На дне стакана

Музика пил. Он пил уже так долго, что совсем забыл, каково это – чувствовать себя трезвым. Пустые бутылки множились и множились в его убогой лачуге – даже в алкогольном угаре он не смог бы назвать это домом – а он только и делал, что откупоривал новые, заливал их содержимое себе в глотку, не чувствуя вкуса, и добавлял их к батарее таких же, но опустошенных гораздо раньше. Когда-то он был кузнецом. Когда-то он был отцом и дедом, патриархом семейства. Когда-то он был мужчиной. Сейчас это все ушло. Растворилось на дне стакана, и Музика вовсе не жалел об этом. Музика пил, и в алкогольном угаре ему являлись мечи. Сотни мечей, выкованных им за все те годы, когда он еще был кузнецом. Мечи плясали перед его глазами, и, кажется, даже пели тоненькими голосками – "Почему ты больше не работаешь? Почему перестал ковать нас?" Музика отмахивался от них пустой бутылкой. Музика мог бы объяснить, почему, но не видел в этом смысла. Кто мог понять его? Кто мог понять чувства того, чью семью уничтожили его же творением? Уж точно не глупые железки, способные только убивать. Музика напивался до такого состояния, когда мечи замолкали, когда он не видел и не слышал больше ничего, и только так обретал некое подобие душевного покоя. Музика пил, и в разгоряченных алкоголем снах к нему приходил мальчик. Он знал этого мальчика, помнил его – короткие взъерошенные черные волосы, цепкие любопытные глаза. Хамрио, его внук. Музика пил и говорил с этим мальчишкой, и все время пытался вспомнить – а тогда, в резне, где был Хамрио? Он прекрасно помнил окровавленные тела своих сыновей, дочерей, зятьев и невесток, но мертвого ребенка вспомнить не мог. Впрочем, Хамрио был совсем маленьким, много ли ударов понадобилось бы, чтобы оставить от его тела такие кусочки, в которых он никогда не узнал бы своего внука? Музика пил, думал о маленьком Хамрио и проклинал себя. И даже на дне стакана ему не удавалось уже найти облегчение. Музика пил, и сквозь дно стакана видел парня с серебристыми волосами и со сломанным мечом. Я больше никогда не буду заниматься мечами, говорил он, но парень не желал его слушать. Мечи убивают, думал Музика, и заливал в себя стакан за стаканом пойло. Мечи убивают, и поэтому – больше никогда не прикоснется он к кузнечному молоту. Хватит, уже заплатил за свое мастерство. Да так заплатил, что теперь до гробовой доски ни за что металлическое не возьмется. Вот только за стакан – стакан стеклянный... Парень просил его помочь, убеждал, даже, кажется, умолял, а Музика никак не мог понять – реален этот парень с мечом, или он, так же, как внук – лишь порождение алкогольных фантазий? Мечи убивают, сказал он дну стакана. Мечи спасают, ответил парень с серебристыми волосами. Он давно уже ушел, а Музика думал и думал об этих его словах. Мечи спасают. Если бы у него был такой меч, им самим выкованный меч, может, его семья... Он потянулся к бутылке, чтобы налить себе еще, чтобы еще порцией алкоголя вытравить такие мысли из головы – и, к собственному удивлению, понял, что не хочет пить. Когда-то он был кузнецом, отцом семейства и мужчиной. И пусть он давно утопил всех троих на дне стакана, что-то же в нем оставалось, если этот парень пришел за помощью именно к нему?! Музика взял бутылку за горлышко и перевернул. И по мере того, как растекалась по полу ароматная лужа, ему отчего-то становилось легче.