Золото

Смауг ящер древний, но не очень. Смауг гигантский дракон, но лишь по меркам этой измельчавшей и гнилой Третьей Эпохи. Впрочем, дремлющему в золоте дракону не было никакого дела до эпох и их счёта. Просто так людишки, эльфы и гномы называли время, которое текло вне горы. Третья Эпоха. Ну, что ж, пусть третья будет. Смаугу всё равно, как называть. Выныривая из глубокого сна, где текли пахнущие пеплом и кровью золотые реки, дракон оказывался в доме-горе, в доме, в котором уже давным-давно не пахло гномами. Чаще всего заставляли просыпаться птицы: стуча чем-то в определённых местах, они посылали громкое эхо по всему Эребору. Дракон тянулся, распускал крылья, раскрывал пасть, выдыхая смрадом и наполняя пустые залы своим теплом и ящериным запахом, затем лениво подымался, разминая тушу, и принимался кататься, чтобы пыль, мох и паутина исчезли и чешуя засияла. Золотые монеты весело и звонко звенели, падая с золотых же гор, и Смауг ощущал себя счастливым. После засыпал обратно, не давая время голоду прийти. Иначе пришлось бы вылетать, с рёвом облетая всю округу и охотясь. А Смауг не помнил ни как реветь, ни как охотиться. Вкус мяса стёрся с языка, только клыки помнили, как раздирается под ними прогретая жаром его пламени плоть; ревел же он по первости, а теперь перестал, так как никто не услышит. Никто не ужаснётся и не повеселит его их пиками да мечами. И поговорить – с другим драконом – не с кем. Давно уже. Последний Ската был, да и потерял Смауг уверенность, что Скату звали Скатой и что это не один из бесконечных снов его блаженства в сокровищах грязных землекопов. Да, правильно, как прадед говорил. Или дальше, раньше – Смауг тогда ещё меньше понимал о мире вокруг. Но зато время то помнил отчётливо. Их, нового выводка драконов, праотец много жрал. Тело Глаурунга жирело с каждым днём всё больше и больше, но мощи тоже откуда-то прибавлялось. Смауг боялся его до тонкого писка и попыток трепыхать крыльями и улепётывать прочь. Прав, в общем-то, был – с крыльями или нет, но всё равно Глаурунг может сожрать всё, кроме золота. Золото он любил. Золото драконий отец – слово «король», уместное, возможно, среди них не ходило – обожал нежно. Нежнее и сильнее каждого дракона из всех своих многочисленных выводков. - Золото – это счастье, - изредка говорил он, когда раскрывал пасть не для того, чтобы рявкнуть на кого-либо или сомкнуть жёлтые клыки на мясе. – Я выкупался в золотой реке, и теперь я самый могучий из драконов. Золото ищут все: и эльфы, и гномы, и люди. И орки! Все! Но они из грязи и воды, а мы – драконы! – из огня и воздуха! Мы лучшие! Смауг не знал тогда, что это такое: люди, гномы, орки, эльфы. Ему никто не объяснял, зато Глаурунгова чешуя переливалась ярко, когда он хохотал во всю пасть; золото действительно приносило ему счастье. Даже разговоры про золото, перед внимающими ему от ужаса мелкими дракончиками, каждого из которых он мог лапой перебить. Глаурунг-то и взрослых мог – всё он мог. Жирный, сильный, взрослый. Без крыльев, правда. Но крылья Смауга тогда ещё были слабыми, тощими, из-за чего дракон только и мог, что спотыкаться о них. Но зато он единственный верил Глаурунгу не из страха. Как же не верить, ведь его чешуя на самом деле была покрыта золотом? Засыпая рядом с другими драконами, Смауг мечтал о том, как кого-нибудь убьёт. Ради золота, конечно же. Впрочем, может и не только – тогда ещё, по молодости. Был там один дракон. Много говорил и был страшно слабым. Впервые он появился, когда Смауг уже научился летать, но имени ещё не получил. Он носился по тесным помещениям, рычал, потому что дальше не пускали, и с налёту врезался в других из своего поредевшего выводка. Маленьких драконов