сам процесс судебных заседаний для меня весьма… затруднителен. Поэтому перевёлся и в итоге получил диплом журналиста.
— Тогда вы, должно быть, очень умны. Отличник, я прав?
От улыбки Джулиана у Хейза все мысли к чертям повылетали из головы.
— … что? — заторможено пришёл в себя мужчина и часто закивал: — А, да-да.
Интересно, все натурщики чувствуют себя мотыльками, насаженными на иглу?
— А помимо этого?.. Есть у вас какие-то увлечения или хобби?
Взгляд Джулиана переместился на ровные плечи и прошёлся по худым рукам, останавливаясь на сцепленных между собой пальцах, впитывая в себя каждую чёрточку, каждый изгиб.
— Хобби? Эм… да, я увлекаюсь велоспортом. Каждые выходные выезжаю с клубом на кросс.
— Спорт, значит. Теперь ясно, откуда такое стройное и красивое тело, — на листе появилось ещё несколько чётких линий.
«Это что, пытка такая? Или это я так неправильно реагирую на его действия и слова?» — Роббу очень захотелось забиться в дальний и желательно тёмный угол, чтобы Джулиан не заметил его зачарованного взгляда. Когда они пришли в эту часть мастерской, художник снял куртку, оставаясь лишь в футболке, и теперь Хейз жадно разглядывал его руки, резко контрастирующие бронзовой кожей с белой тканью. Это так… сексуально.
— А ваша семья? Любимый человек? — не унимался Джулиан, словно разбудив Робба ото сна.
— Семья? У меня есть младшая сестра, она сейчас учится в колледже на графического дизайнера. Мама и отец живут в пригороде и владеют небольшой пекарней. Мы видимся довольно часто, — всё это было чистой правдой: семья – важная составляющая жизни Роберта, и он старался уделять ей как можно больше времени. — А касательно партнёра… На данный момент он отсутствует.
Джулиан тихо и немного сипло засмеялся:
— Вы сейчас это сказали как автоответчик на телефоне, — Робб нахмурился, и мужчина объяснил, продолжая улыбаться: — Не обижайтесь. Я знаю, люди вашей профессии часто одиноки. Это можно понять.
Отсутствие любимого человека возможно и можно понять, но вот то, что с происходило сейчас с Робертом — было необъяснимо. Он, как мороженое, плавился под тёплым, греющим взглядом серо-голубых глаз, наслаждаясь бархатистым тембром Джулиана, всем своим существом желая вновь ощутить на коже прикосновения его пальцев… В голове вспыхнула такая сладкая и такая неуместная сцена: художник нетерпеливо освобождает его от рубашки и проводит губами по ореолу соска, задевая нежную кожу щетиной. Роберт шумно вдохнул носом воздух.
— Вам холодно? — отреагировал на движение мужчины Джулиан. Его голос стал вкрадчивей, а взгляд — ещё пристальней.
— Н-нет, просто тело затекло. Непривычно столько времени находиться в одном положении, — Хейз заёрзал на стуле, стараясь изменить положение рук так, чтобы скрыть возбуждение, пока ещё не слишком просматривающееся за тканью брюк. Что будет, если Джулиан заметит?
— Потерпите, осталось совсем немного. И верните, пожалуйста, руки в исходное положение.
«Нет, он точно издевается!» — Роберт до боли закусил губу и медленно принял нужную позу. Довольно кивнув, Джулиан вернулся к рисунку, продолжая поддерживать разговор:
— Каким он должен быть?
— Кто? — не понял Робб.
— Ваш возлюбленный. Каким вы его видите?
Слишком поглощённый своими мыслями, Роберт не заметил подвоха в формулировке:
— Обычным. Просто человеком, на которого можно будет положиться, разделить интересы. С которым будет о чём поговорить вечерами… — мысль о том, что возлюбленным должен быть именно Джулиан, предательски закралась в мозг и не желала уходить. Так глупо. Глупо и по-детски по уши влюбиться за один вечер в абсолютно недостижимого человека. — Я на самом деле не представляю из себя ничего особенного, так что и требования у меня…
— Вы правда так считаете? — Джулиан перебил его, последний раз сильно проведя растушёвкой по бумаге, заканчивая рисовать тени. — Позвольте вам показать, как сильно вы ошибаетесь.
Он отодвинулся от мольберта и жестом пригласил Робба подойти. Несмотря на напряжение в паху и затёкшее тело, Роберт нетвёрдым шагом подошёл к мольберту — любопытство пересилило осторожность.
— Пока это всего лишь эскиз, но я обещаю доработать его до полноценной картины, — Джулиан терпеливо ждал реакции молодого человека, искоса посматривая на его удивлённое лицо. Тот же во все глаза уставился на рисунок, хаотично бегая взглядом по бумаге. Неправда… Он не мог быть таким!..
