Всевозможности

Солнце грело Дереку щеку и слепило глаза. Не то, что день был особенно солнечный, наоборот даже. Просто один какой-то луч пробился через плотные облака. Дерек сдвинулся, но сперва немного погрелся, подставляя лицо и жмурясь. За окном промелькнула какая-то тень. Птица, должно быть, решил он, уже прилетели обратно в город. Дерек вздохнул, снова посмотрел на исцарапанный стол перед собой. Невероятно скучно было сидеть вот так вот, совсем ничего не делая и дожидаясь, когда Стайлз сделает свое дело. Если точнее, его, Дерека, дело. ¬– Да ты не напрягайся, – в голосе Стайлза звучало снисходительное самодовольство. – Тут все вообще просто, прямо удивительно. Подумать только: он читал, решал задачи, писал ответы, да еще при этом умудрялся поглядывать на Дерека и болтать. И грызть ручку вдобавок. И все – с огромным удовольствием. Эта малявка только в такие моменты и расцветала, когда ей удавалось оказаться хоть на одну ступеньку выше кого-нибудь. В основном Дерека, потому что только Дерек с ним и возился, всех остальных Стайлз умудрялся достать очень быстро. Дерек это понимал и даже не злился – не так-то просто быть лучше всех, если ты всего-навсего маленький приютский засранец. А Стайлз очень любил быть лучше всех или, на худой конец, лучше хоть кого-нибудь. У него редко это получалось. – Поговори мне еще тут, – сказал Дерек для порядка и встал, глядя сверху, как Стайлз сам принялся рисовать птичек-галок, отмечая правильные ответы. В этом Дерек ему доверял, большая круглая голова Стайлза работала, за редкими исключениями, как часы. Здорово, что в этом году почти по всем предметам они перешли на эти здоровенные тетради, в которых почти не нужно было писать, знай себе ставь цифры да галочки в квадратики. Тесты, прогресс. С этим прогрессом его, по крайней мере, еще год не определят в отсталые, а потом можно будет благополучно забыть про учебу и наконец-то начать работать. Стайлз сопел от усердия, высунув кончик языка, вырисовывая уже, кажется, цифры, и, судя по тому, как выводил карандашом по бумаге – рисовал их похожими на Дерековы. Дерек не мог точно сказать. Если бы мог, помощь малого ему не понадобилась бы. Не мог он их прочитать, вот что, да и написать тоже. Перерисовать, разве что, но со временем оставил и эти попытки – Стайлз цокал языком и говорил, что криво вышло, да он и сам видел, что плохо, непохоже. Но он ведь старался, и кто виноват, если написанное разъезжалось перед глазами, а поганые черные закорючки на страницах учебника не желали превращаться во что-то понятное и выдавать свои секреты? Это у Стайлза с ними был полный порядок, вон, он уже закончил, не успел Дерек оглянуться, а тетради уже захлопнуты, и Стайлз елозит по стулу, готовый заняться чем-нибудь новым. А он… Сначала он старался, пялился в книги часами. Потом, когда стало ясно, что упорства у него до черта, но оно все бессмысленное, забил и стал заниматься другими делами. Думал вот, например, и много думал, что бы там Стайлз не вякал. Дерек, когда его вызывали на уроке, на этом и выезжал – учителя считали его не столько туповатым, сколько невнимательным. Все потому, что иногда он мог ответить, иногда – вставал, как каменный, поначалу силился прочитать написанное на доске или в учебнике, ну вдруг получится, потом плюнул на это дело. Почем им было знать, что Дерек слушает все, слушает так, что перестает шевелиться, и шея у него потом как деревянная – а все потому, что только слушать он и может? Учителя его ругали почем зря, видимо, их особенно раздражало, что он тупит и отнимает время у всего класса, что с ним надо возиться, и что все с ним нормально, вроде бы, а нормально работать и не пытается. – Не хочешь ты учиться, парень. Просираешь мозги, – с укоризной говорил один из самых нормальных учителей, мистер Бакли. Он преподавал естественные науки, а еще не орал, не чудил и, кажется, искренне хотел их чему-нибудь научить. Только вот времени не хватало, и говорил он это Дереку на ходу и примерно раз в месяц, когда возвращал работу с очередной «F» - или «C», если Стайлз помогал, торча за окном или поджидая в туалете, но это случалось редко, – А ведь мозги у тебя неплохие, да-да. Только приют, Дерек, это не навсегда, и потом тоже придется учиться и работать, и жизнь свою устраивать. А ты… День прожил – и нормально тебе, а дальше что будет? Ага, нормально, ага, не хочу, думал Дерек, выслушивая очередную коротенькую, и потому нестрашную отповедь, дожидаясь момента, когда можно будет отнести свои учебники Стайлзу. Нормальная жизнь – все, что его интересовало вообще-то, нормальная жизнь без справок о том, что он неспособный дебил. Он даже со Стайлзом сам связался, и все ради этой самой нормальной жизни. Заметил, как бойко тот читает, так и шуршит страницами какой-то толстенной книги, сидит в углу, пока остальные мелкие носились, врезаясь в стены, и сам же и подошел. Хотя жаловаться тут было не на что. Стайлз был маленький и липучий, как комок жвачки, но с головой у него был полный порядок. И со всем прочим тоже, кстати. Он же постоянно придумывал что-нибудь, за что порой мучавшийся от скуки Дерек был только благодарен. Никто за ними особо не следил, не круглосуточно, по крайней мере. Со Стайлзом можно было даже фильмы смотреть за так! Вернее… почти смотреть, окей. Автомобильный кинотеатр, находившийся через несколько кварталов, был за забором, и подтащить что-нибудь, чтобы встать, им никак не удавалось, очень уж неудобный у забора был фундамент, но зато Дерек мог вставать на него сам. А Стайлз залезал по нему, как обезьяна, наваливался подбородком на край забора и готов был торчать так вечность, хоть две вечности подряд. На вечность Дерек согласен не был, зато фильм вполне мог выстоять: слушал, что говорят, а когда не говорили – слушал Стайлза. Тот торопливо и шепеляво, но красочно описывал происходящее на экране. Болтать Стайлз был горазд. Дерек даже был разочарован, когда наконец-то увидел принцессу Лею на постере. У Стайлза она была как-то красивее, и совсем не такая старая. Тоже мне «новая надежда», с досадой решил он, разглядывая оранжевые губы и плоское лицо. - Нарисовали просто плохо, понятно? Руки у них кривые, - мрачно сказал тогда Стайлз и почему-то надулся. Дерек так и не понял, почему. Не могла же ему понравиться эта тетенька? … или вот, когда телефон внизу оказывался без надзора, Стайлз набирал номер, а звонил Дерек – у него был голос взрослый, «толстый», по выражению Стайлза. Когда они этим занимались, по вечерам многие люди в городе набирали полные ванны воды на случай ремонта труб, рассказывали, что у них в холодильнике специально для опроса на радио, и искали среди соседей таинственного индийца по имени Писа Тхачу. А пару раз Дерек услышал такие ругательства, которые не смог даже потом повторить – ругались испанцы, да еще так заковыристо, что ни слова не понять, только общее направление. Стайлз валился на спину, молотя в воздухе ногами и задыхаясь от беззвучного хохота, пока Дерек грозил ему кулаком и делал большие глаза. Он только-только входил во вкус, сохраняя не только супер-серьезный голос, но и каменное выражение лица: так лучше получалось. Нет, что ни говори, со Стайлзом было не так уж плохо. Дерек тоже в ответ пытался чего-нибудь делать, порой выходило. Например, Дерек мучительно припоминал что-нибудь из того, что он видел и что можно будет рассказать мелкому. Так Стайлз узнал два настоящих приема кунг-фу и кучу выдуманных: года три назад, еще когда Дерек сам был маленьким, все просто тащились от фильмов с крутыми дерущимися азиатами, и он, конечно, тоже. Он – больше всех. Всеми правдами и неправдами он попадал на киносеансы: они с другими пацанами клянчили у билетера, когда там был добрый старый алкоголик Джонс, а не молодые и злые; пролезали через щели в заборе, зарабатывали, наконец, кто как мог, помогая донести тяжелые пакеты из магазина и переводя стариков