***
Тебя называли баловнем судьбы и редкостным везунчиком. Фантастических легенд о надежде Гильдии, годы тому назад подобранном Лабиринтом в горящей припортовой деревушке, хватило бы на целую книгу. И женщины, и фортуна, и даже многие из мужчин не чаяли в тебе души. До нас доходили слухи о Серой Леди из Бауэрстоуна, шумных празднествах в лесном борделе и беспокойных жёнах. Но ты никогда не заговаривал ни об одной из них, а я не могла набраться храбрости, чтобы спросить. У сельской простушки, высаженной на пристани сироты, духу бы не хватило заговорить с Героем Оуквейла. А ты поворачивался на пороге и улыбался. Отчего я сразу вспоминала день, когда рыдала от ревности и невыносимой муки, забившись в уголок за печью. Дождь и штормовой ветер, бившие по крыше, хлеставшие по ставням ветви деревьев, темнокожую женщину и тебя за тем самым столом. Вы говорили тихо, но я, поднося вино (всегда оставалась незаметной для других, чем-то вроде предмета мебели), услышала, как воительница говорила о корабле. «Не смей! — слова приговором срывались с любимых губ. — Не смей уплывать, Шёпот. Я не смогу оставаться один». Лишь месяцы спустя я узнала иной смысл разрушительных речей: всесильный победитель Арены признавался ей не в любви, прося остаться, а изливал душу названной сестре. Но тогда я плакала в тёмной кухне, и никто не мог облегчить мук.***
Тебя называли моим заступником. Сам Аво предначертал Герою прийти, когда один из бесчисленных, каждодневно вваливавшихся через порог матросов пытался зажать пугливую разносчицу у стола. От него нестерпимо пахло ромом, морской солью и рвотой, я каменела от маслянистого пьяного взгляда и грязных рук. Но ты сказал: «Отойди!» — и пьяный моряк, до того пригрозивший ножом хозяину, с ребячьей покорностью засеменил к двери. Я могла бы парить от счастья, не существуй брошенных когда-то признаний: «Не смей! Не смей уплывать, Шёпот. Я не могу оставаться один». …Трофеи ложились на стол, вызывая восторг зевак. Гора грязной посуды росла на столе, и ты уходил, смахивая пивную пену и болотную тину с рук. Но улыбался. Всегда улыбался на пороге мне.***
Тебя называли хорошим мужем и воистину были правы. «Она так счастлива с ним!» — не раз подобное раздавалось вслед, а я всеми силами старалась не улыбаться им так, как улыбался мне ты: лукаво, таинственно и удивительно добродушно. Не знаю, как завоевала твою любовь, хотя на свадьбе все говорили, будто к тому и шло. Мол, разносчица из таверны делила с Героем все беды: память о горящей Гильдии, смерть матери, сестры и Лабиринта, отплытие Шёпот на заморском корабле. Но уходя, ты по-прежнему улыбался мне на пороге. Только морщин возле глаз становилось больше, и складка между бровей очерчивалась резче.***
Тебя называли Героем Оуквейла, и я не знаю, боюсь вообразить как доблестный непобедимый спаситель сошёлся с возрождённым Валетом Теней. С Джеком, которого проклинал каждодневно, и с чьим именем на устах пробуждался от страшных снов. Не хочу думать и об источающих яд речах этой издыхающей твари, маски. Чем соблазняло тебя творение Тени? Какими воздаяниями прельстился тот, кто клялся её уничтожить? Если даже призывы учителя не смогли остановить твоей руки?.. Я не знаю. Мне этого не открыть. До нас запоздало, ужасно медленно добирались слухи о падении Гильдии, разрушении Бауэрстоуна, изничтожении Оракула, об осквернённых могилах Героев прошлого, некогда заставлявших Тень трепетать за порогом врат. Слёзы текли по лицу, страх затоплял сердца, люди бежали с пути Оуквейловского Мясника, а горизонт озарялся пламенем пожаров. Но маленький порт по-прежнему оставался для тебя точкой вдалеке, чернильной кляксой на огромной карте. Это было больнее всего: видеть, как люди снимаются с насиженных мест, бегут за море или стараются найти путь через топь. Стоять у ворот до поздней ночи, провожая взглядом цепочку обречённых беженцев и по-прежнему ждать Героя, который бы мне улыбнулся.***
Тебя называют Мясником из Оуквейла, и я плачу, слыша приближающиеся к крыльцу шаги. Наша дочь, так и не увиденное отцом сокровище, сжалась в кольце материнских рук. Мы по-прежнему здесь, мой Герой, на кухне заброшенного трактира, но... Но вряд ли ты его вспомнишь? Слишком многое изменилось теперь, слишком долгие и страшные годы миновали с последней брошенной от порога доброй улыбки. Отсюда слышен скрип половиц, тихий треск рассохшегося дерева. Не нужно выходить, чтобы узнать наш стол и тебя, улыбающегося, ждущего крынку пенного пива. Носком тяжелого сапога брезгливо затолкнувшего грязную холщовую суму под стол. Не нужно бояться встречи с тобой, любимый, спустя мутные рассветы, когда солнца не было видно из-за объявшего горизонт дыма. Как не нужно все десять лет ждать оуквейловского Героя, чтобы представить себе маску Мясника на его лице. Прости за то, что в крынку сегодня прольётся только отдающая затхлым вода — хозяин умер давным-давно, а я не научилась править гниющие бочки. Прости за то, что закрою нашу дочь грудой мешков и внимательно посмотрю, не видно ли под грязным ворохом живого тела — она не знает своего отца и наслышана только о человеке, надевшем маску Джека за безграничное, но краткое могущество побеждённого. Прости, если замешкаюсь ещё на пару минут, не выдержу и опять разрыдаюсь в уголке за печью. И, наконец, прости за то, что до самой последней минуты не позволю себе открыть глаза, даже когда стану на ощупь пробираться к старому столу. Ведь тем, кто так долго ждал тебя в заброшенном поселении, нет нужды видеть обнажённый клинок и ласкающие гарду пальцы или спёкшуюся кровь друзей на красном рисунке маски — нестёртые капли окажутся столь похожими на мои безутешные слёзы, что перехватит дух. А я не хочу умереть, не видя навеки угасшей улыбки Героя из Оуквейла.