Пока лежу на твоих коленях.

Арей подавился кофе. В последнее время он пристрастился к этому напитку, и Даф этого не понимала – слишком крепкий, слишком сладкий – барон мрака бросал в черное дымящееся варево пять кубиков сахара – и слишком… Слишком мирный в этом аду, что полыхал прямо за окнами серой квартирки не так далеко от навсегда разрушенной Большой Дмитровки 13. Впрочем, чай – крепкий чай без единой ложечки сахара, Дафна всегда пила его таким, и только из стеклянного стакана в серебряном подстаканнике, изукрашенном многообразными узорами – тоже слишком мирный напиток. А могла ли она когда-нибудь подумать, что будет вот так вот сидеть с первым мечником мрака, кутаясь в его алый широкий плащ только потому, что больше нечем было укрыться, а батареи давно уже не дарят ни капли тепла? Могла ли она подумать, что они будет пить – она – чай, он – кофе, и разговаривать о том, как им выжить здесь? Иногда они еще пьют коньяк, глуша им усталость и безнадежность. Вернее, глушит светлая. Пьет стакан за стаканом, потом перебирается ближе к Арею, утыкается носом в его твердое плечо, и плачет, портя широкую рубашку из грубой ткани. Ткань шершавая, неприятно коробит кожу, но ей все равно. А еще от него пахнет вербеной, сталью, кровью и просто человеческим телом. Куда-то делся запах паленого, запах принесенный из Нижнего Тартара, что преследовал ее на большой Дмитровке 13. Исчез, как не было, да и был ли когда-нибудь? Дафна не помнит. Точно та жизнь, жизнь до того, как Прасковья, до этого бывшая послушной марионеткой Лигула, вырвала из его цепких болезненно-подвижных рук ниточки, освободилась… И начался настоящий кошмар. Девушка одним своим тихим смехом, напоминающий осколки бьющегося хрусталя, разрушила Большую Дмитровку 13. Ната давно уже сбежала оттуда – у девушки была прекрасно развита интуиция, и она чувствовала, что скоро тут станет жарко, Чимоданов сбежал вместе с ней, хотя не верил в доводы интуиции Вихровой. Почему? Да просто потому, что никто уже не удивлялся, слыша тихие легкие шаги Наты по направлению к комнате взрывного гения. Евгеша оставался на Большой Дмитровке дольше всех – вот уж от него этого никто не ожидал. Он сбежал только после Улиты, которую спас Эссиорх, чувствующий, что что-то здесь неладно – у него, как у стража-хранителя, также была развита интуиция. Затем сбежал и Евгеша. Вы спросите – почему Эссиорх не спас Дафну? Свою подопечную? Потому, что светлая ему не позволила. Из чистого упрямства… Что же касается Мефодия, то он остался вместе с ней и Ареем. А потом последовал вслед за Прасковьей в Тартар, как теленок на бойню, а Дафне и первому мечнику мрака пришлось искать другое убежище. Благо, что у Арея был опыт скрывания от всех и вся. Почему-то ни одному, ни другой не пришла в голову мысль расстаться. — Осторожнее, мечник, — усмехаясь, говорит Дафна, и, протянув руку, хлопает мужчину по спине. Тот откашливается, машинально проводит грубой ладонью по сухим прямым жестким губам, вытирая с них капельки кофе, и смотрит на светловолосую девчонку, такую призрачно-хрупкую в сером мареве, что их окружает. – Глупая будет смерть, если вы задохнетесь, подавившись кофе, правда? О том, что она просто боится, что он однажды и впрямь не вернется из бетонно-огненного ада за окном, девушка умалчивает. Не время и не место сейчас рассуждать об этом, да и вряд ли когда-нибудь будет время и место. — Глупо, — ухмыльнувшись, соглашается Арей. Отталкивает ее руку, забытую на твердокаменном широком плече – отталкивает не грубо, но сильно и твердо. Упрямый. И такой глупый. Хочет остаться независимым и гордым, эдаким рыцарем в ледяных доспехах. Не хочет признавать, что и ему, как и остальным, нужно чье-то тепло. Слишком упрямый. Или нет… Слишком сильный и слишком гордый. Мечник отпивает кофе, прогоняя неприятное покалывающее чувство в горле, некоторое время пустыми невероятно усталыми глазами смотрит в