Вытаскивай меня из этого дерьма

Прошло ровно три недели с тех пор, как я последний раз забирал его из участка, с разорванной о зубы губой и отекшим глазом. Изначально мне казалось, что все это лишь детские игры, неуемная энергия, что льется изо всех щелей. И излишне острый язык, который почему-то генерирует колкости не в то время и совсем не в том месте. Но когда это начало перерастать в систематическую откачку полуживого тела Поперечного, тогда я начал понимать, что он зависим от эмоций почти так же, как от тех веществ, к которым у него уже непреодолимая тяга, стало действительно страшно. Привязать к батарее? Запереть в комнате? Я пробовал. Все это было бы слишком просто. Просто для Дани. Ведь вырваться от туда легче легкого, с таким-то даром убеждения и щенячьими глазками. Верить двинутому наркоману? Да, это как раз то, чем я занимаюсь изо дня в день. Вот и сейчас я еду не пойми куда, не пойми зачем в надежде, что не увижу рядом с тем местом, которое указал мне его очередной ебнутый кореш, карету скорой помощи и полицию. Остается только полагаться на удачу, что мне не придется позже приходить на опознание и устраивать бюджетные похороны этому не знающему границ мудаку. Ходить по лезвию он любит почти так же, как заставлять меня волноваться, орать до срыва голоса, бить кулаком в стену рядом с глупой рыжей башкой, пока тот отплевывается собственной кровью и хрипло смеется. Откуда столько жестокости и глупости в голове семнадцатилетнего мальчишки? Откуда столько тяги к саморазрушению? — Остановите, пожалуйста, — я протягиваю таксисту деньги и резко вылетаю из салона. Обездвиженное тело лежащее на углу рядом с серой многоэтажкой, между контейнерами с мусором, явно принадлежит кому надо. Я облегченно выдыхаю, если это слово вообще применимо к ситуации. Быстрым шагом приближаюсь к телу, выкидывая на тротуар тлеющий бычок. Кровь внутри вскипает при виде распухшего, но уж очень довольного лица. Я не выдерживаю и с размаху бью по почкам. — Я тебе не отец, не брат и не мамаша, чтобы обзванивать твоих друзей утырков и искать по городу в 3 часа ночи. — терпение лопается, а вместе с ним догорают и последние нервы. Хочется размазать этого ублюдка по стене, разбить ему голову о грязный асфальт, вцепившись в рыжие волосы. Возможно, так я решу многие наши проблемы. И я бы сделал это, если бы горло предательски не саднило от густого комка нежности при виде сутулого подросткового тела. — Больно блять, — хрипло шипит, сплевывая на футболку кровавую мешанину из слюны и грязи, пытаясь привстать на локтях. — Тебя никто и не просил. Чувствую себя униженным одной фразой глупого ребенка. Я таскаюсь за ним, ношусь сломя голову по городу в поисках его убитого в говнище, еле живого тела, чтобы услышать это? Обидно, потому что от части правда. Лестно, потому что это совсем не так. — Да ладно! — злобно прыскаю, поднимая его за ворот, ставлю на ноги. Даня подается вперед, облокачиваясь грязным лбом о мое плечо и сипло выдыхает. — Серьезно, зачем ты это делаешь? Не знаю. Четкого ответа который вертится в мыслях, вслух, наверное, никогда не скажу. Слишком мерзко и неподходяще нежно все это. Поперечному такого явно сейчас не нужно. Трахаться, стрелять у меня сигареты, пропадать под вечер, заставлять рвать на себе волосы. Это его забавит. — Потому что без меня ты бы уже давно гнил в какой-нибудь канаве.