Мой ангел-2. Богема

      Кожаные наручи плотно охватывают запястья. На лодыжках – металлические кандалы – он ощущает их тяжесть. Вместо цепи – штырь, который не дает свести ноги вместе. Стоять неудобно – утомительно. Подвесные цепи растягивают руки в стороны и вверх.       И – больше ничего. Обнаженное тело, зафиксированное между потолком и полом, стройное рельефное тело с плавными изгибами – тело молодого, в меру тренированного мужчины. Тело Дина Винтера.       Нет, есть еще кое-что. Не одежда, нет. Черная бархатная повязка на глазах. Дин ее не любит. Именно поэтому Энтони и сегодня одел ее. Каждый раз одевает. На прекрасные несчастные зеленые глаза. Чистые, ясные, подернутые болью и напускным смирением. Повязка не дает ему их видеть...       Но еще повязка не дает видеть Дину тоже. Не дает возможности подготовиться, мешает догадаться. Он слышит только звуки. Шаги, шуршание, звон цепей, свист хлыста. И тишину в темноте – он слышит ее, ощущает.       Зато Хопкинс видит его прекрасно! Игровая комната залита ярким светом. Каждая выпуклость, каждая ложбинка. Пульсация жилки на шее. Быстрый розовый язычок, нервно облизывающий пухлые губы. Вздрагивание мускулистого живота. Поджимающиеся от страха яички. Пенис, живущий собственной жизнью – то он наливается и поднимается вверх. То опадает стыдливо. Индикатор стресса. Стрелка компаса для настроения мужчины. И складки влагалища – индикатор возбуждения для омег.       Дин не видит. Поэтому, внезапно ощутив прикосновение пальцев к внутренней стороне бедра, вздрагивает, размыкает губы, выдыхает резко. Пахнет корицей и карамелью – Дин обалденно вкусно пахнет! Хопкинс подносит пальцы к носу – втягивает сладкий воздух, прикрывает глаза. Дин этого не видит, но догадывается. Ему это приятно – он любит нравиться. Дин хорош, знает это и умеет этим пользоваться. Только не так, как надо бы – совсем не так. Он настолько сногсшибателен, что это все не разгрести вовек! Сам себя запутал и подставил. И предал сам себя. Эх, молодость!       Энтони, помимо воли, вздыхал. Эх, вернуть бы ему его годы! И не быть рабом – не перенести ту маленькую несложную операцию, которая из молодого самца превратила его в бездетного инвалида! Эх, схватил бы он тогда этого омегу, прижал к себе, заставил забиться в истерике, выреветься, выорать свое горе, и никогда бы больше не отпустил!       Кретины! Мужики, окружающие Дина, поголовно – кретины! Идиоты! Как они могут не видеть, не понимать, не любить, как надо? Тупые бараны!       Энтони задумывается, замерев бестолково посреди игровой.       Дин ждет. Какое-то время ничего не происходит, и он начинает нервничать. Прислушивается, напрягается. Учащается пульс, пенис потихоньку опадает. Но волнительное ожидание его не спасет – он все равно будет не готов. Каждый раз.       Первый удар плети ложится поперек ягодиц. Дин не готов – он вздрагивает, резко выдохнув, дергает руками – цепи звенят над головой, а штырь не дает ногам свободно переступать.       Хвост плети летит с еле слышимым свистом. Дин снова вздрагивает, на этот раз сжав плотно губы.       Мальчик совсем. Тридцать два. Господи, какой же он еще мальчик!       Когда удары плотной серией ложатся один за одним, уже не вздрагивает, напрягает руки, кулаки сжаты, тянет на себя цепь. Мускулы красиво играют на плечах, квадратики на животе мелко дрожат. Терпит. Полжизни терпит! Половой орган расслабился максимально, а небольшие яички – только, что в брюшную полость не нырнули – поджались обиженно.       Остановка. Энтони рукояткой плети пробует член омеги – приподнимает его слегка – мягкий, опавший, проводит по складкам паха, по входу во влагалище – смазки почти нет.       - Ты не любишь боль, – произносит альфа. В тишине замкнутой комнаты голос звучит резковато.       - Я люблю боль, – отвечает. Упрямец!       - Ты хочешь больнее?       - Хочу.       - Проси.       Явственно заметная пауза. Секундная заминка, но Хопкинс ее подмечает.       - Сделай мне больнее, Энтони.       Мальчишка! Привык переживать все свои проблемы один на один. Ему так трудно попросить о помощи! Так трудно, потому что он совершенно не умеет это делать. Никогда не умел – не видел надобности. Думает, что сильный. Мальчишка!       Хопкинс опускает цепи, снимает их. Перевязывает руки иначе – за спину, предплечье к предплечью. Пропускает веревку по груди, обвязывает плечи. Быстрые четкие движения – умелые, привычные. Бондаж готов. Туго, но не перетягивая. Не больно – скорее, немного неудобно. Зато руки не выскользнут из суставов, не травмируются. Энтони дергает за перевязи, проверяя. Хорошо.       Снова опускает цепь, подцепляет ее за бондаж, подтягивает вверх. Руки чуть поднимаются, а голова наклоняется. Ноги только пальцами достают до пола. Удобнее не встать – штырь, разводящий ноги, не дает переступить, как хочется. Дин дышит часто, почти постанывает. Не удобно, но больно не сильно – просто надо время, чтобы привыкнуть.       Хопкинс дает ему время. Дин слегка меняет постановку ног, голову опускает ниже, невольно выставляя зад. Так легче. Но все равно дискомфортно – тело затекает в неудобном положении, очень скоро начинает ломить плечи. Бедра мелко дрожат от напряжения. Дышит носом шумно – терпит. И – никакого стоп-слова. Как всегда.       Десять минут. Повязка на глазах. Шаги, звон цепей. И собственное учащенное дыхание. Это все, слышит Дин в течение десяти минут. Ему неудобно. Нервничает. Страшно... Бондаж надежный, кровообращение в руках не прекращается, но суставы горят, а шею уже выкручивает от неправильного положения. Дрожит сильнее. Терпит.       - Сделать тебе больнее?       - Сделай, – дышит часто, голос хрипловатый, кожа на шее и плечах покраснела, на верхней губе – капельки пота.       - Проси.       - Энтони, сделай мне больнее.       - Хорошо проси! – повышает голос Хопкинс – звук бьет по ушам.       - Пожалуйста, Эн, сделай мне больно…       Размахивается длинным хлыстом и бьет по ягодицам с оттяжкой. Дин ждал, но не был готов – коротко вскрикнул от неожиданности.       - Еще?       - Еще, Эн.       - Проси.       - Пожалуйста…       Снова вскрикивает, прикусывает губу от обжигающего удара. Вторая полоса ярко розовеет на уже розовой, после плети, коже.       - Мне прекратить?       - Еще.       - Проси! – настаивает альфа.       - Бей еще! Еще! Бей! – кричит, тело дрожит крупно, голова опустилась вниз, ноги пальцами впились в пол.       Хлыст гуляет по попе и по бедрам, оставляя воспаленные полосы. Никакого стоп-слова! Гордый мальчишка! Глупый мальчишка...       Но он не любит боль. Просто ему очень больно внутри…       Хопкинс швыряет хлыст в угол комнаты – об стену. Дин не вздрагивает от этого звука – дышит тяжело, рвано, опустив лицо вниз, дрожит весь крупной дрожью. Альфа подходит, сдергивает повязку с глаз – приподнимает голову за волосы. Дин щурится от яркого света. На глазах – непролитые слезы. Губы дрожат. Больно.       Целует в дрожащие губы – прохладные, мягкие, беззащитные. Бедный мальчик – его боль не проходит. И не пройдет – зря он надеется – она гораздо сильнее телесной!       