иногда куда-то забирали мерзко пахнущие существа из грязи и земли - «ор-ки» - а потом они не возвращались. И все тут же забывали о пропавшем сородиче. Это был странный дракон. Мелкий, всего лишь с орка величиной, но сначала Смауг подумал, что тот просто молод, и даже младше его самого. Но у него были какие-то палки вместо мощных лап – как у орков, морда плоская – как у орков, тело тощее – не совсем как у орков, ужасно хилое на вид. Уже после Смауг увидел людей и эльфов и понял, чьё тело было у того дракона. Но тогда он принял его за странного орка. Хотел уже броситься, поджечь, погонять – лучшее веселье молодняка! И вдруг заметил золотой блеск на отростках на верхних палках – «ру-ки», «паль-цы», «коль-ца». Золото! Нападение стало целенаправленней. Смауг легко обогнал других драконов, потому что был меньше и легче, и с наслаждением сомкнул клыки на металле. У дракона в голове закружилось от того, как это оказалось здорово – скорость, кровожадность, добыча, своя-я-я-я!.. - О, какой шустрый! – донёсся до него впервые голос чей-то, кроме Глаурунга; орки не считаются, они только каркали, как изредка залетающие вороны. - Отпусти, мелочь. Смауг втянул носом. Кровь, золото и ещё… Дракон. Драконий запах, или не запах, но другое что-то. Из глубины, тёмное и страшное, колдовское и могучее. Словно Глаурунга укусил, только гораздо хуже. Но золота выпускать не хотелось. Он порычал, когда его попытались отцепить, готовый защищать добычу до последнего вздоха. Дракон недовольно цыкнул. - Глаурунг, ну сколько раз повторять – не забивай детёнышам уши, говоря про золото! Им его не видать. Хочешь на передовую? Смауг услышал, как Глаурунг скучающе зевнул, а сам испугался и рассердился одновременно. Этот дракон по-настоящему сильный, если может так говорить – фыркая, рыча немного – на самого Глаурунга. И в тоже время он назвал его детёнышем, а золото – вот же оно, в зубах! Такое гладкое, славное, блестящее. И его, конечно же, его… От довольства и злости из ноздрей Смауга пошёл дым. - Ну-ну, полно, - вдоль гребня на спине вдруг стало приятно. Дракон изогнулся, подставляясь, махнул крыльями и, пускай и не забыл про золото и держал его в поле зрения, на время отвлёкся, а странный не дракон продолжал делать с ним что-то непонятное. – Этот дракон мне нравится. Кто он? - Двадцатый из пятой партии, - ответил орочий голос. Плоская морда дракона – «ли-цо» - искривилась. - Я дам ему имя. Его не трогать, ясно? Золото сверкнуло и покинуло руку странного дракона. Метнувшись, Смауг в ловком перевороте поймал кольцо зубами. - Раз так нравится, то будешь Смаугом Золотым. Понял? Глаурунг недовольно проворчал. Странный дракон прорычал ему в ответ что-то угрожающее, но Смауг уже не слушал. У него были золото и имя. Совсем скоро Смауг забыл, что у него когда-то имелся только номер и всегда называл себя именем, и познавал бешеное счастье: задирать другим драконам глотки, когда те пытались стащить его добычу. Его, только его… Птица застучала о камень. Смауг недовольно закопался в золото глубже. Даже сквозь толщу горы он чуял, что снаружи осень и идут гадкие ливни. Вокруг много грязи и воды. Ещё он перемены чуял, но это точно чужие перемены, не его. Оборачивая тело хвостом и засыпая, Смауг думал, что ему не нужны перемены. Тупой, как гном, Ската остался в пустых горах и всё болтал о Мории, забыв, что там никогда не было золота. Только никому не нужный, кроме глупых созданий из грязи, мифрил. Хоть бы Ската уже издох. Хоть бы этот червяк не приснился. Впоследствии этот странный дракон приходил много раз. Смауг больше не обманывался его обликом, но испытывал что-то сродни жалости и – гораздо больше – удивления. Как дракону жить в таком хилом