Снимая маски

- Мне жаль, Белла. Правда. Тебе стоило сказать раньше, - я могу поспорить, что ты сейчас крепко сжимаешь губы. До белизны, так, чтобы ни единой эмоции не отразилось на лице. Твой голос сух, но ведь и я не зря годы училась лицемерию. Не мне ли лучше других знать, что ты лукавишь, Дин Винчестер, ведь на самом деле ты сейчас не безразличен. Тебе жаль. Увы, жалость - единственное, что мне удалось заслужить. - И мне жаль, Дин. Знал бы, насколько. Береги себя. До встречи, - хочется сказать "в аду", но разве последние секунды перед смертью - время для сарказма? И я молчу, сжимая веки до боли и зубы до скрежета, чтобы не заплакать. Чтобы промолчать. Я ведь сотни раз мысленно проигрывала момент своей смерти, и в моих фантазиях я не была испуганной, безответно влюбленной девочкой. Нет смысла делать признания. В телефоне раздаются короткие гудки, часы бьют полночь, и я уже не сдерживаю ни слез, ни слово "люблю", которое, как мантра или молитва, заглушает звук крови, пульсирующей в висках и шум приближающихся адских псов. За двадцать четыре часа до… - Сука! Ну и сучка же ты, Белла! – Ты шипишь сквозь зубы, сжимаешь пальцы на моей шее, прижав меня своим сильным телом к деревянной поверхности двери. – Ладно, скажи, что ты пошутила, и я, так и быть, не сверну тебе шею. Где кольт? - Дииин, - мой голос сиплый, мне катастрофически не хватает воздуха, твое лицо перед глазами кажется размытым, но мне не страшно. Совсем-совсем. На то несколько причин: и то, что ты слишком честен и принципиален, чтобы убить безоружного человека, даже такую стерву, как я, и то, что такая смерть все же предпочтительнее, чем быть разорванной на куски мяса. Мне даже хочется, чтобы это был ты, чтобы сжал пальцы сильнее, еще чуть-чуть… Ведь ты тот человек, которым я восхищаюсь тайно, на которого засматриваюсь, когда никто не видит, о судьбе которого беспокоюсь на свой странный манер. Люблю ли я тебя? Да, люблю. Почти больше всех. Больше, чем любила родителей. Меньше, чем люблю себя. Но ты ведь меня простишь за эгоизм, Дин, правда? Я никогда не лгала о своей сущности. Ты всегда знал, что даже любовь я не поставлю выше своих интересов. – Тебе придется убить меня. Я действительно продала кольт. - Ты… ты… - тебе не хватает фантазии, чтобы придумать для меня достойное оскорбление, вместо этого ты вжимаешься в меня еще сильнее. Я чувствую каждый изгиб твоего тела, твердость мышц и жар кожи, различаю помутневшим взглядом контур твоих губ и редкую россыпь веснушек на скулах. Дурачок, неужто ты думаешь напугать меня этим? Твои зеленые глаза искрятся злостью и презрением, а еще чем-то очень болезненным и обреченным – страхом и отчаяньем. И, Бог не даст соврать, мне хочется обнять тебя, поцеловать в висок и пообещать, что все будет хорошо, что я найду выход, спасу тебя, потому что ты достоин жить и быть счастливым, Дин Винчестер. Но я не успеваю ни сделать, ни сказать что-либо, потому что ты отстраняешься, ухмыляешься презрительно и, пожав плечами, произносишь: - Хотя чему удивляться. Ты собственных родителей убила, Белла. Вряд ли такую тварь интересует что-либо, кроме своей драгоценной персоны. Хотел сделать мне больно, Дин? У тебя получилось. Мне хочется кричать, хочется упасть на колени и скулить от отчаянья и агонии, хочется смеяться безумно и захлебываться рыданиями. Что ты знаешь обо мне? Как можешь судить? - Ты прав, черт возьми! Я действительно забочусь лишь о себе. Убей меня, Дин, или уходи, - я потираю шею, я смотрю прямо и уверенно, я кривлю губы в презрительной усмешке. Я снова надела маску, и я молю тебя убраться поскорее, потому что ощущаю, что на ней уже образовались глубокие трещины