bulletproof

Алоис помнит только то, что хочет помнить. По крайней мере, он старается убедить себя в этом. Вещи, которые он видит в своих кошмарах — всего лишь глупые сны, которые забудутся через пару часов. Осадок, конечно, останется, но если его не взбалтывать, то все не так уж и плохо. Алоис делает только то, что хочет сам. Забывая, конечно, о том, что у него нет другого выбора, и он хочет просто-напросто выжить — подменяет понятия и путает положительный стимул с отрицательным. Он делает то, что не вызывает у него тошноту — а если и вызывает, то там, где никто не увидит. Алоис показывает только те эмоции, что хочет показать. Потому что если покажет их все и разом — наверняка просто сломается. Алоис этого не допустит. За огромным панорамным окном на всю стену прекрасный вид на бухту Виктория, бери камеру и снимай, но Алоис запомнил его так хорошо, что ничего удивительного уже давно не видит. Он слезает с огромной кровати и, накинув на плечи тонкое покрывало, под которым спал, подходит к стеклу. Его будто бы и нет — сделай еще один шаг и ухни вниз, навстречу асфальту. Может быть, тогда все прекратится. Разве нет? Город простирается под ногами, но Алоис не чувствует себя королем мира — оттуда, снизу, его совсем не видно. Люди на улице смотрят только себе под ноги, так что им совершенно нет дела до Алоиса, который стоит где-то на сотом этаже небоскреба и думает, красиво ли его мозги будут смотреться на чистой мостовой. Это исключительно вопрос эстетики. Стекло все равно пуленепробиваемое. Когда сзади слышится шорох простыней и звук шагов, он крепче закутывается в покрывало и старается смотреть на яркие огни города и на подсвеченную всеми цветами радуги бухту, а не на расплывчатый силуэт, отражающийся в стекле. Алоис видит только то, что хочет видеть. — Пойдем обратно в кровать, — раздается тихий голос, и Алоис чувствует прикосновение чужих рук к своим плечам. Руки настойчиво гладят, отгибают край покрывала, постепенно съезжающего вниз, проходятся по голой коже. Пальцы нежно перебирают волосы на затылке, чуть тянут, заставляя откинуть голову. Покрывало окончательно падает к ногам, и Алоиса пробивает дрожь. Наверное, все дело в кондиционере. — Без тебя там так плохо. Руки спускаются ниже, по груди, обнимают за талию, гладят по бедрам, скользят к паху, и Алоис резко и прерывисто вдыхает, упираясь ладонями в стекло. — Идем. И в противовес словам руки грубо толкают вперед, прижимают к стеклу и заставляют прогнуться в спине. Поцелуи в шею — грубые, до синяков, и Алоис беззвучно раскрывает рот, стараясь не издать ни звука. Только тяжело дышит. Рука, обхватывающая его член, мозолистая и горячая, и Алоис сильнее жмется грудью к стеклу, за которым прекрасный вид на бухту Виктория и утопающее в воде отражение Гонконга. За стеклом кипит ночная жизнь и не иссякает поток людей. И все они смотрят под ноги, потому что никому нет дела до того, что происходит наверху. — Ну? — спрашивает голос, руки замирают, обхватив Алоиса плотным кольцом. — Да, отец. Все в порядке, если он сам этого хочет. Если он сам этого хочет — значит, ничего страшного не происходит. Алоис ведь делает только то, что пожелает. Всегда. Стекло пуленепробиваемое, поэтому, когда его разворачивают и грубо целуют, прижимая к окну, оно даже не трескается. Если бы Алоис упал под ноги прохожим, то, может быть, стал бы им интересен. Потом он оказывается на шелковых простынях среди подушек. На спине, потому что он слишком красив, чтобы любоваться только его спиной. У Алоиса тонкие бледные руки, которыми он прижимает к себе чужое, дряхлеющее тело, едва касаясь, потому что сил больше нет. У Алоиса красивые стройные ноги, которыми он обхватывает чужую талию, а потом откидывает голову назад, подставляя шею под жадные, грубые поцелуи. В его голове «не хочу» превращается в «не могу» — и это гораздо проще изменить, мысленно сказав себе, что сдаются только слабаки. Алоис слабак, но не хочет, чтобы об этом кто-то знал. До тех пор, пока он говорит себе, что хочет всего этого сам — все в порядке. Он сам этого хочет. Алоиса никогда не берут с собой на серьезные собрания — и он не то чтобы сильно против. Он плохо понимает по-китайски, а говорит и того хуже, поэтому сидеть там по несколько часов было бы невыносимо. Но иногда члены группы «Желтого Паука» собираются в неофициальной обстановке, и тогда Алоис — главная звезда вечера. Он тщательно выбирает наряд — если можно назвать одеждой вещи, что висят в его шкафу — шелк и