Снимает с цепи – омега падает на колени обессиленно. Распутывает веревки, кроме тех, что стягивают за локти. Гладит по плечам, по налившимся мускулам, по нежной коже на шее. Какой он идеальный! Гладкая светлая кожа – фарфоровая, если бы не веснушки…       Гладит плоский живот, западающий от сбивчивого дыхания. Ниже, мимо мягкого пениса – к складочкам влагалища. Смазки нет – он не любит боль. Но хочет, чтобы было больно – чтобы стало больнее, чем В ДУШЕ'.       Запустил пальцы внутрь – жарко. Горячий омега! Ему бы самца молодого, сильного – не ущербного, как он. Такого, который оценит это чудо и полюбит так, как Дин того заслуживает.       Ласковый мальчик! Двинул тазом едва заметно – навстречу ласкающим пальцам. Закрыл глаза, выдохнул медленно. Ласку любит. Он любит ЭТО – он не любит боль. Все мужики, что окружают его – кретины!       Но пусть не расслабляется – не этого Дин здесь ищет!       - Встать!       Подчиняется, встает неуклюже – стержень, скрепляющий лодыжки, мешает. Энтони помогает подняться.       - На козлы! Животом вниз!       Идет, ложится. Ремни фиксируют его. Попа выставлена призывно – восхитительная белая попа!       Пальцы внутрь – сразу три. Дин стонет протяжно. Смазки становится больше. Пальцы гладят внутри – жарко, скользко, мышцы пытаются сжать их. Нет, милый, не так скоро! Не сейчас.       Хопкинс берет вибратор, вводит во влагалище омеги, включает. Игрушка не для омег – тонкая, человечья. Такая вряд ли удовлетворит – лишь раззадорит сильнее. Дин ерзает, пытаясь приспособиться под ритм. Энтони берет омегу за член, поправляет, выводит его вниз, по задней стенке козел, чтобы он свободно наливался кровью. Что тот и начинает делать незамедлительно. Черта с два ты любишь боль, Дин Винтер! Ты любишь любовь, но как раз этого у тебя недостаточно. До боли мало!       Вибратор жужжит еле слышно – Дин течет и пахнет призывно. Сладкий мальчишка!       Энтони подходит к лицу Дина. Красивый мальчишка! Хотя, не мальчишка уже, а прекрасный тридцатидвухлетний молодой мужчина. Природа на нем не отдыхала – нет! Поработала на славу! Природа была щедра. Вот только счастье забыла дать. И немножечко удачи.       И любящих родственников, мать их так!       Снял брюки, вытянул член. Хопкинсу семьдесят, но, если не брать в расчет седые волосы и морщинистое лицо, держится он молодцом! Стерилизация никак не сказалась на потенции или на внешней анатомии, и гормоны выделяются исправно. Сперма, как у молодого, только без живчиков – их у него отняли полвека назад... Фаллос у старика крупный, как у полноценного альфы, с трубками вен. И поднимается быстро. Если честно, он почти все это время, пока длилась сессия, был эрегирован – замкнутое пространство комнаты уже давно переполнено призывными феромонами омеги, и член реагирует на них четким стояком.       - Бери глубоко! – командует.       Дин смотрит непонимающе. Взмахнул длинными ресницами, вскинул глаза, полные беспокойства. Нет, он не любит боль и умирать не собирается. Просто не знает, как с этой болью жить.       - Не бойся, – поясняет Энтони терпеливо, – я выведу пенис вовремя. Я не дам тебе задохнуться.       Сомневается. Альфе опасно делать глубокий минет – если узел набухнет во рту, партнер или партнерша могут задохнуться.       Сомневается, но берет. Захватывает с опаской, но умело – у людей брал не раз. Бедный запутавшийся мальчик…       Приятно. Рот горячий и влажный, язык работает, как поршень. Берет почти все – головка проскальзывает в горло, бьется в нёбо, скользит по корню языка. Такие хорошие губки охватывают ствол – от одного этого зрелища можно кончить! Но Энтони не будет. Не сейчас. Да и Дин еле терпит – вибратор делает свое дело, жужжит трудолюбивой пчелкой. Хопкинс трахает рот омеги, а тот сбивается, мычит от возбуждения. Пальцы рук, стянутых на спине, то сжимаются, то разжимаются. Попа ерзает так, что еще немного, и Дин краешком козел посдирает себе кожу на лобке.       - Все, все, – Энтони выводит изо рта омеги пенис вовремя – до того момента, как узел начал набухать.       Дин дышит часто, кусает губы. Наслаждение – тоже может быть пыткой.       - Может, прекратить?       Стоп-слова не будет. Как всегда. Пытка сладкая, но все же пытка. Ему сейчас уже запредельно хочется кончить! И выть.       - Трахнуть тебя?       Кивает, облизывает пересохшие губы. Подпухший от минета рот…       - Проси!        Как же ему трудно! Хопкинс хватает за веревки, вздергивает руки вверх. Больно! Дин выгибается, стонет, дыхание поверхностное, свистящее – больно. Стоп-слово? Нет, что вы, никогда!       - Проси, глупец! – теряет терпение альфа.       - Трахни, – шепчет сдавленно. Больно.       - Хорошо проси!       - Трахни меня, Эн, трахни, пожалуйста!       Отпускает. Дин лицом падает на кожаную поверхность, упирается лбом, дышит шумно.       Энтони заходит сзади, вынимает вибратор, смазка стекает по промежности и бедрам, прозрачной ниточкой тянется за жужжащей игрушкой.       И вводит пенис – сразу весь, одним поступательным движением. Дин вскрикивает, его трясет крупно. Хопкинс придерживает за бедра, чтобы омегу не таскало по площадке козел. Втрахивает жестко, по самое «все, что есть». Парень ахает, потом коротко выдыхает при каждом движении. Выгибается, напрягая плечи.       Узел! Сцепка. Свет меркнет. В ушах – шум. Дин кричит, переходя на фальцет, его колотит – оргазм немилосердно скручивает тело, и без того зафиксированное – он может только поджимать слегка ноги, звеня креплениями штыря. И стонать, ощущая в себе пульсацию узла и первую порцию горячей спермы глубоко внутри.       Тут накрывает альфу. Энтони обнимает Дина, ложится сверху, на покрытую испариной спину. В семьдесят трудно держаться прямо, кончая. Но Дин – не девушка, выдержит. Только, вот, руки… Сквозь белые мушки в глазах, Хопкинс дергает за переплетение веревок – руки омеги высвобождаются и падают вниз – он упирается ладонями в козлы. Так лучше – легче обоим. И можно покрывать поцелуям веснушки на спине, ложбинку между лопаток и позвонки на шее. Только сейчас Дин особо не реагирует на то, что с ним делают. Ему все равно – он не здесь. Улетел. В дальние дали. В неподвластные обычному человеку измерения...       А где-то там, далеко внизу, на Эдеме, седой старик упоенно целует его безответное податливое тело…       Вытер Дину плечи, грудь, руки. Исхлестанную спину осторожно, слегка промачивая. Еще осторожнее – ягодицы и бедра. Больно.       Уложил на живот, на хрустящие простыни, смазывал теплым ароматным маслом вспухшие полосы. Пару мест, где хлыст рассек кожу, и выступила кровь, присыпал заживляющим порошком. Завернул притихшего омегу в чистое мягкое одеяло, аккуратно повернул на бочок:       - Кофе?       - Вино.       Откупорил бутылку. Прилег рядом. Дин отпил из бокала, поцеловал альфу сладкими от вина губами… Благодарный поцелуй – не больше!..       Взял бокал из его пальцев, взбил подушку, уложил голову Дина. Обнял его легонько, не касаясь мест, где болело.       - Спи! – прислонил омегу к себе.       Отзывчивый мальчик! Трепетный... Господи, как его убедить, что он не хочет боли? А, наоборот, хочет, чтобы больно не было! Хочет – вот, как сейчас, спокойствия и нежности. И защиты. Если бы он научился просить, попросил бы об этом того, твердолобого, который и сам давно должен был догадаться!       Не попросит. Никогда! Сгинет, но не попросит. Или, если не изменится…       ...Как ни странно, после сессии, Дин всегда очень спокойно и ровно засыпал. Без боли и снов.