стену, обклеенную обоями в цветочек, такими неуместными в это время. Впрочем, обоев почти не видно из-за оружия и различных трофеев первого мечника мрака – после того, как на Большую Дмитровку заявилась Прасковья, темные стражи почувствовали, что им ничего не угрожает – и начался беспредел. Дафна не удивится, если однажды, открыв по нелепой случайности попавшую ей в руки Красную Книгу, увидит там, на «красных», а то и «черных» страницах лопухоидов – в Москве их осталось катастрофически малое количество. И когда только стражам мрака надоест все это?.. — Ну, так что Вы скажете, барон? Согласны? – Облизнув губы, говорит Даф, сплетая пальцы и царапая внешнюю сторону ладони. Ногти довольно ощутимо впиваются в кожу – обломанные, острые… С запекшейся кровью в виде украшения. Время тонкой и изящной флейтой, которой можно сразить наповал полк-другой темных стражей, не замарав ручек, прошел – теперь Дафна машет мечом, как и Арей. Как сам мечник подкалывает ее после схваток: «самый опасный зверь – это кролик, загнанный в угол. Ты себе чуть пальцы не отсекла, тоже мне, воительница!». – Вы сами говорите, что я больше себе вреда наношу, чем противникам. Ну, так научите меня сражаться! Признаться, ей страшно, ей очень-очень страшно. Она смотрит на свои руки, и думает, что если они станут таким же орудием убийства, как у барона мрака… — Не говори глупостей, светлая, — сухо смеется Арей. – У тебя руки никогда не станут как у меня, запомни это. Даф вспыхивает, вскидывает голову. — Посмотрим! Мечник щурится, глядя ей в глаза. Не ярко-синие, как раньше – а было ли это раньше? – а темные. А у него – не изменились, все такие же черные, несущие в себе лед и огонь Нижнего Тартара. Черные провалы, в которых свет невозможен по определению. Только самоуверенной насмешки над всем миром теперь нет – зато еще больше стало иронии над самим собой. — Упрямая ты, Даф, — качает головой мечник, и одним – куда только подевалась его грузность? – оказывается на ногах… Подходит к стене, снимает с нее стилет, и, поигрывая им – тонкий изящный клинок выглядит в грубых руках мечника как-то неправильно, и нелепо. Арей делает два широких шага навстречу светлой и вдруг неуловимым движением приставляет клинок к ее горлу. Дафна изумленно распахивает глаза, с ужасом – куда только подевалась ее решительность? – смотрит мечнику в лицо. — Что вы делаете? – Еле слышно и как-то по-детски шепчет она, чувствуя, как по горлу, забираясь под темно-серую футболку, которая ей явно великовата, течет теплая темно-красная струйка. Именно темно-красная, а раньше была – как молодое вино, сверкающее миллионами рубиновых огоньков. Раньше, когда она была светлым стражем. — Что-что… Учу, — хмыкает Арей, не отводя от горла девушки стилета. – Как ты и хотела. А вообще я могу тебя убить, прямо сейчас. — Ну, так убивайте, — усмехается Дафна. Ей жить отчаянно не хочется – зачем? Мефодий стал повелителем мрака, его не спасти, а свет ее уже не примет. Для чего ей жить? Для чего и для кого? Не легче ли сдаться и позволить клинку пронзить горло навылет? Просто слегка податься вперед… Ну? — Даже не думай об этом, светлая! – Рычит Арей, отбрасывая стилет – по горлу Даф, вслед за голубовато сверкнувшей сталью, бежит темно-красная полоса – мечник слегка не рассчитал. – Умирать тут вздумала. Что – все? Опустила белы рученьки? Не выдержала, да? – Насмешливо ухмыляется мечник, поднимая лицо девушки, сжав подбородок в стальных пальцах. – Сломалась? Как кукла? – Пальцы сжимаются сильнее, наверняка будут черные, пульсирующие болью синяки. Ну и пусть. Дафна не опускает взгляда, только закусывает губу, чтобы не вскрикнуть. – Хрупкая и нежная светлая девочка не выдержала всех заковырок мрака, да? – Издевательски тянет Арей. – Так зачем было идти сюда, светлая? Я тебя спрашиваю. Что молчишь?! – Мужчина тяжело дышит, воздух со свистом и хрипом врывается в легкие через разрубленный нос. Через