через дорогу со сломавшимся светофором (удивительное дело, как часто ломались эти светофоры). Эта лафа кончилась довольно быстро: почему-то вскоре никто уже не хотел платить за такую неоценимую помощь. Да и стариков стало куда меньше… и не только стариков: их и самих тут было мало. Детройт, по словам взрослых, и раньше не отличался толпами народа, а уж в последние лет пять и вовсе обезлюдел. Новых детей отправляли в другие города и даже штаты, со старыми кое-как мыкались и старались распихать по приемным семьям. Их приют был, как им рассказывала миссис Мартин, самая любимая воспиталка, это единогласно признавали все – самая добрая и вообще нормальная, был одним из последних. Все остальные превращались в ин-тер-наты, или в детские центры семейного типа (Дерек понятия не имел, что именно это значит, но звучало здорово), а то и просто закрывались. Этот тоже собирались как-то переделать, давно еще… но для этого требовались деньги куда большие, чем просто на поддержание уже худо-бедно, но существующего порядка. Поэтому они оставались «Домом Возможностей», приют для мальчиков и девочек, возраст: 10-14 лет. Так было написано на здоровенной медной табличке у входа, а на деле… ну, мальчики и девочки были. Насчет всего остального можно было поспорить. Их и впрямь старались пристроить в семьи, и даже не самые ужасные, миссис Мартин старалась. Или говорила, что старалась, а Дерек не видел выгоды ей так уж прямо врать. С кем-то номер с усыновлением выходил, с кем-то нет, но их постепенно оставалось все меньше, и однажды – Дерек уже и не помнил, когда, ему казалось, так было всегда, – всех, кто остался, согнали в одно здание. Для экономии. Экономия – это когда ты вынужден нянчиться с мелкими, приглядывая за ними хоть вполглаза, делить с ними спальню и вообще. А все потому, что у штата больше нет на них денег, да и на тебя тоже, но ты, по крайней мере, достаточно взрослый. И остались, по словам миссис Мартин, самые «любимые детки». Дерек оценил нежелание называть их никому не нужным, пускай они и были чем-то вроде холодной вчерашней тушеной рыбы – оно и съедобно, но никто в здравом уме добровольно это есть не станет, только если другого ничего нет. Он подумал о еде и желудок тут же заурчал, от гнусной рыбы мысли Дерека перекинулись почему-то на пиццу, вкусную-вкусную горячую пиццу. Не ту, что повар делал, так себе у него получалось, а ту, что привозят в картонных коробках курьеры, если у тебя, конечно, есть чем им заплатить. Миссис Мартин, между прочим, несколько раз заказывала им пиццу, и даже китайскую еду один раз, вот так-то. Стайлз хлюпал лапшой с необъяснимым удовольствием, то и дело совал рожу в коробочку Дерека, да и черт с ним, нормальная еда Дереку нравились куда больше. Ему вообще не нравилось все, что нравилось Стайлзу, и выходило очень удобно. Хочет Стайлз изводить карандаши и бумагу? Так Дереку они и даром не нужны. Хочет жрать свою странную еду? Пусть жрет. Впал в экстаз от выданной Дереку стремной шапки – да пожалуйста, Дерек в ней все равно выглядел дурак-дураком. Ну, даже если что-то и нравилось… не так уж сильно. Дереку даже немного нравилось делиться. Это значило, что у него что-то есть, не просто скромное имущество в сундучке перед кроватью, а самый настоящий излишек, который можно отдать. В детдоме иметь излишек было очень приятно: на фоне истертых покрывал и облупившейся штукатурки стен мысль «у меня есть что-то» грела даже тогда, когда с отоплением были очередные проблемы. Не такие уж редкие… зато крышу в поза-позапрошлом году починили старшие пацаны, а они со Стайлзом носили гвозди, и до сих пор вспоминали об этом не без удовольствия. Само здание было старым, невыносимо огромным, его несколько раз пытались продать под фабрику, никто не купил, и, плюнув, власти города обустроили там детей. Топить во всем здании, а еще и убираться, и ремонтировать всерьёз было накладно, а потому они постепенно ужимались, ужимались, да и ужались до двух корпусов: мальчикового и девочкового. По возрасту их уже никто и не думал делить. Девочки были в другом корпусе. Как «женщин» их никто и не воспринимал, но традиции есть традиции. Жить с девчонками в одном корпусе? Фу-у-у-уэ-э-эфиговина, как сказал бы Стайлз. Тусоваться вместе – это другое дело. У Дерека даже была одна настоящая подруга, чем он втайне гордился, и не потому, что Эрика была странно-другая «она», а не скучный «он», а потому что она откуда-то знала про музыку, курила (или ходила с сигаретами, что было почти тем же самым), а еще была старше на целый год. Три этих вещи вместе делали её несоизмеримо круче не только самого Дерека, но и многих других вокруг. Нет, конечно, каждый так или иначе рассказывал, что сигареты – фигня-фигней, и « у меня есть друганы, я курил с ними травку, а потом мы закидывались кислотой»… но Дерек своими глазами видел, как Бойда тошнило после сигареты, извлеченной из купленной на всех пачки, а подойти на улице и предложить наркотики приютским пацанам почему-то никто не торопился, несмотря на старательные пугалки учителей и воспиталок. С музыкой было чуть получше. Знать песни и группы – это тоже что-то «свое», что-то, что любили все, и приютские, и нет. Не говоря уже о том, что не так-то просто это было сделать. Телевизор смотреть получалось нечасто, слушать радио – чаще, но там то и дело передавали какую-то муру, а что-то крутое значительно реже, чем хотелось бы. Да и Дереку запоминать названия было куда сложнее, чем он хотел бы признаваться. Как-то раз, когда у старших был экзамен, они остались одни в большой комнате с телевизором и, повоевав немного из-за канала, наткнулись на кое-что интересное. На сцене стояли две девушки и два парня. Парни обычные, а вот девушки Дерека восхитили, жаль, что показывали их недолго, почти сразу пустив какие-то бесконечные мультики без слов и смысла. Песни хоть оставили, и на том спасибо. – Это кто? – поинтересовался Дерек. Названия он, как всегда, не помнил, и не думал, что запомнит, но хотя бы полчаса знать, кто вызывает такое восхищение, было неплохо. – Это АББА, вообще-то, – ответила Эрика и посмотрела с таким презрением, что Дереку и впрямь стало неловко – как это он дожил до своих лет и не знает аббу. Он знал, между прочим, вспомнил, когда прислушался. Он даже помнил, что они шведы (хоть и нетвердо, но Дерек все-таки знал, где находится Швеция, сама же Эрика и показывала ему на карте, кажется, когда он в прошлый раз спрашивал, что это за музыка играет). Песня, тем временем, подошла к концу, началась другая, и Эрика вдруг вскочила с места. Дерек с интересом и удивлением смотрел на то, как она выбежала на середину комнаты, подбоченилась и вдруг задвигала бедрами из стороны в сторону, переступая на месте. Танцует, в самом деле танцует, да еще и раскрывает рот, беззвучно пропевая слова звучащей песни. – Похоже, – кивнул Бойд. Должно быть, она изображала этих певиц. Потряхивала волосами, и, честное слово, в какой-то момент Дереку даже показалось, будто бы это она и сама поет, она – эта танцующая королева, ведь она же правда танцевала и здорово, он раньше такого не видел… Песня вдруг кончилась, Эрика тоже остановилась и начала изящно кланяться, совсем не удивляясь тому, что кто-то ей захлопал. Дерек, хоть и чуть запоздало, но тоже поаплодировал. Ему понравилось, у Эрики здорово получилось, вроде и смешно, а вроде и красиво. Про АББУ он запомнил. Где Эрика брала сигареты, смотрела клипы и слушала музыку, для Дерека оставалось загадкой. Все они пользовались «тайным» лазом из двора, принадлежащего детдому, на общую улицу, внушительной такой дырой за здоровенным пахучим кустом полыни, и свалить в любое время было несложно. А вот дальше что? Непонятно. Кажется, Эрика дружила с продавщицей в музыкальном магазинчике, куда мелких (с неудовольствием Дерек узнал там, что он тоже, видите ли, мелкий, много они понимают? Продавщице было-то всего пятнадцать, как