тельце?! Но всё же он самый могучий дракон. Могучей нет. По этому, как у добычи, телу струится драконья ядовитая кровь, пахнет он как дракон. Огонь его горит всегда, холодный из головы, эти его «во-ло-сы», в которые можно носом уткнуться, свернувшись на его «пле-чах», и почуять запах серы и огня; огонь жарче и живее, проще, может легко плясать в его руках. А ещё он носил свою добычу – золотые кольца – на пальцах. Из его неясных речей Смауг понял только, что тот украл их. Дракона звали Майрон; другие иногда называли Сауроном, Глаурунг – хозяином, а когда тот уходит, то цедит пренебрежительно про второго номера. Смауг не понимал этого, потому что каждое из имён дракону очень подходило: под первое – симметричное и плоское лицо вместо морды, которое было красиво своими золотисто-кровяными глазами, под второе – рёв, могущество и жестокость, ведь, как и Глаурунг, был Майрон жесток ко всем, кроме нравящихся ему драконов. Смаугу повезло – он нравился. Майрон подпустил ближе прочих и лениво учил его разговаривать, указывая на предметы и части тела. Орки, руки, пальцы, кольца, волосы, плечи, лицо, – все эти слова дракон узнал от него, или же думал, что узнал. - Почему у тебя такое слабое тело? – спросил Смауг, когда его умение достигло небывалых драконьих высот, а размеры – с лошадей, которых орки приволакивали на обед. - Другое горит, - лениво ответил Майрон и зевнул, как Глаурунг. Более понятного объяснения Смауг так и не услышал, но его устроило, потому что только самые сильные драконы могли подпалить хвост сородичу. А пламя этого, наверное, просто сожгло как-то его самого, а Майрон украл другое тело. Не различая одинаковых человече-эльфячьих лиц, Смауг не мог утверждать, что тот не делает этого регулярно. Майрон-то мог. Имя «Саурон» Смауг слышал после несколько раз. Какие-то вести то с юга, то с востока. Могучий Майрон-Саурон убивал, грабил, рушил города, гипнотизировал, обманывал, по-хитрому стаскивал всю добычу в одно место – в общем, вёл себя так, как и полагается сильному дракону в полном рассвете сил. Понимая, что Майрон ему точно не по зубам, Смауг благоразумно никуда не совался: в Серых горах ему более чем нравилось, потому что Ската следил за своей добычей отвратительно – сказывалась его излишняя кровожадность, заставляющая гонять рудокопов из пещеры в пещеру. Крадя у него, Смауг тенью перелетал лишь чуть южнее и, следуя чужому примеру, накапливал сокровища в тихих и пустых горах, таких низких, что их называли Железными Холмами. Конечно же, в Эреборе оказалось лучше. Просторные гномьи залы были малы разве что для полёта. Глубже тянулись пахнущие теплым металлом старые шахты. Воздух никогда не становился затхлым, но щели не пропускали ничего и никого лишнего. И, самое важное – горы золота наполняли эти пропитанные смертью и кровью залы. Хорошо… Но в Железных Холмах чуял он когда-то что-то родное. Что именно – сейчас уже даже и не снилось. Однажды Глаурунг ушёл прочь из крепости и не вернулся. Совсем не вернулся. Его место заняло чудовище Анкалагон. Гигант затмевал чернотой небо, от его рёва рушились горы, и именно поэтому ему запрещалось это делать – как и прочие, Майрона он относительно слушался. Относительно – только из-за размеров. Говорить Анакалагон то ли не умел, то ли не любил, круглосуточно оставался мрачен и к золоту особой страсти не питал. Смауг сразу же решил, что, независимо от вида, дракон он бракованный и глупый. Золото – и не любить? Но он любил Тень. Смауг ни разу не видел её, но пропитанного мощью голоса боялся до едва не вырывающегося из глотки скулежа. Появлялась Тень редко, всегда с Майроном и, помимо страха, вызывала странную смесь незнакомых чувств. - Что это ещё за мелочь? Голос