шифон, красное, желтое и черное. Алоису идут эти цвета, они подходят к его голубым глазам и светлым волосам, поэтому он не жалуется. Огромное ростовое зеркало — его лучший друг, а иногда и единственный собеседник. Алоис смеется в лицо своему отражению и поправляет красивое кимоно из красного шелка. Всего одно неловкое движение — и в разрезе мелькают красивые ноги. Всего одно неловкое движение — и слабо завязанный тонкий пояс может упасть на пол. Алоис умеет ходить осторожно и тихо. — Это мой сын, — говорит тот, кого называют Графом. — Иди сюда, Алоис. Алоис садится к нему на колени, закидывает ногу на ногу, демонстрируя широкий разрез, и обхватывает руками за шею, наклоняясь ближе. К его губам тут же подносят длинную трубку, и он вдыхает белый сладковатый дым, от которого кружится голова, и тело будто бы становится легче. Потом он видит лица — много незнакомых лиц. Наверняка они не каждый раз новые, но у Алоиса белый дым вот-вот польется из зрачков, поэтому сказать точнее он не может. — Прошу вас, позаботьтесь обо мне, — улыбается он и изображает едва заметный поклон. А потом — легкие прикосновения, его снимают с колен Графа, стягивают с тела красное кимоно. Нужно всего лишь потянуть, и непрочный узел развязывается сам по себе. Внутри Алоис чувствует только белый туман — и больше ничего. Ничего не хочет чувствовать. Он же может это контролировать — все будет так, как он пожелает. Он сам этого хочет, поэтому ничего страшного не происходит. Чужие руки, обнимающие со спины, еще одни руки — между разведенных бедер. Алоис чувствует только то, что сам хочет. Поэтому затяжка, которую он делает из трубки, всегда такая глубокая. Когда Алоис выходит на улицу один, безо всяких сопровождающих в первый раз за очень долгое время, то сначала замирает на месте, потому что не знает, что делать дальше. Вокруг люди, которые все еще смотрят себе под ноги — много людей, всех возрастов и национальностей, Алоис теряется от разнообразия лиц, и на секунду ему становится не по себе от мысли, что сейчас они все в едином порыве поднимут головы и взглянут на него — и тогда он умрет, непременно умрет, прямо здесь, на этой мостовой. Он кутается в черный пиджак — слишком большой по размеру, — и делает несколько осторожных шагов вперед, смешиваясь с толпой. Он не знает, куда они идут и почему он идет за ними — наверное, ему просто захотелось. Алоис знает, что будет, если его найдут. Когда его найдут. Знает, и все равно делает шаг за шагом, потому что это последнее, что ему осталось — кроме падения с сотого этажа, но стекло все равно пуленепробиваемое. У него нет ни гроша в кармане, и вообще на что он рассчитывал, убегая вот так, необдуманно — он ведь просто спустился на лифте и вышел через стеклянные автоматические двери, и никто его даже не остановил. Слишком просто, чтобы быть правдой. У первого же поворота его ловят за воротник и тащат куда-то — Алоис пытается отбиваться, а в итоге просто-напросто выскальзывает из большого пиджака. Но неизвестный оказывается проворнее, хватает его за запястье и тащит в ближайший узкий переулок. Там он держит Алоиса уже за плечи и закрывает собой вид на людную улицу — и людной улице вид на Алоиса. — И куда это мы собрались? — спрашивает незнакомец. У него черные волосы и чуть раскосые желтоватые глаза за стеклами очков в тонкой оправе — наверное, метис. Красивый. И очень высокий. — Не знаю, мне просто захотелось, и я ушел, — Алоис смотрит с вызовом, потому что ему уже нечего терять. Он прекрасно представляет, что его ждет. Незнакомец фыркает под нос и отдает Алоису пиджак. — Просто взял и ушел? Без денег, документов, не подумав о слежке? Это даже звучит глупо. Из чужих уст — тем более. Алоис чувствует себя идиотом, но твердо знает, что должен был так поступить. Только вот почему? — Почему? — спрашивает у него незнакомец, пристально всматриваясь в глаза Алоиса. — Чего ты хочешь? Алоис запахивается в пиджак, который ему почти как укороченное пальто, и на мгновение замирает. Он не знает ответа на этот вопрос, и при попытке ответить на него хотя бы себе самому в голове отзывается гулом и болью какое-то настойчивое воспоминание. Алоис помнит только то, что сам хочет. — Я не знаю, понятно? — говорит он и опирается плечом о грязную кирпичную стену. На пиджак ему плевать, все равно это не его одежда. У него нет ничего своего. Незнакомец неоднозначно хмыкает и достает из кармана нераспечатанную пачку сигарет. — Держи, — протягивает он ее Алоису. — Скажешь, что