бы она себе волосы не начесывала) вообще не пускали, но он не был уверен. Но ведь не покупала же она все эти ништяки? Да и на что? Денег им, понятное дело, на руки никто не давал, какие вообще деньги? Подработка, да.... А ведь кому-то случалось и стащить что-нибудь. Дерек так не делал, решив раз и навсегда, что нет, это не его вариант. И не из-за особой морали или потому что «нельзя», и уж точно не из-за того, что так учила Библия и старик Джонсон. Просто Дерек отлично знал, каковы его шансы попасться, а уж если он попадется, да еще выяснится, какой он… Тогда не миновать ему грозной отметки в личном деле, которой он избегал всеми силами, и пока что удачно. Все-таки, если не обращать внимания на мелкую непруху, в приюте было нормально, и так не только Дерек думал. Многим сравнивать было и вовсе не с чем. И, да, приют – это не то же самое, что под боком у любящих мамы с папой, но долго почти никто не протестовал, а кое-кто вообще был доволен, что попал сюда. Например, Луис – и при этом же Луис был одним из тех, без кого, по мнению Дерека, в приюте стало бы еще лучше. Луис был, вроде, чуть старше Дерека, но выше даже некоторых взрослых. А еще его никогда-никогда не смогли бы отправить в приемную семью, даже если бы всех остальных отправили. Даже Дерека, от которого после Джонсонов отказывались даже те, кто все-таки умудрился захотеть взять постороннего ребенка себе, и Дерек знал, почему. Уж очень он был похож на латиноса. Это, конечно, только для идиотов, потому что настоящие латиносы его бы точно в детдом не сдали, но Дерек уже успел уяснить, что идиотов на свете немало. А Луиса все равно бы не взяли. Потому что он, на самом деле, никакой не Луис был, а вовсе даже Лазарь. Он сам об этом рассказывал, да еще будто с гордостью, Дерек про себя удивлялся. Он бы о таком точно молчал… да Луис странный был, что с него взять. Ладно бы просто Лазарь, например, Дерек знал, что мистер Притцкер, державший кондитерскую в соседнем квартале, тоже еврей, и это не мешало ему быть отличным мужиком, иногда отдавать им непроданные и уже подсохшие пирожные, а Стайлзу он вообще почему-то иногда (раз пять – точно!) совал пачку жвачки. Стайлз делился, но понять, почему Притцкер так делал, вздыхая и гладя мелкого по бритой голове, они оба не могли. Так что это дело конкретно в Луисе было. Он любил, например, по ночам нагнать жути. Рассказывал всякую дрянь, от которой хотелось помыться, а Стайлз даже пару раз приходил с ревом и соплями до колен. По словам Луиса, в его старом детдоме хуже всего были не воспиталки, отравлявшие каждую секунду жизни и даже не учителя, которые могли долбануть книгой по пальцам или отвесить подзатыльник, от которого гудело в голове, а такие же приютские. Мол, они там все были психи (и, слушая его, в это можно было поверить). – Там вообще-то как тут было, не разделяли по возрасту, мелкие с большими. Мелких, ясное дело, чмырили, но это везде так, - хотя Дерек знал, вовсе даже и не везде, у них такого не было, например. Шугануть мелкоту, если занят чем-то важным, поржать над ними… но Луис по-своему видел мир. - Вот. А знаете, что самое важное? Самое важное – э, – рассказывал Луис, странно растягивая слова. Дерек никак не мог понять, заикается тот, или манерничает. – Ножик там иметь, или друзей, или смириться. Ладно там, тёмные устраивали, а если «продвинутую тёмную», а? Э-э… Примерно после этого он получал подушкой из какого-нибудь угла комнаты и затыкался, не особо обижаясь. Казалось, он был даже доволен. Успел испоганить другим настроение - и зашибись, план выполнен, можно и поспать теперь. Он не сразу так начал делать, правда. Сперва – просто страшилки, иногда даже интересные, про вендиго там, или про старое индейское кладбище, на котором он якобы когда-то бывал. Про всякое гадкое Луис начал рассказывать уже потом, может, через месяца два или даже больше, и постепенно перешел к таким вещам, от которых Дереку, обычно умеренно равнодушному к херне, хотелось немедленно заткнуть или себе уши, или Льюису рот. Про воспиталку, которая с учеником… того, или еще хуже, про самих приютских. Как они сами. Между собой. А гаже всего было то, с какой увлеченностью он говорил, постепенно распаляя себя все больше и больше, дожидаясь хоть какой-то реакции. Дожидался он ее иногда подолгу. – Вот зачем ты все это мелешь? – не выдержал как-то раз кто-то, и Дерек только порадовался, ему было противно, стыдно и любопытно, как болячку ковырять, и из-за этого любопытства только гаже. – Вас пугаю, - без удивления ответил Луис. – Зачем? – не унимался вопрошавший. Луис пару раз сказал, что «по приколу», но тот не отставал, и, должно быть, польщенный подобным вниманием к собственной персоне, Луис вдруг раскололся. – Расскажешь вам, и уже вам страшнее, чем мне, – небрежно ответил Луис, и почему-то никто не возразил. Дерек тоже, среди прочих. Было в Луисе какое-то гадкое, но неоспоримое право на такие рассказы, Дерек не мог сказать, почему. Может, потому что он понятия не имел, как его заткнуть как следует. Да и… не так уж много развлечений было в приюте. Рассказы здесь были в цене, круче них были только фильмы. И потому Луис говорил, и так он продолжал, пока кто-то не прерывал его, не выдержав: – Ну! хватит заливать-то. – И ничего не заливаю, – с невесть откуда бравшимся достоинством отвечал Луис. Он своё выступление уже заканчивал, чувствовал произведенный эффект, наслаждался им и по-прежнему был не в обиде. – Харе уже, реально. Достал! – настойчиво поддерживали того, кто заговорил первым. – Не, еще и покруче бывает, – говорил Луис, словно бы проверяя – всерьез они, или так, для порядка. Его не любили, но слушали, а Луису, наверное, любовь и вовсе не требовалось, а нужно ему было как раз то, что ему давали вволю – внимание. Потому-то здесь он никому не нравился с самого начала, а уж дальше - и подавно. И потом, вспоминая, как было раньше, Дерек испытывал досаду и злость, в первую очередь, по отношению к Луису. Будто он и впрямь нес какую-то ответственность за происходящее. – Завали! Он слушался, в этот раз. И все замолкали, уже до самого утра. Но это было по вечерам, и совсем не каждую ночь. А затем приходили новые дни, в которых все было привычным, за исключением каких-то деталей, разнящихся от раза к разу, в зависимости от погоды и того, что взбредало в головы воспиталкам (взбредало всякое, иногда странное; вести их в музей, придумают тоже). А так... подъем, умывание, завтрак, уроки, ланч, еще уроки, прогулка, ужин, личное время, отбой. Вот это было привычным, правильным и не таким уж плохим. Хуже было то, что денег на приют выделяли все меньше, и это если говорить о городской администрации, а не о пожертвованиях частных лиц. Эти частные лица убирались из города волнами: закрыли еще один завод – волна, объявилась новая банда и отметилась серией грабежей – еще одна, забастовка рабочих не увенчалась успехом – и все уезжают, уезжают, уезжают, в поисках новой работы, новых мест и новой жизни. До приюта слухи доходили в виде отголосков или не доходили вовсе, но происходящее они чувствовали напрямую на себе. И до этого шиковать не приходилось, но раньше, по крайней мере, не отключали электричество по вечерам, топили не только ночью, но и днем, да и еда была простая, но вполне нормальная, а не как сейчас. Сейчас даже самые мелкие заметили, что подходить за добавкой было больше нельзя, молока никому не давали, а мясо, если и было, то на вкус подозрительно напоминало присоленную губку, и вообще на настоящее мясо не походило. Но была уже почти весна, миссис Мартин рассказывала, что они разобьют на заднем дворе небольшой такой огород, и там будет картошка, и клубника, и помидоры, а то, может, они даже поедут на ферму летом, если у нее получится договориться. И у них все еще были прочитанные Стайлзом книги, и Дерек уже играл на улице в бейсбол, а Стайлз смотрел, и иногда его брали судить. А