Человек, смотрящий на Роберта с эскиза, был очень интересен и привлекателен внешне, с живыми глазами и задумчивым, даже немного мечтательным выражением лица. Он сидел в свободной позе с полуулыбкой на тонких губах и сцепил руки в замок, выпячивая большой палец — художник передал все детали с совершенной точностью, но добавил в восприятие и своё впечатление от натурщика. Несмотря на то, что картина была выполнена в простом карандаше, от неё как будто исходил свет. Уютная теплота — вот что дарили изящные линии на обычной бумаге, создавая собой фигуру Хейза, показывая его с совершенно новой для него стороны. Необъяснимая, но такая простая красота. Казалось, будто Джулиан знал его уже долгие годы, а не считанные часы…
— Это… Я и правда такой? — Роберт произнёс это еле слышно.
Художник ответил:
— Да, таким я тебя вижу.
Будто отрезвев, он усмехнулся, нервно проведя рукой по волосам:
— А вы… ты и правда невероятно талантлив. Так и не скажешь, что на этой картине Робб Хейз.
— Роберт, — исправил его Джулиан, всего лишь произнося его имя, но таким хриплым и вибрирующим от желания голосом, что по коже прошлась волна мурашек.
Одного взгляда было достаточно, чтобы загипнотизировать, а одного шага — чтобы сломать и так уже хрупкую стену между ними и достать друг друга. Коротким движением Джулиан вплотную приблизился к Роббу, отрезая пути для побега, и, не прерывая зрительного контакта, немного наклонился, почти касаясь своими губами губ мужчины. Горячее дыхание опаляло, становясь всё ближе, пока наконец не слилось с его собственным в осторожном, но напористом поцелуе, лишающим последних остатков здравого смысла и пробуждающим внутри жадность. Робб отчаянно смело ответил на ласку, углубляя поцелуй, изо всех сил жмуря глаза, где-то на краю сознания замечая, что его властно обхватили за затылок и притянули ещё ближе к себе. Нечто у каждого из них сорвалось с цепи и выплеснулось наружу. Роберт вцепился одной рукой в чужую футболку, до скрипа сжимая ткань, вторую же положил на шею Джулиану, потянув его на себя, хотя, казалось бы: куда дальше? Они прижались друг к другу, не переставая чувственно, с полной отдачей целоваться, прерываясь лишь на один рваный вздох — от вожделения уже кружилась голова. Страсть не просто вспыхнула между ними, она накрыла их с головой, заставляя одинокие сердца стремиться друг к другу, сумасшедше биться в унисон.
Джулиан слегка подтолкнул разомлевшего от ласк Хейза ближе к рядом стоящему столу, пробираясь ладонями под рубашку, собственнически оглаживая худое тело и вырывая из груди хриплые полустоны. Наконец-то он нашёл того, кого так долго искал: настоящего, открытого и искреннего — и готов был сделать всё что угодно, чтобы сделать его только своим. Пройдясь руками по обнажённой спине, Джулиан подхватил Робба под бедра и усадил на деревянную поверхность стола, ни на секунду не прекращая покрывать его тело лёгкими поцелуями. Роберт не уступал, ответными ласками разжигая в художнике неконтролируемую страсть. Им было мало, чертовски мало!.. Джулиан встал между разведёнными коленями Роберта, упираясь своим пахом в чужой, уже давно твёрдый, и стал выцеловывать шею партнёра, звякнув пряжкой его ремня. В точности повторяя действия мужчины, Робб тоже потянулся к белым джинсам дрожащими руками, поражаясь своей совершенно пустой голове, в которой вертелась по кругу лишь одна мысль: «Хочу».
Джулиан вдыхал запах Роберта, спускаясь языком к ключицам и расстёгивая до конца его рубашку, ощущая, как колени Хейза сжимали его бёдра сильнее, заключая в плен. Невыносимо было сдерживать возбуждение, которое, словно тугой клубок, скрутилось внизу живота и отдавалось в паху. Предвкушающе облизнувшись, Джулиан особенно чутко отреагировал на пальцы Робба, оттягивающие резинку его нижнего белья. Долгожданное прикосновение к изнывающей плоти током пробило тело мужчины, отчего он охнул в наслаждении, стискивая зубы. Влечение превратилось в безумство. Джулиан прикусил сосок Роберта, добавляя остроты в вихрь эмоций, и стянул его брюки чуть ниже, оголяя жилистые ноги. Оторвавшись от желанного тела, он вдруг поднял голову и посмотрел снизу вверх на охмелевшего от похоти Робба: на его припухшие искусанные губы и блестящие глаза — и вновь поцеловал, долго и щемяще, сжимая руками худые бёдра. Ломая последнее, что разделяло их…