ходил за этим, а меня взял с собой, чтобы я проводил. Алоис вертит в руках пачку красного «Мальборо» и непонимающе смотрит на незнакомца, недоверчиво нахмурив брови. — Не собираешься меня сдать? — спрашивает он, и в ответ натыкается на холодный, категоричный взгляд, к дальнейшим расспросам не располагающий. Незнакомец кладет руку ему на плечо и настойчиво подталкивает обратно, в направлении улицы. Алоис послушно перебирает ногами, чувствуя руку на своем плече, и сжимает пачку сигарет так сильно, что она мнется в его руках, приобретая абсолютно не товарный вид. Оказывается, он успел уйти не так уж и далеко. Знакомый небоскреб — вот он, в пяти минутах ходьбы. У Алоиса будто бы тяжелеют ноги, но он все равно идет вперед, зная, что еще пара шагов — и он войдет в стеклянные двери, чтобы больше никогда не выйти обратно. Даже задымленный гонконгский воздух кажется в этот момент на удивление чистым и свежим. — Просто я всегда знаю, чего хочу, — незнакомец внезапно наклоняется к нему и шепчет на ухо. — Если ты тоже вдруг узнаешь, постарайся найти меня. В здание они заходят вместе, и Алоис быстро бежит к лифту, прижимая пачку сигарет к груди. Вечером Граф узнает обо всем, конечно же, и пару раз бьет Алоиса — не по лицу, потому что его лицо он очень любит. Бьет — металлическим тонким хлыстом по спине, оставляя длинные кровоточащие полосы, а потом долго прижимает Алоиса к груди, пока тот беззвучно рыдает от боли. Алоис показывает ему пачку «Мальборо» и клянется, что говорит чистую правду — и ему верят. Этой ночью Граф тушит об него сигареты и целует искусанные в кровь губы. Алоис сам во всем виноват. Через неделю Алоис получает разрешение ходить по всем этажам здания и только иногда — на улицу, с сопровождением. Алоис наглеет и просит себе нормальную одежду — и ему приводят портного, который снимает мерки и интересуется, какую цветовую гамму Алоис предпочитает. Алоис смеется и просит что-нибудь поярче. Графу нравятся красивые плотные черные чулки, которые облегают стройные ноги Алоиса, нравятся короткие шорты и белая рубашка. Больше, конечно, ему нравится их снимать — и он долго целует Алоиса, шепчет ему на ухо о том, как сильно любит его и никогда не отпустит. И тогда Алоис понимает, что больше всего на свете хочет, чтобы Граф умер. Того незнакомца он встречает как-то на втором этаже в коридоре — на диване с какой-то книгой в руках, а вокруг никого. Алоис падает на диван рядом с ним и долго смотрит, прежде чем тот догадывается отложить книгу в сторону и посмотреть в ответ. — И? — спрашивает он, поправляя на переносице очки. — Ты спрашивал у меня, чего я хочу, — говорит Алоис. — И я знаю ответ на этот вопрос. Незнакомец только вопросительно поднимает бровь. — Тебя, — смеется Алоис. — Я хочу тебя. Выражение лица незнакомца не меняется. — Помоги мне в одном деле, — просит Алоис. И что-то подсказывает Алоису, что ничего не нужно объяснять, что он все понял без слов. Незнакомца зовут Клод. И они оба знают, чего хотят. У Алоиса появляется новенький мобильный телефон с небольшим дисплеем, который он прячет в стопке нижнего белья, и аккуратный блокнот, в котором он рисует шаржи карандашом. В мобильном — номер Клода, который никак не подписан, но он там единственный, и Алоис успел выучить комбинацию цифр наизусть. Из блокнота часто пропадают страницы — он демонстративно вырывает их, будто бы недовольный очередным карандашным наброском, и яростно комкает. А потом измятый кусок бумаги исчезает в рукаве белой рубашки, чтобы потом оказаться за диваном, откуда его обязательно достанет Клод. Много места для записей не нужно — тайный язык триады упрощает жизнь всем ее членам. Всего лишь цифры и набор букв, понять которые может только тот, кому они предназначаются. Алоису нравится представлять, что это всего лишь игра, потому что стоит подумать обо всем чуть серьезнее, и вся идея кажется ужасно глупой и рисковой. Но у Алоиса нет другого шанса — к тому же, он сам этого хочет. Они с Клодом и не видятся толком — пересекаются всего один раз за две недели, когда Граф собирается вывести его в дорогой ночной клуб в паре кварталов отсюда. У Клода на скуле свежая царапина, а у Алоиса на губах — клубничный блеск для губ, сладкий и липкий. Алоис презрительно вскидывает голову и первым выходит из стеклянных дверей отеля, придерживая накинутый на плечи бордовый плащ, но успевает заметить, что Клод показывает пальцами цифру «4». Четвертый этаж. Или же просто Клод хочет напомнить о смерти таким