еще, конечно, фильмы, ведь с ограды вокруг кинотеатра уже сошел лед, и Дерек снова мог стоять там, не рискуя соскользнуть или примерзнуть. В один из таких разов к ним подошла Эрика, жуя жвачку, как раз во время «просмотра» фильма. Пришлось отвлечься, хотя за забором, судя по всему, что-то как раз взрывалось. – А я знаю кое-что, - начала она. – Знаешь – говори, - нетерпеливо сказал Дерек. Стайлз-то смотрел, да еще перетаптывался у него по плечам. Мстил: Дерек отказался переться на глупый мультик про двух мышей, которые кого-то там спасали, надо больно, а Стайлз почему-то разобиделся. Эрика выдула большой пузырь, лопнула его, неторопливо зажевала, чтобы ни кусочка не осталось на губах, и только тогда продолжила: – Миссис Мартин уволили. Стайлз вдруг показался куда тяжелее, и он хотел похлопать его по ноге, призывая спуститься, но Стайлз уже пополз вниз сам. Значит, слышал все. - А кто вместо нее будет? – спросил тем временем Дерек. Эрика пожала плечами, безрадостно и безо всякого удивления или интереса: - Кто-нибудь, - посмотрела-посмотрела на них и пошла по своим делам, хотя Дерек еще хотел спросить, как она это узнала, и еще много чего. Видимо, отвечать ей как раз и не хотелось. – Хреново мне будет, – грустно сказал Стайлз и даже не обиделся, когда Дерек положил ему ладонь на рот и слегка прижал. Дерек очень не любил, когда мелкие ругались. – Нормально все будет, – не очень уверенно возразил Дерек. Он понятия не имел, что на самом деле будет со Стайлзом. Опыт Дереку не подсказывал ровным счетом ничего. Нормально не стало. Всё по отдельности было не таким уж невыносимым, было не ужасным, каждый знавал кое-что и похуже. Те, кто попал сюда, лишившись родных, узнали самое-самое плохое, то, по сравнению с чем все остальное, так или иначе, проиграет. А те, кого спасли от их собственных родственников, перенаправив на поруки чужим людям, все равно оказались в лучших условиях. Может быть, ненамного, но лучших. Но, собранные вместе, голод, холод, скука, уныние, уход таких взрослых, как миссис Мартин и мистер Бакли (на последнем уроке он честно сказал, что уходит по собственному желанию, поскольку больше не может позволить себе работать за такие деньги - и никто его, в общем-то, не винил) - все это изматывало и постепенно делало жизнь невыносимой. Понемногу, не все сразу, но почему-то от этого было только хуже. Потом случилось появление новой директрисы, мало походившей на прежнего спокойного толстячка, которого за глаза все называли не по фамилии, а Ух, и видели от силы раз в месяц… Нет, миссис Арджент даже на вид была злющая, с безумными светлыми глазами, и сразу показала себя: лишила всех телевизора, проредила библиотеку, из-за чего особенно убивался Стайлз. А еще начала отбирать детей, пригодных к общественно полезным работам, понятное дело, обращая внимание на тех, кто постарше. Это называлось – урезание расходов. Это называлось экономией. С экономией Дерек, как и все, конечно уже был знаком. Ценить то, что было, Дереку раньше и в голову не приходило – не таким уж многим это казалось в то время. Примерно так же он не особенно восторгался своей жизнью с мамой и дядей, пока жизнь эта не кончилась, и он не попал к Джонсонам. Считал все доставшиеся ему блага чем-то само собой разумеющимся, полученным по праву рождения. Его от этого даже пожар не отучил почему-то, тем более, что сам пожар он помнил только обрывками, набором беспорядочных, ярких, провонявших гарью картинок. Что было после – тоже не очень, какой-то другой приют. Время, проведенное там, было липким, пыльным и бессмысленным. О Джонсонах он, правда, помнил побольше. Уже немного оклемался к тому моменту, рыдать почти перестал (а у Джонсонов и вовсе прекратил, может, уже отплакал свое, может, просто понял, что это ни капли не помогает). А тут еще и невесть откуда привезли новеньких. Казалось бы, уж теперь-то их куда?... но четверо здоровых парней, Такеры – все вроде как братья – высокие и краснолицые, приехали, заняли целый угол в общей спальне и чувствовали себя преотлично. Такеры жили у какого-то фермера, а по какой причине их у него забрали – не знал никто, кроме них самих. И миссис Арджент, само собой. Они разительно отличались от большинства приютской братии, что возрастом, что сложением. Нет, не то, что приютские были какими-то убогими: Дереку так, во всяком случае, не казалось. Сильно от остальных отличался только Дэнни со своими костылями. Вообще-то особых здесь не было, но Дэнни не требовал ухода и так ловко со всем управлялся, что об этой особенности вообще редко когда вспоминали, даже не могли с уверенностью сказать, когда он к ним прибился и почему ему вообще нужно какое-то особенное отношение. То есть, да, его рост был всего 4,2, а туловище было словно с вырванным из середины куском, раза в два короче, чем у других, скошенное на левый бок… но он был ничуть не глупее прочих (поумнее того же Дерека, вот уж в чем сомневаться не приходилось), и у него было открытое, умное лицо, с глазами чуть навыкате. Дэнни рассказывал, что это с ним так потому, что его мать работала на вредном производстве сейчас уже закрытого завода. Дерек смутно представлял себе, как именно влияет, но клубы вонючего дыма раньше, давно еще, долетали и до их улицы, и от них першило в горле и слезились глаза. Должно быть, они действительно могли повлиять на детей, которые сидели в мамином животе. Так или иначе, Дэнни здесь такой был один, а остальные… кто-то тощий, кто-то бледноват, кто-то невысок. Все с ними было в порядке, просто они не сияли агрессивным толстопузым здоровьем, как те деревенские парни. Они и выглядели, как пришельцы, и вели себя таким же образом, мигом установив свои порядки, которые главным образом заключались в нарушении уже существовавших. Они тут здорово скучали, слонялись, поплевывая под ноги, и, должно быть, развлекали себя как умели и как привыкли. Вон, мелких трогать было не принято, но Такерам было на это плевать, и очень быстро те, у кого не было брата или друга, как Дерека у Стайлза (почти всем, чего уж там), в лучшем случае выполняли поручения, в худшем – отдавали добрую часть еды, получая пинки за попытки ослушаться. Особенно провинившихся или, на взгляд братьев, заслуживших такое чем-то особенно позорным вроде шепелявости, рыжих волос или того, что им в этот день приходило в голову, надо было накрыть ночью одеялом и побить, пока не запросит пощады, устроить темную. Дерек не получал, он и постарше был, и не слабак, а вот Стайлза ему теперь приходилось таскать за собой вообще всюду, даже в душе Стайлз уже мылся не с малышами, а вынужден был сам мылить себе спину где-то рядом с Дереком. И скулить из-за попавшего в глаза мыла. Дерек только рожи ему корчил, мыть он его точно не собирался, вот уж дудки! Так что да. Совсем они спелись. А что было делать? Тем временем, весна совсем пришла, но была она какая-то совсем не похожая на весну: холодная, мерзкая и дождливая, солнце выглядывало так, что раз-два – и обчелся. И отопление совсем сломалось, они теперь уже сидели, нацепив всю одежду, вот как в этот раз. Надели бы и куртки, не будь те заперты (теперь их зачем-то запирали) внизу в шкафах, просто так не достанешь – только перед выходом. Стайлз раззевался, и, глядя на него, Дерек тоже принялся шумно, судорожно раскрывая рот, зевать, как маленький. Хотелось пойти и лечь спать, но оставлять Стайлза одного делать уроки он не мог, это раз, а два – в спальне шумели и орали, все равно сна никакого не вышло бы. – Спать хочу, – сказал Стайлз, будто Дерек и так не понимал. – Ничего, – терпеливо сказал Дерек. – Допиши свое, мое с утра глянешь, потом уже. – Погляжу, – пообещал Стайлз, но писать не продолжил. Он помолчал немного, посмотрел на тетрадь, перед собой, а потом вдруг сказал: – Интересно, что теперь будет? – Что? – не понял Дерек. – Доделаешь, спать ляжем. У меня, кстати, печенья заныкано. – Да нет, я про