глубокий. Пробирался под чешую и копошился там, ощупывал. Как будто он грязная орочья машина, а не восхитительное создание – дракон. - Это Смауг. - Ещё и имя есть? Майрон не ответил, так как был занят проверкой крыльев очередного выводка. Смауг много-много лет, которых не считал, не видел, чтобы этим занимались орки. - Мелкий. Убил бы. Посмотри на моего… Его – это Анкалагон. Но нутром Смауг почуял глухую тягу к Тени, и что не только чудовище его, что скажет, и Смауг сделает что-то глупое и безумное. Все, чего эта Тень захочет. Ему стало неуютно, и дракон по земле перебрался ближе к Майрону. Нутро переворачивалось в животе и вызывало тошноту, но оно было тем, что никогда не врало. Жуткое ощущение посетило Смауга, словно не будь Тени – его бы тоже не существовало бы. А Майрон смел с тенью спорить, пускай и называл «хозяином», как раньше его – Глаурунг. - Это как с орками, - пренебрежительно сравнила Тень, и будь это кто иной, то Смауг бы показал зубы и зарычал от такого оскорбления. – Мамки разжижают кровь. - Драконихи более свирепые и меньше отвлекаются на алчность. В бою полезней. - Зато потомство у них слабое. Поганое. У меня самого лучше… - Твоё «лучше» недавно чуть не обрушило крепость. Ему скучно и достаточно ударить крылом, чтобы вызвать катастрофу. Тень довольно засмеялась, словно разрушения обожала. - Случилось что-то хорошее, хозяин? - Скоро этот край будет моим. Потом пойдём на запад. Майрон выдохнул тихо, как делал всегда, когда кто-то из драконят вырывался из его цепких ладоней. Это означало, что он считает кого-то глупым. - Хозяин, я всё же нижайше прошу тебя утихомирить своё творение. Иначе на запад будет идти некому. Тень мазнула по Майрону и Смаугу. Гребень дракона встал дыбом, и он забился мордой под камень, выдыхая туда дым и яростно хлопая крыльями. Ему казалось, будто бы их оплели и сейчас отрежут, лед проникал в живот, где горело его пламя, и хотел потушить, и Смауг завыл от ужаса и страха смерти. Тень могла заставить его перестать дышать. Ей и делать бы ничего не пришлось – просто захотеть, и Смауг бы умер. Майрон бы не помог, так как он истинный дракон. А драконы друг другу не помогают. Тиски отпустили. - Ну ладно, играйся. Не поломал. Пока что. Майрон фыркнул, и Смауг сквозь гудение в голове понял, что это ближе к смеху, чем к осуждению. И что Майрон тоже любил Тень. И что кровью своей он, Смауг, тоже не мог жить без Тени! Так как гул в голове нарастал, дракон взмыл в воздух. Ветер выбил из него боль и сомнения. Уже на земле, Смауг готов был тоже назвать Тень хозяином. Но Тень дракон видел редко, а как-то раз, после большой драки, где все убивали всех, а Смауг, опьянев от крови, почуял неладное только тогда, когда сдох Анкалагон, и забился вместе со Скатой в какую-то дыру, Тень исчезла. Совсем исчезла. Её просто не стало в мире – и всё. В лапу от вздоха скатился какой-то круглый камень. Смауг не обратил внимания и не открыл глаза. Ему снились сны про Тень и Майрона, и чаще такие сновидения приходили к нему к близким переменам. Но Смауг совершенно обленился – ни чутья, ни снов он не слушал. Вдали, далеко за толщей горы, у дальней опушки леса снова мерещился ему странный дракон и его запах, однако Смауг не спешил проверять. Позже. Позже вылезет, сломает завал на воротах, выжжет дотла воняющий рыбой городишко на озере и слетает на юг. Посмотрит на Майрона – каков он теперь. Нет, совершенно ничего не скажет про своё Эреборское золото, отберёт же. Но в Смауге почти шевелилось любопытство. Почти. Дракон выдохнул. Сон его стал глубже полудрёмы. И чем дальше он проваливался, тем меньше ему хотелось покидать своё любимое золото. В конце концов, кроме золота ему и не нужно ничего.