— Зарываюсь пятерней в мокрые, слипшиеся волосы, чувствуя под пальцами густую кровь. В нос ударяет настойчивый запах алкоголя, пота и табачного дыма. В голове Данила наверняка думает, что если вести себя подобным образом, он выглядит взрослее. Не так, совсем не так. Юношеский максимализм, прущий изо всех щелей, наивный блеск в вечно пьяных глазах, непроизвольное подражание плохим героям фильмов. Все это всегда выдаст в Дане безнадежного подростка с душой изрытой самоедством. С таким количеством ран, нанесенных собственными руками, которые и роют Поперечному могилу. Нет, его нужно спасать. От самого себя, хотя бы. — И что? Мне, например, плевать. Злость снова накатывает раскаленными волнами, сжимая волосы в кулаке, оттягиваю голову Поперечного назад и всматриваюсь в отекшее лицо. Сегодня все несколько хуже, чем в прошлый раз. Сегодня явно нарвался на кого-то посерьезней гопника в баре. В этот раз придется отхаживать его намного дольше. — Папочка, — язвительно кидает мне в лицо, возможно, даже презрительно, и в привычной манере облизывает губы, прикрывая глаза. — Просто признайся, что я тебе нужен.— оттягивая голову еще сильнее, изучаю шею, с парой неглубоких порезов. — Просто признайся, что ты чертов альтруист. Ты говорил хоть кому-то, что я живу у тебя? Ты говорил кому-то обо мне? — Нет, — Даня уже почти лежит у меня на руках, а силы болтать своим бескостным языком, работающим быстрее головы, остались. Он резко отодвигается, цепляясь тонкими пальцами за край моей куртки и тащит, спотыкаясь о каждую неровность, куда-то за угол. В тупик между двумя пятиэтажками. Прислонившись спиной к бетонной, влажной стене, подогнув одну ногу, Даня сильнее тянет меня на себя, заставляя прижаться к по-мальчишески худому телу. — Давай перепихнемся тут? Вонь, шедшая от мусорных баков, поплывшая под ноябрьским дождем грязь прилипшая к ботинкам, темный переулок, с одной стороны огражденный покосившимся забором. То самое, идеальное место для такого, как Поперечный. Для всех потерянных душ падких на яркие эмоции и красочные сны под цветными марками. Немного поддаюсь вперед, ловя в потемках чужие губы. Спекшаяся в черствые корки кровь растворяясь во влажном поцелуе отдает солоноватым, железным привкусом во рту. Я смотрю в его глаза с ужасно большими, ненормально огромными зрачками. Мы оба стоим и пялимся друг на друга, пока обмениваемся слюной; в то время как руки торопливо справляются с пряжками ремней, пуговицами и змейками на джинсах. Оба понимаем, что обнаружь нас тут полуночная банда гопников, здоровыми отсюда не уйдем. И я немного начинаю понимать, что это за чувства, за которыми Даня так отчаянно гонится. Когда пульс бьет в ушах и кажется, что сердечный ритм слышен за несколько кварталов от сюда, а кровь бежит по расширенным от напряжения венам. Наконец, когда последние удерживающие оковы сняты, парень разрывает поцелуй, бешено окидывая мое лицо торопливым взглядом, закусывает истерзанную губу и поворачивается к заплесневелой стене, вжимаясь в нее щекой, прогнувшись в спине. Разрывая зубами упаковку от резинки ловлю себя на мысли, что вообще это намного лучше, чем мотание по ресторанам с ненатурально улыбающимися, будто кукольными девушками. Реальнее прошлого, от которого мурашки бегут по спине, настолько не хочется все это вспоминать. И пусть это всего лишь жалкое подобие, бутафория отношений в классическом понимании этого слова, но хотя бы чувства настоящие. Ненависть, злость, желание помочь, возбуждение. Все это неподдельное, то, что заставляет ощущать себя живым. — Возишься так долго, — шепотом, с каплей разочарования, царапнул меня забитый мальчишка. Если задумываться обо всем, что произошло за последнее время, обо всем, что я с ним делал, то можно сойти с ума. От разбухшей, воспаленной совести, от такой отрешенной самоотдачи и горячего «хочу», тогда, в первый раз, сидя у меня на коленях. Глупый неразборчивый шёпот врезался осколками холодного стекла, если есть что-то более болезненное, чем вскрытие вен собственным принципам, то от подобного наверняка можно умереть. Хватаюсь за бедра, хриплый вздох подо мной и невыносимый жар, и узость юного тела. Я, конечно, тоже не стар, но рядом с таким как Даня и в восемнадцать можно почувствовать себя умудренным стариком. Ему ведь ничего не нужно. Ни родные, ни он сам. В погоне за всем новым он спотыкается, падает, разбивает колени, встает. Если уже не может идти — ползет. К моему