вообще. Смотри, все хреновей и хреновей… – Не ругайся. – Ага… хуже. Но, правда, ведь так и есть. Раньше все нормально было, жить можно, во всяком случае. Я точно помню, у меня вообще-то очень хорошая память, сам знаешь. – Знаю. – Ну вот, раньше и ребята нормальные были, и кормили лучше, воспиталок всех старых уволили, и… мне теперь даже книги не дают, прикинь? – Знаю я, – сказал Дерек. Он чувствовал досаду. Что он, не знал об этом, что ли? Знал отлично, может, даже получше Стайлза, потому что думал об этом постоянно, и понятия не имел, как сделать лучше, и что тут можно вообще сделать. – Это ладно, – продолжил Стайлз, хотя его страдания по книгам были куда больше. – Но я ведь теперь все время боюсь. – Я вообще не знаю, что бы было, если бы тебя забрали, – с беспощадной искренностью добавил он и Дерек подавил желание сказать, чтобы замолчал. Его это тоже пугало. – Наверное, я бы свалил, вот и все. Как угодно будет лучше, чем здесь, с этими уродами. Дерек, задумавшись, кивнул. Стайлз засопел, приналег грудью на край стола и посмотрел исподлобья: – А давай?.. Потом подлез к Дереку, оглянулся и сказал в самое ухо: - Уйдем. Дерек почему-то не особо удивился. Просто не думал, что Стайлз сам с таким выступит. Это ведь он сам свалил от Джонсонов, а Стайлз-то что, как попал в приют когда-то, так там и жил спокойно себе. Но, видишь, довели же… - А жить мы на что будем? – сказал он, прикидывая про себя как возможности продержаться, так и их скромные припасы. - Ну ты работать потом пойдешь. - Я, может, на войну пойду, - выдал Дерек. Об этом он подумывал уже давно, надо было только еще подрасти и плечи чтобы шире стали, и тогда можно будет запросто врать про потерявшиеся документы. - А она закончилась. - Новая начнется, - пожал плечами Дерек. Он не помнил, когда войны не было, и считал, что долго её не быть не может. - Не ходи, - попросил Стайлз, морща лоб. – Мне-то еще долго расти. - Ладно, пока не пойду, - согласился Дерек и задумался. Мелкой работы не было, но не такой уж он и слабак, чтобы не суметь пойти в настоящие работники. Он ведь сильный был, посильнее даже многих в приюте, хотя, конечно, не чета ни одному из Такеров. Стайлз повертел круглой головой на тонкой, того и гляди – переломится, шее, и удовлетворенно затих на пока. Это потом он то и дело возвращался к этой идее, причем все чаще, едва ли ни каждый день уже, и потихоньку убедил Дерека, что только так и надо делать. Разве что выгадать момент поудобнее. Все-таки не все страдали. Тот же Луис, например, почему-то расцвел в теперешней атмосфере, как цветок под солнцем. Очень такой уродливый цветок. Он теперь будто особенно остро чувствовал безнаказанность и разрушительную силу своих слов, и пользовался этим вовсю. – А если кто-то смертельно заболеет, ему можно пересадить чужие органы, и он выздоровеет, – задумчиво сказал Луис как-то вечером. – Как чужие? – удивился кто-то из мелких. – А так, – сказал Луис, этот еврей. Дерек был уверен, что «еврей» – это обидно, как «нигер», несмотря на заявление Стайлза об обратном, и что обидно только «жид». – Вырезать у здорового, поменять – и как новенький. Врачи и не такое могут. Меня когда… когда у меня голова пробита была, мне хотели череп сделать титановый. – Говняновый, – зевнув, сказал Бойд. – Сколько врать можно. С Бойдом Дерек был согласен полностью, даром, что Бойд был редкостный неудачник, ведь обычно черные худо-бедно, но пристроены у родственников, которые своих не бросали, только если не самый крайний случай. Оно и понятно, черному житья среди чужих не было никакого, если так подумать, то за все время, что Дерек был здесь, только один Бойд сюда и попал из черных. Потому что Бойду все-таки повезло, пусто только в том, что он был такой здоровый, и притом незлой. Не донимал никого, но и себя в обиду не давал, и потому к нему не цеплялись ни взрослые, пока взрослые были нормальные типа миссис Мартин, ни такие же как он, приютские. Но Луис вдруг обозлился и начал шипеть даже на Бойда: – Нихрена ты не знаешь. У училки спроси, а не знаешь – не возражай, – загорячился он. Нечасто с ним это случалось, он все больше других злил, а сам обычно спокойным был, смотрел прямо. Но Бойд уже вновь молчал, и Луис мало-помалу успокоился. – Дырка небольшая была, – сказал он чуть погодя. – Так бы сделали. А органы только в крайнем случае меняют, или богатым, а берут их с трупов, и только свежих. С детских вообще идеально, если без родителей, то никто и не хватится. – Дырка у тебя в голове, по ходу, снова открылась, – сообщил Стайлз. Сидя на кровати Дерека, он чувствовал в себе особенную храбрость. Но это он зря сказал, Луис тут же переключился на него: – Думаешь, тебя стал бы кто-нибудь искать? – Стал. – Кто? – Никому мои органы не нужны, – уже не так уверенно сказал Стайлз. Дерек почувствовал, как он замер, и нахмурился. – Нужны-нужны. Они бешеных денег стоят. Миссис Арджент точно знает, – зловеще сказал Луис. – Может спросить у нее. А лучше не спрашивай, а то пришлют на твое место кого похуже… – Рот закрой, – обозлился Дерек: вот ведь жидяра, нашел себе мелкого поизмываться. – Что ты на мозг капаешь? – А то, она не просто так сюда заявилась. Мне знающие парни рассказывали, что у нее муж – хирург. И что нет никаких других интернатов, а есть только клевые денежки за чье-то сердце. Кто-нибудь из тех, кто уехал, хоть раз потом написал, или еще чего? – спросил Луис, в голосе его слышалось веселье. – И зачем ей сдался приют? А осмотр? – Затем, что для прививок, – вдруг снова подал голос Бойд. – От свинки. Чтобы не случилось, как в прошлом году с Джимми Маклареном, когда он раздулся и... – И лопнул, – хихикнул вдруг кто-то с облегчением. Зловещие речи Луиса нагоняли страх и тоску, даже если и звучали, как форменный бред. Дерек вот точно знал, что бред, а все равно нет-нет, да и задумывался – а вдруг? Ведь ни в чем нельзя быть уверенным. – И не смешно. Штука у него больше никогда не будет работать, – продолжил Бойд. Все помолчали, прикидывая такую перспективу. Кое-кто ужаснулся, кое-кто не понял, как это должна по-особенному работать штука, но всех это впечатлило. – Как будто кому-то сильно надо нас лечить. Вот посмотрим еще, – под конец все-таки настояв на своем, Луис заткнулся. Мелкие притихли, а кто-то и вовсе разнюнился, шумно втягивая носом сопли, но кто именно Дерек в темноте понять не мог. Не Стайлз точно, хотя и тот и сидел все еще, не уходил. Долго так сидел, свалил к себе, когда Дерек уже совсем заснул. Только вот поспать этой ночью нормально ему не довелось: посреди ночи он разбудил Дерека, стянув с него одеяло и шлепнувшись рядом потным дрожащим телом. Дерек спросонья даже не понял, что происходит, задергал ногами, ругаясь, а Стайлз уже вжимался ему в бок, возя мокрым лицом. Он трясся и задыхался от пережитого ужаса, и, сколько Дерек его ни спрашивал, пытаясь шептать что-то успокаивающее, пока все не проснулись, нормально сумел рассказать только на следующий день. Ему тоже темную устроили, и, вроде, не так, чтобы прямо били, придушили только. А Стайлз не переносил, когда ему не давали дышать, с ним случалась натуральная истерика, что-то непонятное, но однозначно дурное, и Дерек об этом знал. Вот почему – об этом он понятия не имел. Дерек так ничего и не сумел сделать. Ну, получил в глаз от старшего Такера, Вилли (Вилли-Пароход: он курил какие-то толстенные и вонючие самокрутки), когда полез к ним потом, сам трясясь, как Стайлз вчера, только от злобы, а не от страха. И в зубы тоже получил, хорошо, что не выбили. Так себе месть вышла. Потом куда-то, без объявлений и прощаний пропал Дэнни, его якобы увезли на лечение, вечером был, а утром уже нет, и Дерек вдруг удивительно отчетливо понял, что всё, теперь уже подходящих моментов не будет. Важно другое – сделать что-нибудь, свалить до тех пор, пока с ними самими чего-нибудь не случилось. Пока их не ограбили, например. Из личных