несколько секунд, на протяжении которых он, не отрываясь, смотрел в расширенные и темные от испуга глаза Даф, барон выпускает ее подбородок из пальцев и легонько – как ему самому кажется – отталкивает от себя. Даф, тихо охнув, падает назад и ударяется затылком об… Ладонь мечника? – Как кукла, — усмехаясь, говорит он, резко возвращая девушку в вертикальное положение. – Слабая ты, Даф, — почему-то голос звучит устало. – А если ты слабая, я не смогу тебя научить – ничему. Поняла? — Так уж и ничему… — Закусывая губу, говорит бывшая светлая – интересно, зачем Арей все еще зовет ее светлой? Издевается? Иронизирует? Не хочет расставаться хоть с одной своей привычкой из того времени, когда все было не то, чтобы хорошо – когда все было ясно и понятно? Дафна не исключает ни один из этих вариантов. Девушка, прерывисто выдохнув, касается своей шеи – на подушечках тонких пальцев остаются пятнышки крови. Мечник хмыкает – в глазах, Дафне почему-то кажется, мелькает что-то, похожее на вину – и быстро касается ее шеи горячей шершавой ладонью. Мгновенная обжигающая волна по всему телу, потом покалывание… Кожа на шее Даф – как у младенца, нежная и гладкая. – Спасибо, — слабо улыбается бывшая светлая. Улыбка хоть и слабая, но похожая на ту, какой она улыбалась раньше. В период равновесия, как это, слегка ностальгируя, называет барон, который сейчас еле заметно поднимает уголки губ в ответной полуулыбке – просто потому, что ему так захотелось. – Хотя бы научите меня стрелять! – Тряхнув головой говорит Даф, и глаза у нее светлеют – еще бы лампочка над по-прежнему под немыслимыми углами стоящими хвостиками зажглась, в знак гениальной идеи. Мечнику тоже на ум приходит эта фраза – и он смеется, хрипло, недолго, но искренне. — Ладно, светлая, уговорила, — махнув рукой говорит он, и снимает со стены мушкет. – Смотри, как это делается… Им никто не помешает – в доме не осталось ни одного лопухоида, а от комиссионеров Арей поставил защиту. Звуки выстрелов и дружный смех в два голоса уже никого не удивят. … Прошло два месяца, они сменили четырнадцать мест жительства, а точнее выживания. И мушкет, можно сказать, подаренный бароном, Дафне не раз и не два пригодился – и с мушкетом своим она, как и Арей с мечом, не расстается. По какой-то иронии судьбы они – снова в этой квартирке в двух кварталах от Большой Дмитровки 13. Сидят, пьют она – крепкий чай из стеклянного стакана в серебряном подстаканнике, он – не менее крепкий, умопомрачительно сладкий кофе, то и дело, вытирая ладонью уже больше седые, чем черные усы. Ему в бедро упирается рукоять меча, а ей – кобура под мушкет. В два больших глотка допив чай, Дафна с полным моральным правом перебирается, обойдя их импровизированный стол, к мечнику под бок. Тот спокойно пьет чай, постукивая толстыми пальцами с широкими желтоватыми ногтями по табуретке, крытой газетами, заменяющей им стол. Неудачно задев его меч, Дафна тихо охает – ей в бок попали-таки, кажется, из револьвера, и любое движение отдается весьма болезненно. Арей поворачивает к ней голову, и, протянув руку, неожиданно мягко касается бинтов ладонью. — Пропадешь, светлая, — роняет он, и по телу снова бегут покалывающие горячие мурашки. Дафна улыбается, и, ногой отодвинув подальше табуретку, уютно устраивается головой у него на коленях. Первый мечник мрака – он все еще первый мечник мрака, чтобы там не случилось – перебирает светлые легкие пряди. Все еще светлые и легкие. Дафна улыбается, и запускает руку в карман его плаща. Вытаскивает из них сигарету – табак крепкий, качественный, с еле заметным малиновым вкусом – и поджигает зажигалкой. Затягивается, выдыхает дым в сторону стены. Барон усмехается – ведь это он подсадил девушку на сигареты – и поправляет на ее тонких узких плечах свой плащ. — Пропадешь. — Да не пропаду я, — фыркает Даф, и тихо смеется, глядя на мечника снизу вверх. – Не пропаду… Пока лежу на твоих коленях.