и скоро она оссыпется на пол фарфоровой пылью, оставив меня беззащитной перед тобой. - Мне не хочется марать об тебя руки. Думаю, рано или поздно ты за все ответишь, - мое самообладание рассыпается от этих слов, как многоэтажное здание, погребает под своими обломками всю мою волю, сдержанность, стервозность. И остается только обнаженная душа, оголенные нервы, и такая жгучая боль, такой животный ужас, что я больше не в силах сдерживать бурю эмоций ни одного мгновения. И я плачу, смахивая слезы со щек кончиками пальцев, я смеюсь, как умалишенная, запрокинув голову назад, я дрожу, как в лихорадке, и оставлю кровавые следы ногтями на собственных ладонях. Ты смотришь на меня с ужасом. Что, Дин, не нравлюсь? Не любишь слез? Я и сама себя ненавижу, я понимаю тебя. - Отвечу? Что ты обо мне знаешь, Дин? Да я плачу за свои грехи ежедневно, нет и минуты, чтобы я не вспомнила, нет ни одной ночи, когда бы мне не снились кошмары! Я проклята за свою ошибку. Понимаешь? - я вцепляюсь тебе в руки, царапая кожу, я смотрю в твои глаза, где непонимание перемешивается с жалостью. Жалость? Это больше, чем я надеялась. - Белла! Белла, успокойся! – Дин вырывает свои руки, обхватывает меня за плечи и трясет так сильно, что мне даже чудится, будто голова сейчас оторвется. Но это дает результат: моя истерика прекращается, хотя я все так же не в состоянии вернуть себя прежнюю, поэтому, не подумав, становлюсь на носочки и легко, почти невесомо касаюсь твоих губ своими. Это не поцелуй, нет. Просто касание, просто прощание. А ты целуешь меня по-настоящему. Кусаешь губы, водишь своим языком в моем рту по-хозяйски, слизываешь кровь, которая почему-то выступает на моих губах. Так проявляется твое отчаянье, Дин. У тебя оно яростное, еще действенное, поэтому ты стремишься обладать, взять все, что преподносит жизнь – хорошее или не очень, неважно. Ты сжимаешь мои ягодицы сквозь плотную джинсу, притягиваешь меня еще ближе к себе, толкаешься в меня бедрами так, чтобы я чувствовала, знала, что это похоть и не более. Я знаю, Дин, правда, знаю. И я помогаю тебе ее проявлять, срываю с тебя вещи, послушно поднимаю руки, позволяя тебе стянуть с меня футболку. Уже через несколько минут мы оказываемся в постели. Полностью обнаженные, но такие же далекие, как и прежде. Вместе, но все же одинокие. Ты ничего не говоришь, и я тебя понимаю. Возможно, ты представляешь кого-то другого, когда закрываешь глаза. Я тоже их закрываю, но перед закрытыми веками вижу лишь тебя. Уже очень давно только тебя. И я хриплю твое имя, пока ты целуешь мое тело, иногда сжимая зубы на самых чувствительных участках. Ты гладишь мои бедра, заставляя меня кусать губы снова и снова, чтобы сдержать вопль, чтобы не прокричать на всю гостиницу, что я люблю тебя, Дин Винчестер, хотя тебе моя любовь не нужна и даром. И когда ты наконец-то входишь в меня, на удивление медленно и плавно, растягивая наше удовольствие еще хотя бы на немного, я нахожу твои губы, целую жадно, притягивая тебя еще ближе, оставляя на твоей влажной спине кровавые полоски. У твоих губ мятный вкус, а глаза во время оргазма почти чернеют. Спасибо тебе, Дин, за то, что хотя бы последние мои часы я буду думать о тебе, о нас, – о Господи, как странно звучит! – а не о смерти и предстоящей вечности в аду… *** - Кто звонил? – интересуется Сэм. Дин вот уже несколько минут молчит, рассеяно следя за дорогой и все так же сжимая в одной руке мобильный телефон. - Белла. Она мертва, - Сэм смотрит на Дина, многое хочет спросить, но почему-то не спрашивает. Дин сейчас как будто бы не здесь, и выражение сожаления на его лице Сэму не понятно. Ведь не может он жалеть Беллу, ведь правда?