сундучков вещи стали пропадать не так давно, и пока по мелочи, но они все равно схоронили свое добро во дворе под одним из колючих кустов, но понятно было, что это ненадолго. Даже если добра там было… половина денег была там, половину он держал при себе: накопленные, найденные, заработанные. Бывали и выигранные, и не только у Стайлза с картами по центу, но и у Дерека. Отличным вариантом некоторое время был спор аж на целых десять центов, что, дескать он не сможет сделать сальто, а он очень даже мог, научился еще давно, когда они на самом деле выезжали на ферму. Извалялся тогда на сеновале в амбаре до кругов перед глазами и тошноты. Давно это было. Так что на двоих у них было аж сорок три доллара, страшные деньги, и когда их стало ровно сорок пять, Стайлз непримиримым тоном сообщил, что пора. Он говорил так и вчера, и позавчера, и каждый день, но в этот раз Дерек согласился безоговорочно. Тем более, что утром он в коридоре слышал обрывок разговора об «экзаменах, на которых миссис Арджент требует быть построже», и это было еще одним сигналом из всех прочих, из всей невыносимой кучи. За ними теперь толком и не следили. Запирали – да, но особо эти замки никого не удерживали. Собрать шмотье из сундучков, припрятать одежду и ранцы заранее все под тем же спасительным кустом, вылезти из окна, все это было ужасно волнующе, щекотало нервы, но было совсем не сложно, а для Дерека еще и не ново. Впрочем, удивить его Стайлз все-таки сумел. - На кой черт тебе этот? – сердитым шепотом сказал Дерек, увидев в руках вылезавшего из окна Стайлза не ранец, даже не его любимые книги, а здоровенную облезлую плюшевую собаку. В последний месяц Стайлз взял его из ящика с игрушками, и мало того, что никому не отдавал, так еще и всюду таскал за собой, как малыш. Но Дереку и в голову не могло прийти, что сейчас собачища отправится с ними. - Это Скотт. Я раньше с ним спал, я его тут не оставлю. Дерек посмотрел на пуговицу, висящую на нитке и заменявшую Скотту глаз. – Куда его? Только мешать будет. Ты бы еще подушку с собой упер. Стайлз молча смотрел перед собой, только поудобнее перехватывал игрушку. На него находило порой непонятное Дереку упрямство по каким-то пустяковым поводам, нечасто, но если уж находило – то все, Стайлз, может, поспорит немного, а то и вовсе спорить не будет, просто молча вцепится, и хоть что с ним делай, хоть бей. Дерек не бил, конечно, а спорить быстро устал. – Черт с тобой, – Дерек сплюнул, – но если что… Что – он и сам не знал. Ну, игрушка, подумаешь, какой от нее мог быть вред? Оказалось, что мог. При определенном стечении определенных обстоятельств даже этот дурацкий плюшевый пес мог им помешать. Что уж говорить об остальном? Первую ночь (самый ее конец: приют они покинули ранним утром) и день они провели, пробираясь до одному из многочисленных покинутых районов с неработающими заводами. Прошлым летом им довелось побывать тут, и Дерек хорошо запомнил огромные, пустые, никому не нужные здания. Ничего не изменилось. Правда, из-под крыши вылетели голуби, а половина окон была побита, но им же и лучше, проще было забраться внутрь. Внизу застыли мертвые, наполовину разобранные то ли рабочими, то ли немногочисленными «гостями» на металлолом ржавые скелеты машин и конвейеров, но им нужно было вовсе не это, а пыльный, но в остальном отлично сохранившийся закуток за стеклом на втором этаже. Должно быть, раньше там сидел начальник завода и смотрел на свои владения сверху. Тут даже диванчик был! Там они и заночевали. Дерек думал, что уместиться вдвоем не получится, но Стайлз улегся, два раза пнул его, пока ворочался и укутывался, и отрубился. Да и самого Дерека сморило почти сразу – кажется, от одного только воспоминания о том, сколько они сегодня прошли. И проснулся он раньше, привыкнув за годы вставать примерно в одно и то же время, безошибочно чувствуя вот это самое «утро, побудка, пора вставать». Это Стайлз все дрых, измучавшись, а он уже тащил из коридора большой железный лист и надевал вторые носки, собираясь выбраться наружу и набрать веток. Мелкий проснулся только тогда, когда Дерек уже сидел на корточках в углу, у окна, и пытался развести костер, свалив добычу на этом листе. Наконец, спички, купленные им вчера вместе с хлебом, консервированной ветчиной и целой квартой молока, помогли, в комнате стало ощутимо теплее, а еще они сумели позавтракать, поджарив то, что можно было поджарить, и подогрев в кружках ледяное молоко. - Живём, - сказал Стайлз, потерев обожжённые кончики пальцев об штаны и сыто икнув. Дерек еще подумал, что нужно будет экономить теперь особенно строго, но вслух этого не сказал. И так понятно… да и он вчера не смог удержаться, особенно учуяв запах свежего теплого хлеба. Вот именно этот момент Дерек потом вспоминал, как один из самых счастливых в своей жизни. Что именно делать, он не знал, казавшаяся колоссальной сумма на деле оказалась не такой уж значительной, и весна была совсем не такой теплой, как можно было надеяться. Но они были сыты, могли спать спокойно, и никто им был не указ. Тем более, в этот раз он уже был не один, а с настоящим, хотя и мелким, соратником. Одно это согревало Дерека где-то в глубине души ровным, сильным теплом. Жили они так целых два дня, а на третий проснулись от чужих голосов. Первым делом Дерек зажал Стайлзу рот, потом по-пластунски сползал посмотреть, в чем дело, пытаясь понять, как их сумели выследить и неужели они кому-то оказались настолько нужны. Сердце у него билось в горле от страха и обиды одновременно. Сердце, впрочем, дергалось зря: внизу расположилась компания черных, можно было выдохнуть. Ненадолго. Потому что было их с десяток, они громко хохотали, пили пиво, носили банданы одного цвета, показывая принадлежность к одной из кучи ежедневно образовывавшихся и распадающихся банд, и выглядели не слишком-то безопасно, стоило только вспомнить, что ты с ними наедине в заброшенном заводе на краю города. Из выпивки там, правда, было четыре банки дешевого пива, а еще самокрутка, зажатая в зубах у одного негра. Лет им было около двадцати, может, даже меньше, но на расстоянии размером в один этаж, здорово приправленном испугом, они выглядели куда взрослее и опаснее. И мальчикам сейчас не так уж много было нужно, чтобы решить на глаза им не попадаться. Стайлз с Дереком просидели тихо, как мышки, тем более, что долго сидеть им не пришлось: черные посидели-посидели, да и ушли, почему-то шумно обсуждая не грабежи, воровство, наркоту или что-то, что надо обсуждать, когда ты черный и когда ты в банде, а вовсе даже предстоящую рыбалку. Дерек был чуть-чуть разочарован – ясное дело, когда они уже собрали вещи и смылись куда подальше. Тогда-то они и порешили поехать в другой город, где, наверное, можно будет вздохнуть посвободнее. По крайней мере, не оглядываться постоянно – не идет ли за ними кто. Дерек ощущал прилив сил, когда они согрелись под утренним солнцем и дожевали припасы, и Стайлз должен был разобраться с картой на автовокзале, хватило бы только денег на билеты. У них, скорее всего, все получилось бы, если бы не дождь и не церковь. Путь на автовокзал пролегал через город, как ни крути: очень сложно сесть на автобус и при этом не возвращаться туда, откуда тот отправляется. Еще и дождь полил, тяжелый, холодный и совсем не весенний, загнав их в переулок, под козырек, не столько защищавший от дождя, сколько просто создававший такую видимость. Тогда-то Стайлз и предложил зайти в церковь, оказавшуюся у них на пути. А ведь Дерек все бы отдал, лишь бы только не заходить ни в одну церковь, даже если бы с неба падали не капли дождя, а метеориты. Туда ему не хотелось даже сильнее, чем остаться под дождем и даже оставить под ним Стайлза. Дереку казалось, что-то он придумает, лишь бы не обращаться за помощью к пастору или прихожанам. От одной только мысли об этом у него во рту становилось кисло, а голова пустела. Пустела