порогу. Залечивает дрожащей нежностью и нравоучениями раны и снова бежит. А я за ним, как тень, готовый вырывать его из рук опасности, а если не выйдет, то заказывать вместительный гроб. Для нас двоих, маленький и заранее погибший мальчик. Поперечный сильнее прогибается в спине, опрокидывая голову на мое плечо. Широко распахнутые глаза со зрачками размером с черные дыры невидяще вбуравливаются в глубокое осеннее небо. Его поверхность будто кипит, сбрасывая на Данино лицо мелкие прозрачные сгустки. Холодный ноябрьский ветер выдувал последнее тепло из-под разорванной в драке легкой ветровки. Захотелось запахнуть ее, но вместо этого я заполз под ткань ледяными руками, сдавливая грудную клетку задыхающегося парня. Он хрипел, тяжело дышал и тихо поскуливал. Худые ноги дрожали и подкашивались, он едва не падал. Не знаю, что это были за колеса, но от них он становился чертовски жадным и чувствительным. Бледные руки вцепились в мое предплечье, сжимая их холодными узловатым оковами, оставляя на коже белые следы. Голая, влажная то ли от дождя, то ли от пота грудь вздымалась судорожно и рвано. Если он подхватит после такого пневмонию, придется лечить его с должной заботой провинившегося. Но ведь это не я не сумел дотерпеть до дома. Все эти избиения, приводы в полицию, ядовитые оскорбления. Все заканчивалось одним и тем же — Даня отдавался мне. Будто не знал другого способа, будто ему казалось это самым простым выходом и верным решением. — Я, — он захлебнулся в собственном стоне, неестественно выгибаясь и вставая на носочки. — Мне… Не следует пытаться собрать мысли в оформленное предложение, когда ты ощущаешь в себе целый мир, содрогаясь в конвульсиях. Ничего не выйдет. Это называется размениваться по мелочам. Следует просто вбирать в себя вселенную. Тонкие, искусанные до мяса ноготки правой руки царапают мне запястья, сдирая с них кожу. — Господи, — выдыхает Данил и пачкает собственную ладонь и одежду белесой жидкостью. Испытав совместную маленькую смерть очень сложно думать о последствиях. Очень тяжело размышлять о будущем, весьма туманном, к сведенью, для нас двоих. Рядом с рыжеволосым, безответственным мальчишкой, готовым целую жизнь отложить на потом, вообще трудно думать о чем-либо. Но надо, хоть кто-то из нас должен делать это, иначе так и на дно укатится не долго. — Не хочу, чтобы ты взрослел, — прошептал я во влажную светлую макушку. Невпопад, зато честно. — Педофил, — беззлобно прыснул он, глупо улыбаясь небу. Данины глаза были все еще прикрыты, голова откинута на мое плечо, а руки плетьми весели вдоль худого, полуобнаженного, молочно-белого тела. Сдавленные ритмичные полу вздохи были похожи на попытки обреченного на гибель надышаться перед смертью. Парень достает из кармана приспущенных джинсов картонную пачку с пугающей надписью и уродской фотографией прокуренных до онкологии легких. Такое наведет ужас на кого угодно, но только не на заблудшую душу юного мальчика, что стучит зубами и трясется от промозглой сырости в моих руках. Однако, всем видом доказывая, что ему ни капли не холодно. Дешевые, крепкие, паршивые сигареты в его тонких пальцах настоящего художника можно было назвать шедевром искусства. Каждый раз, когда он подносил к разбитым губам сигарету, я задерживал дыхание, молча наблюдая за действом. Маленький, тонкий, почти прозрачный, как иллюзия ангел. Источник молодости, что бьет из его тела ключом. Хочется припасть к пульсирующей на его тонкой шее вене и почувствовать прилив неосмысленной, безмерной силы. До комка в горле жалко Даню, жаль, потому что с тем усердием, которое он прикладывает к саморазрушению, он рано или поздно исчезнет. Очень скоро. Капли дождя стекали по лицу, заливались в рот, залепляли глаза. — Это ты во мне нуждаешься, старый пидор. — с гадкой ухмылкой проговорил Поперечный сквозь зубы, что стискивали сигарету. — А я просто люблю тебя. И ведь не поспоришь. — Действительно.