Ты существуешь

Чуть подрагивает робкое тёплое пламя изящной декоративной свечи. Его неровный свет выписывает невесомыми тенями странные фигуры на резных стенах, на полировке красного дерева, на позолоте рамки. Тихо ползёт по белым гладким клавишам рояля, мимо букета с белыми розами и заманчиво касается жемчужного личика, восторженно скользит по нежно-золотой волне длинных прядей, путается в краях накрахмаленной белой рубашки. Но, казалось, что искрящиеся голубые искорки скопились в сапфировом сердце картины. В печальных голубых небесах, так необычно и необъятно смотревших из глаз стройного юноши. Усталый взгляд давно утонул в них. Уже глубокая ночь, а Сасори продолжает смотреть. Жадно, обессилено вглядывается в задорную улыбку, в лихую золотую гриву, скрывающую едва ли не половину лица. Весь прямой и статный, словно свободный поток ветра, юноша взирал на него со старой картины, так небрежно и печально, как смотрят на нас с неба боги. Тонкие пальцы небрежно касались нежных лепестков, рассыпанных по клавишам. Сасори без памяти влюблён в них. В тонкие запястья и небесные глаза. Он стал его тайной. Его мечтой и отрадой. Каждый день он спешил в давно опустевший дом, чтобы снова увидеть его. Акасуна и сам не понимал, почему картина Неизвестного художника так сильно запала в его душу. Может, потому что музыкант на этой картине тоже был одинок. Улыбка его, словно отчаянная боль, выдавала в себе вызов. Отчаянье, сложившееся в стремление жить и переродившееся в нечто прекрасное. В само проявление животворящей искры. Не было на его лице той кукольной бледной маски, что так часто изображали Великие. Наверно, поэтому Сасори так сильно его любил. Уже обессиленный, Акасуна сонно стянул с себя испачканную маслом футболку. Ещё одна безуспешная попытка повторить юношу с картины. Акасуна стремился придать ему нечто своё, породниться с ним ещё больше. Сделать своим творением и связать себя и его прочными узами. Самыми прочными. Узами создателя и его творения. Швырнув тряпку, провонявшую растворителем, куда подальше, художник рухнул на жёсткий диван и укутался в тонкое льняное одеяло. В небольшую комнатку, служившую спальней и мастерской, с любопытством заглядывали мерцающие звёзды. Уже засыпая, Сасори прищурился, чтобы сквозь ночную мглу ещё разок разглядеть ободряющую улыбку. Его самое дорогое сокровище. Немного страшно оставлять его одного. Но сил уже нет даже на то, чтобы просто смотреть. Утро всегда застигает врасплох. Стоит закрыть глаза, как будильник, будто ожидая этого, разразится своим противным писком. Разрушит иллюзию сна. Втащит в реальный мир с его бесконечными проблемами. Но теперь у Сасори есть, зачем возвращаться из глубин омута Морфея. Сонный и совсем не выспавшийся, Акасуна снова смотрит на своего питомца - Вот, опять я провёл с тобой всю ночь. – немного укоризненно говорит ему Сасори. Словно понимая, полутон улыбки изменяется из радостной в виноватую. - Ладно, я не сержусь. – поспешно взмахнул рукой молодой художник. – Только вот не нужно делать такое лицо! Ты же знаешь, как я этого не люблю. Возможно, игра света, но пушистые ресницы чуть прикрылись, придавая всему виду юноши чистейшую ангельскую красоту. Сасори, завороженный этом нежным омутом, забылся, но тут же встряхнул рыжей головой: - Нет. Сегодня мне нельзя опаздывать. Прости… Вечером я снова побуду с тобой. – с сожалением бросив на юношу последний взгляд, Сасори захлопнул дверь и поспешил по старинной ветхой лестнице. В лицо ему пахнуло дождём и маем. Солнце радостно сверкало в ещё не просохших филиалах луж. Бойкие расхорохоренные воробьи возились под скамейкой, пытаясь клюнуть замёрзшего бродягу. Но тот был, как всегда, пьян и, лишь зарычав, завалился спать на вымокшую газету. Вдохнув свежесть утра, Сасори быстрым уверенным шагом двинулся по тёмному мокрому асфальту. Он был уверен, что сегодня всё в корне изменится. Работа у него скучная и совсем не по душе. Возня с бумажками, да и только. Но он её выполнит, чтобы завтра проснуться и понять, что поднялся выше на ещё одну ступень. Впрочем, день прошёл весьма безрадостно. Во время поспешного заполнения нужных банковских форм Сасори приятно грела мысль, что там, в маленькой светлой комнатке, его покорно ждёт он. Златоволосый юноша. Карандаш задумчиво и медленно скользнул по бумаге, оставляя чёткий след. Внутри сладко заныло от ожидания скорой встречи. Когда-нибудь…он всё-таки сможет. Сасори переселит его в свою картину. В свой мир. Тепло и приятно. Теперь он будет не один. Сасори будет нести эту тайну, ревностно оберегать, как мать оберегает ребёнка. Ветер качнул молодую берёзку за окном, и она отозвалась тревожным тихим шелестом. Противный запах гари доносится откуда-то. Сасори быстро, почти бегом, мчится по тротуарам. Вой сирен давно посеял в его душе страх. Что они тут забыли, в этом тихом районе? Поворот. Ещё один… Чёрные обгоревшие паленья с обвалившейся крышей. Едкий