примерно таким же образом, как опустела, в итоге, у Джонсонов, когда он старался ни на что не реагировать и ни о чем не думать. Читал ли отец Джонсон, баптист-фундаменталист, отец многодетной семьи из приемных детей, проповеди, молились ли они перед обедом, когда желудок у Дерека уже подводило от голода, и минуты растягивались, превращаясь в часы, дни, годы… Или он говорил Дереку читать и заучивать наизусть Писание, полное непонятных слов – и злился, когда у него не получалось. Библия – это законченное и совершенное послание Бога, совершенно необходимое и совершенно достаточное для спасения и полноценной духовной жизни, повторял Джонсон почти каждый день. Всех этих повторений хватило бы, чтобы даже курице внушить основы, и, выходит, Дерек был тупее курицы, но тратить свои силы зря Джонсон не собирался. Пусть даже его это и злило. И чем сильнее он злился, тем хуже получалось, и когда Дерек совсем отупел, понял, что когда-то хорошо знакомые ему буквы (они ведь читали с мамой по ролям за братца Кролика и братца Лиса?) перестали значить вообще что бы то ни было, тогда-то он и попытался убежать. Это уже потом его зачем-то поймали и тут же вернули в «Дом Возможностей», потому что он злобный неблагодарный упрямец, который не ценил чужой доброты и вложенных усилий. Так сказала Пэтти Джонсон, требовавшая называть ее «мамой», что Дерек, уж конечно, сделать не смог бы ни за что. У других как-то получалось, а у него нет. Она его за это, в первую очередь, и невзлюбила, в ее рассказах Дерек особенно и не фигурировал. Их было десять, он – одиннадцатый (это он помнил), по счету, не по возрасту, но вот не прижился. - Мы с мужем всегда мечтали о большой-большой семье, - рассказывала она раз за разом. Соседям, в магазине, по телефону, в школе, парке и детском саду, везде, где находился кто-то, готовый ее выслушать. – И получили ее, и, поверьте, эти птенцы – они все мои. Я иногда приду к малюткам и понимаю, что все, без этого уже не уйду. Сердце не выдерживает, даже без предупреждения приезжаю иногда! И ведь не выгоняют… Видно, судьба! А теперь у нас поровну и мальчиков, и девочек. Но на этом мы не остановимся, ведь дети - это счастье, а счастья много не бывает... Вот так она рассказывала, и все верили, да и Дерек, в общем-то, тоже верил поначалу. И никак не мог понять, почему других все устраивает, а ему происходившее казалось гадким, несправедливым и обидным. Он так прожил зиму, весну и лето, и сбежал, прошлялся сутки, потому что он был мелкий, меньше, чем Стайлз сейчас, чуть было не утонул в котловане, наполовину заполненном жидкой грязью, когда забрел на стройку. Его вытащили негры-рабочие, и они же отвели в полицию. Но это сработало, даже если ему и пришлось распрощаться с буквами, которые Стайлз любил всей душой, и убежать. Каждому своё, ему это казалось справедливой данью, платой за то, что теперь его не порют тонкими, но болючими прутьями и не бьют линейкой по пальцам. Он и вспоминал-то об этом только иногда, когда по какой-то причине смотрел на левую руку, где одна костяшка, на среднем пальце, выступала сильнее прочих, совсем не так, как на прочих. Она плохо зажила. Теперь он снова убежал, и за это тоже должна была быть плата, только вот Дерек не ожидал и не был готов, что придется возвращаться. У него даже пальцы заныли, как зубы иногда ноют. Стайлз рядом выжидал, топтался на месте, похлопывая себя по бокам, и ежился, когда вода попадала ему за шиворот. Дерек открыл было рот, но тут двери церкви распахнулись, и оттуда неторопливо, с достоинством начали выходить черные, кто - раскрывая яркие зонты, а кто и просто накидывая на голову, что попадется, от капюшона и полы куртки до газеты. Он почувствовал хотя и неприятное, но облегчение. Здесь их никто не ждал и никому они тут нужны не были, и, значит, надо было идти дальше. Да и дождь поутих. Не совсем еще прошел, но уже не хлестал струями, самое время было прикинуть дальнейшие планы. – На, посчитай, – Дерек ссыпал имевшиеся монеты в подставленные ковшиком ладони Стайлза. С монетами пришлось бы возиться дольше, поди, разгляди каждую. Купюры-то он без проблем различал по лицам президентов, сам удивился, когда получалось: Вашингтона мудрено было бы не узнать, он же везде, и Линкольн тоже, вот этот дядька с умным и добрым лицом – десятка, а смешные бровищи значили целую кучу: двадцать баксов. Их он видел всего несколько раз, и, понятное дело, не в своих руках. Ссыпал и, пооглядывавшись для порядка по сторонам, проверяя, все ли окей, заскучал. Рядом с ними на стене был криво приклеен какой-то плакат, и, хотя Дерек и знал, что Стайлз может сбиться, все равно не утерпел. – Тут что написано? – спросил он. Стайлз досадливо мотнул головой, бросил короткий взгляд в направлении, указанном Дереком. – Тут просят людей звонить анонимно, если они что-то знают про убийство. Или про грабеж, – и снова зашевелил губами, перекладывая монеты из одной ладони в другую и считая про себя. Должно быть, не справлявшаяся полиция надеялась на помощь гражданских. Зря: Дерек с трудом представлял, кто в здравом уме решится доносить на тех же латиносов. Или вообще на кого-нибудь, кто может убить человека. Это ведь все равно, что доносить на всю банду, и кому это надо? - Что это вы тут делаете? – голос раздался, как гром с небес. Стайлз мигом ссыпал деньги в карман, пускай и выронив пару монет на землю, и уже готов был задать стрекача вслед за Дереком, проход-то был свободен. Только вот их все-таки подвела эта дурацкая псина, как Дерек и боялся. Лапа у плюшевого волка, мокрого и слегка раскисшего от воды, зацепилась за какую-то железяку, торчавшую из кирпичной стены, затрещали разрываемые нитки. Стайлз замешкался, и выход из переулка им преградил коп. Они несколько секунд смотрели друг на друга, Дерек все думал, может, протаранить его удастся, сбить с ног, но потом напряжение отпустило. Стайлз рядом вжался в стену, и внезапно им овладела тоскливая обреченность: все кончено. Полицейский выглядел еще одним непреодолимым напоминанием о реальной жизни: в реальной жизни они не независимые путешественники, а дети, и все дети должны быть на своих местах. Умные должны сидеть за партами, сильные – рыться в чужих сундуках и бить слабых, отсталые с куриными мозгами – отдельно от других, чтобы не мешали. Ну а сбежавших должны ловить вот такие копы и отправлять туда, куда следует. Коп был старый, Дерек не смог бы сказать, сколько именно, но старый. С морщинами. Стоял и ничего не говорил, рассматривал их - Отпустите нас, - ляпнул вдруг Стайлз, и это было совсем уже неправильно. Дерек старше, ему и говорить… и им надо было договориться об этом заранее! Встречаем полицейского, я говорю, ты бросаешь всех своих мерзких тряпочных волков и не выступаешь, а не то, что сейчас. - А я вас держу? – удивился полицейский. – Вроде нет. Спрошу вас только, и пойдете. Они иногда, когда злились, называли доставучих воспиталок копами в юбках. Другое дело, что настоящий коп оказался совсем не таким, как какая-то там воспитательница: он расспрашивал их всего ничего и даже никак не угрожал, а только говорил спокойным и почему-то страшным голосом… Слышать, что их родители будут волноваться, сказанное таким голосом, было почему-то совсем тяжело. Стайлз раскололся первым, и Дерек даже не разозлился: у него у самого противно щипало в глазах и хотелось спрятаться. Когда Стайлз выпалил, что об их родителях можно не беспокоиться, нет их и все тут, он просто угрюмо уставился в землю. А потом и его вдруг прорвало. – Я больше не пойду в фостерную семью, – А почему, позволь осведомиться? – спросил коп после паузы. Дерек посмотрел с подозрением, заподозрив было, что над ним издеваются, но коп смотрел в ответ без насмешки. – А потому, – решил он все-таки ответить. – Что только психи берут себе приемных. И я лучше сам, чем с какими-нибудь психами. – Так-то и психи, – удивился коп. – Это какие? – Двинутые. Кто