Люди возомнили себя Богами

— Не беги, — он шептал, — моя милая. Не беги. Ты сойди с тропы, вороти своего коня. Народ хочет ярких зрелищ, ты им подсоби. Сжечь надо кого-то, а, значит, увы, тебя. Он шептал дни и ночи, он сеял животный страх в её чистую душу, была что светлее небес. — Но за что?! — не спала она с криками на устах, не спала до тех пор, пока падший дух не исчез. Эти сладкие речи шептались ей день и ночь и трогали души чистейшие слезы глаза. Только кто ей сможет из этих смертных помочь? Кто из тех, что адски помешан на божьих крестах? Может, кто-то из тех, кто в конвое, как ведьму, ведёт? Инквизитор святой, что так хочет дотла её сжечь? Из толпы вдруг кричат: «Раз не ведьма, огонь не возьмёт. Ну, а если ведьма, позволено только гореть!» Тогда как могли ей спасительный дождь обещать, что «не ведьма, если» от убийства бы спас волками? Потерял Господь Бог, — у людей она, — свою власть, ведь из девиц греховных прелестниц мы делали сами. Потускнела волос карамель, лишь влачатся за ней. Лишь чуть-чуть не упав, и себя поймала за них. И смеялись люди, кричали, мол, не робей, Ну, а что ей ещё? Перед смертью нет чувств иных. А глаза её были темней, взгляд нежней васильков, и горела она ярче всяких обычных цветов, — Ну же, ведьма, станцуй! Танцевала она в огне. Отрешённый взгляд её глаз блуждал по толпе. И смеялась названая ведьма, пусть трудно дышать, и смеялась она лишь затем, чтобы не зарыдать. Лишь одно упустили. Издать не издали указ: не надели мешок, чтоб не видеть синь этих глаз.