запах и дымящиеся руины. Это всё, что осталось от его дома. Потрясённый Сасори бессильно опустился на колени перед останками своего жилища. Нет, это был не его дом. Он не горевал по утраченной квартире. Ведь он может жить и в родовом поместье своих давно погибших родителей. Другая потеря сжигала его изнутри. Ведь он остался там. Он сгорел! Сгорели белые розы, старинный рояль и голубые глаза. Сгорел и сам Сасори. Будто что-то замкнулось у него внутри. Единственным напоминанием о златовласом юноше стали воспоминания. И боль, что стремилась залить образовавшуюся пустоту. Сасори, молча, побрёл прочь. Его здесь больше ничего не удерживало. Все мечты остались где-то там. Всего лишь мгновение сотворило между утром и вечером разлом, длинною в вечность. Сгоревшая картина. Чего она стоила? Ничего. Но Сасори казалось, будто сгорело нечто иное. Нет, не образ сгорел там, в огне. А чья-то робкая душа, заключённая в мазках краски. Навсегда утеряна. Сожжена жестоким роком. Вина, непонятная, тяжёлая, камнем легла на сердце молодого художника. Он брёл по улицам, вглядывался в лица людей. И задавал себе один вопрос. Почему? Наверное, глупо оплакивать цветной кусок ткани, словно живого человека. Но ведь тот юноша избавлял Сасори от одиночества, давал новые силы для нового дня. Словно друг, всегда был рядом. Словно любовь, вдохновлял. Словно семья, разделял с ним всё. Невесть куда завели Акасуну сбитые ноги. Незнакомые низкие дома, сырая земля в цветастых заросших клумбах. Широкая печальная ива. Теперь Сасори понимал, почему плакучая. Так безвольно и обречённо наклонены её гибкие ветви. Так тоскливо и печально качаются длинные нежно-зелёные листья. Будто, что-то утратив, не смогла уже вернуть. Усевшись под уютной кроной, художник слабо улыбнулся: - Что, подруга? Тоже что-то потеряла? Ну, ничего. Наверное, завтра уже не будет так печально. – Сасори вздохнул. – А, может, уже и некуда больнее? И я уже перешёл болевой порог? Что-то во мне сломалось. Неправильно всё это…грустно. Мастер достал пачку «Чёрного Капитана» и в долгий затяг закурил. Сыро и холодно. Ветер уже не ласков и всем своим видом грозит дождём. И вскоре ледяные капли бойко застучали по крыше ларька. Чертыхнувшись, Акасуна поспешил в какую-то неприметную кафешку. Стряхивая капли с пальто, он уныло протащился по залу и забрался на высокий стул за барной стойкой. Просторная комната была погружена в приятный тёплый свет. Несмотря на позднее время, народу было довольно много. Такие же прохожие, как и Сасори, укрывшиеся от дождя, весело болтали и смеялись, на перебой предлагая, что лучше заказать. Молоденькая официантка в голубом фартучке длинноногой ланью ныряла между столиками, разнося заказы. Непринуждённая атмосфера немного сбила уныние. - Что-нибудь закажете? – бархатный голос бармена ласкал слух. - Коньяк. Чем крепче, тем лучше. – не смотря на него, буркнул Сасори. - Ммм? Что-то плохое случилось? Выглядите подавленным. - Я, кажется, потерял лучшего друга…а заодно и любовь. - Любовный треугольник? – в голосе прозвучала скука. Ещё бы. Такие истории бармену приходится слушать сотни раз. - Отнюдь. – усмехнулся художник. – Эта любовь не похожа на любовь к женщине. - Правда? И на что же она похожа? – нотка интереса. - На рассвет, который тебе не суждено увидеть. – горько ответил Акасуна. - Как красиво. - Что? - Красиво. Ведь этот рассвет будет стоить всех предыдущих. Наверное, только мгновения имеют истинную цену, потому что они единичны и так непостоянны. - Что за чушь…только вечность может иметь цену. Только то, что прошло через века, может быть истинным искусством. - Я не согласен, да. Ваш заказ, господин. «Что за вздорный мальчишка?» – раздражённо подумал Сасори. Перед его носом изящная ладонь с тонкими пальцами опустила тонкий бокал с дорогим янтарным коньяком. Узкое запястье как-то очень болезненно отозвалось в душе художника. Тысячи раз он смотрел на него, впитывая каждый изгиб. Акасуна просто не мог его не узнать! Взволнованно подняв взгляд, Сасори онемел. Тонкая стройная шея, убранные в низкий хвост до безумия знакомые длинные золотистые волосы. Юноша небрежно поставил на полку пузатую бутылку и стянул галстук, расстёгивая ворот рубашки. Заметив, что на него смотрят, он поднял на Акасуну прелестные голубые глаза. Это был ОН. - Что-то не так с напитком? Ммм? – неуютно заерзав, спросил парень. Все его движения казались чудом. Исполнением мечты. Каждым своим словом юноша всё больше воскрешал художника из пепла. Несомненно, юноша с картины был перед ним. Только живой, настоящий. Из плоти и крови. Хотя Сасори и сидел, он всё равно едва не потерял ощущение реальности, когда его ледяных ладоней коснулись живые подушечки тёплых пальцев. - С вами всё хорошо? Ммм? – обеспокоенные глаза выдали жалость и смущение. - Ты существуешь… - только и сказал Акасуна, не замечая, как тихо и безмолвно по щекам спускаются две хрустальные дорожки.