на чем, – с неохотой сказал Дерек. Стайлз, в семью так ни разу и не попавший, внимал молча и с уважением, только кивал, соглашаясь. – Вы там запишите у себя, – со злостью добавил он, – что их проверять надо, они все трехнутые. Опомнившись, он замолчал, ожидая закономерной и заслуженной выволочки за сказанное, и не понимая, что на него такое нашло. Видимо, как раз обреченность – стояли они в тупиковом переулке, и сбежать не представлялось никакой возможности. Дерек уже подумал об этом… тогда-то и обозлился вконец. Коп, как ни странно, не только не рассердился, но и вообще ничего не сказал, только пристально посмотрел на Дерека. Это внушало еще большие опасения. – А ты, – обратил тем временем коп внимание на Стайлза. – тоже так думаешь? – Я тоже. Сержант… - Стайлз во все глаза смотрел на темно-синюю форму, еще и почему-то без особого испуга. – Это ты махнул. Офицер, – поправил его коп. – Офицер Стилински, парень. Вам сколько лет? - Десять, - ответил Стайлз. - Пятнадцать, - солидно сказал Дерек. Офицер снова смотрел на него, не отрывая взгляда, приподняв брови. Не верил, и Дерек, помявшись, сказал правду: - Тринадцать. Снова повисла пауза, и Дерек вдруг снова обрел надежду: они ведь ничего плохого не делали. – Пошли, – неожиданно сказал офицер, разбивая его надежды. – Куда? – тут же напрягся Стайлз, явно готовый взять низкий старт. Он этого не делал, но... может, проскользни он сбоку, у мусорных бачков, или между ног у копа, ему бы и удалось, без Дерека, правда, Дереку там бы места не хватило. Коп с неимоверно, как решил Дерек, дурацкой фамилией, видимо, подумал о том же, и покачал головой. – Не в участок, успокойтесь уже. Супу поедите. Ели когда-нибудь бьёрщ? Они, ясное дело, не поверили. Он бы еще конфет предложил. Только вот выбора у них не было, это тоже было ясно, как день. – Но если своруете что-нибудь… - вдруг сказал коп, выдавая странность за странностью. Дерек даже усмехнулся, решив, что это шутка. Воровать у копа? Что они, совсем отсталыми выглядят? – Мы не воруем, – перебил его Стайлз, снова осмелевший по непонятной Дереку причине. Не из-за супа же. – Мы не крысы говняные. Дерек только и успел, что закрыть ему рот рукой, уже после сказанного. – Похвально, – серьезно ответил коп, делая шаг в сторону и пропуская их перед собой, а заодно взяв только и успевшего, что невнятно пискнуть, Стайлза за руку. Его пальцы утонули в широкой мужской ладони, и Дерек вздрогнул. – Постарайся только не рассказывать об этом моей жене. Должно быть, коп понял, что в машину они не сядут ни при каких условиях (Дерек, по крайней мере, подумал именно так), и, сделав было шаг, остановился. – Так дойдем. А меня сюда недавно перевели. Из Мидленда, штат одинокой звезды. Знаете, какой? – проговорил он, надеясь увлечь их разговором. Или отвлечь. Дерек лишь сумрачно промолчал, но, как обычно, на помощь пришел Стайлз, который считал делом чести вворачивать при случае – за обедом, например – в разговор что-то о том, что Флорида – штат апельсина, а Айдахо – картофеля. – Как не знать, – важно сказал он, – Техас. – Почти, – ответил коп, и Дереку показалось, что тот хотел сказать что-то еще, но смолчал. Он молчал до самого своего дома, только крепко держал Стайлза за руку. Дерека никто не держал, но разве у него оставался выбор?

***

– Дурак я, – решил Джон Стилински, человек с длинной и дурацкой фамилией, когда тем же вечером сидел в кресле своей крошечной гостиной и курил. Вернее, именно этим вечером он не столько курил, сколько разминал в пальцах сигареты, рассыпал табак и приводил их в совершенно непотребное состояние. – Нет, милый, вовсе нет. За дурака я бы не вышла. Честное слово, – внешне Клаудия была совершенно спокойна, но он этим не обманывался. После ужина она убрала посуду и взяла мокрую одежонку их гостей, постирать и высушить, но Джон знал, что его ждет разговор. О чем вот только… Он знал свою жену совсем не так хорошо, как она знала его. – Если бы я могла предположить, что ты способен наткнуться на двоих мальчишек и преспокойно, не разбираясь, оттащить их туда, откуда они сбежали, ни задумавшись ни на секунду о причине, то я, милый мой, уже задумалась бы сама – а ничего ли я не перепутала? Точно ли это мой муж? – сказала Клаудия с непонятной ему скрытой угрозой в голосе. – Ну, знаешь, – только и мог сказать Джон. Нет, таким человеком он пока что не был, Клаудия могла и не поддевать его. Пока что. Может, потому что он все-таки не был уж плохим человеком, просто слегка усталым. А, может, потому, что срок службы и звание не были еще настолько внушительны, чтобы впечатать, вбить подобное поведение, и это был лишь вопрос времени. С другой стороны, и среди сослуживцев, и в армии, среди рядовых, таких же зеленых, как и он сам, Джон встречал массу парней, кому идея привести домой двух бездомных детей показалась бы бредовой. В дома, побогаче его, удивительное дело – зарплаты полицейских были не так уж велики. Тайна века, работа для детективов, которым никто не преподнес бы на блюдечке самую главную улику, доказывающую воровство и взяточничество. … опять же, еще с одной стороны (сколько же сторон было у этих вопросов!) еврей, по собственной воле идущий служить, сперва в армию (ведь на колледж нет ни гроша), а затем и в полицию, тоже показался бы этим парням чем-то… окей. Вместо «воли» можно вспомнить о том, что иначе жилье не получить, а вместо «куска дерьма» выбрать термин помягче, пускай будет слово «странный». Хотя даже странным его никто не называл, о нет. Куском дерьма он и был, а еще абрашкой, жидом и распявшим Христа… Джон давно понял, что оглядываться на чужое мнение – занятие на редкость неблагодарное, особенно для такого, как он. Знать его, безусловно, стоило для собственной безопасности. Это выходило безо всяких усилий. Да и как можно забыть - какой бы подвиг Джон ни совершил, он никогда не получит чужое уважение и благосклонность, даруемые другим просто по праву рождения. И рад был бы забыть, но ему об этом раз за разом неустанно напоминали. Джон Стилински и хотел бы отличиться, какой мальчишка не мечтает о подвиге, какой мужчина не мечтает о повышении? Да не выходило. Может, эта благотворительность, благоглупость, если вернее - просто его попытка побыть хорошим? Впрочем, если двое мальчишек, наевшихся супу и вырубившихся от усталости (и горячего чая с каплей рома), сопящих сейчас на матраце в кухне, принесут очередные проблемы, то это все равно не будет иметь никакого значения. Потому что Джон уже принял решение, пусть и поддавшись импульсу. Если они что-то украдут, то понесут свое наказание, вернувшись туда, откуда стремились выбраться всеми силами, этого, по его мнению, хватит. Профессиональная деформация, заставлявшая Джона думать, что знание законов позволяет ему их менять. Кажется, именно на этом начинали гореть его коллеги. Если убегут – он постарается их найти, отчасти ради собственной совести, отчасти ради того, чтобы жене и в голову не пришло подумать о нем то, что он думал сам о себе. Если нет… Что же, должен же он хоть что-то полезное сделать, кроме выписки штрафов за парковку? Джон стряхнул с ладоней табачные крошки и поднялся, чувствуя, как неприятно загудели затекшие колени. Очередной признак того, что он уже совсем не так молод, как ему всё казалось. Вот и современная музыка все чаще вызывала у Джона недоумение: по радио, громкость которого он, походя, убавил до минимума, пели четверо каких-то иностранцев, и он совершенно точно мог сказать, что не так уж они и хороши с этими своими песенками про танцы. То ли дело Лед Зеппелин, вот они – да, они умеют. Еще раз Джон дошёл до кухни, посмотрел на батарею, где сушился дранный игрушечный волк с одним глазом, осторожно приоткрыл дверь, проверяя. Вздрогнул, когда услышал тонкое сонное мычание старшего – на лицо ему упала полоса света. Снова закрыл, стараясь не шуметь. До утра их больше никто не потревожил.