образом. — Он заснул, — говорит Алоис, присаживаясь на мягкий пуфик в зоне отдыха на четвертом этаже, когда за окном уже начинает светать. — Говори быстрее. У него растрепаны волосы, а от клубничного блеска на губах — ни следа, потому что он слишком вкусный, сладкий и липкий. Клод ослабляет узел тонкого черного галстука и откидывается в кресле, глядя на Алоиса, вытянувшего ноги, сверху вниз. — У него будет встреча с доверенными лицами послезавтра. Мне нужно знать, о чем они там будут говорить. Алоис прикусывает губу и смотрит куда-то в окно. Кажется, на улицах начинают гаснуть неоновые вывески. — Отвези меня куда-нибудь, — просит он, и Клод вопросительно поднимает бровь. — Придумай что-нибудь, не знаю. Мне все равно, куда угодно. На день. Он встает и, кутаясь в плащ, который так и не удосужился снять, уходит в сторону лифта. — Я сделаю все, что в моих силах, — разворачивается он, уже стоя в лифте, и улыбается Клоду. А потом двери закрываются, и Алоис падает на металлический пол, как подкошенный. В зеркальной стене его отражение такое бледное, что он пугается сам себя. Алоис знает, чего он хочет, но хочет ли этого по-настоящему — понятия не имеет. Уговорить Графа взять его с собой не составляет никакого труда, потому что у Алоиса хорошо подвешен язык, и он умеет им пользоваться. «Мне будет так скучно без тебя», — лжет Алоис с улыбкой на перепачканных спермой губах. Внутри него будто бы что-то ломается — хотя, казалось бы, там давно уже не осталось даже осколков. Только пыль и пепел. Алоис старается не думать об этом — а потом внезапно обнаруживает себя сидящим на циновках и разливающим байцзю по маленьким чашечкам из тонкого фарфора. Алоис помнит только то, что хочет помнить — но в этот раз это не срабатывает. Рука Графа — на его спине, поверх черного шелка свободной рубашки. Траур. Траур. Алоис слушает и запоминает обрывки разговора на китайском и изредка проскальзывающие английские слова. Его знаний хватает, чтобы уловить суть — это все равно лучше, чем ничего, но он упрямо делает вид, что ни слова не понимает, улыбается и подливает теплый алкоголь в быстро пустеющие чашки. Когда Граф окончательно переходит на английский, Алоис понимает, что важные деловые разговоры закончены. Теперь он вполне может претендовать на звание главной темы обсуждения. — Пей, — говорят ему и ставят перед ним чашку с байдзю, наполненную до краев. — Не трогай руками. Пей так, — говорят ему и заставляют наклониться ниже. И Алоис пьет, обжигая горло и слушая пьяный хохот. «Я не хочу», — шепчет он, но его никто не слышит. Его никогда и никто не слышит — даже разбейся он на тысячу кусочков посреди Гонконга, все-таки рухнув с сотого этажа. Стекло пуленепробиваемое. А Алоис — нет. Он делает только то, что хочет сам — но этого не хочет больше всего на свете. Почему тогда это происходит? Алоису разрешают съездить повидать остров на целый день в сопровождении целой команды надсмотрщиков, которых Граф зовет охраной. Алоис требует новенький черный хаммер и с восторгом раскидывается на кожаных сидениях, пока его тюремщики грузят сумки в багажник. Алоис их не знает — водителя и еще одного, невзрачного такого мужчины средних лет. Зато знает Ханну с ее до серого вытравленными волосами и смуглой кожей. И знает Клода. Они даже не здороваются, когда видятся в холле. Всю дорогу Алоис закидывает ноги на сидящих рядом людей, лезет вперед, повисает на спинке сидения водителя и выкручивает на полную звук у магнитолы. Под конец он открывает люк в крыше машины и, высунувшись из него по пояс, раскидывает руки, позволяя ветру трепать волосы и одежду. Ветер уносит прочь все дурное — хотя бы до того момента, как он сядет обратно на сидение. Тогда, возможно, все вернется троекратно. Они приезжают к северной части острова и останавливаются в домике на побережье. Алоис любит море и уже давно не видел его так близко. Как жаль, что с горизонта надвигаются темные грозовые тучи. — Что-нибудь нужно? — спрашивает Клод, заходя в номер Алоиса поздно вечером, когда все уже собираются ложиться. — Ты, мне нужен ты, — смеется Алоис и манит к себе пальцем. Клод заходит в комнату и закрывает за собой дверь. — Мне это неинтересно, — говорит Клод, снимая очки и убирая их в нагрудный карман. Алоису хочется истерически смеяться и раздирать ногтями кожу на собственных предплечьях. Его отвергают — но отчего-то звучит это как комплимент. — Я все узнал, — говорит Алоис. — Возможно, не в полной мере, но узнал. Алоис достает из сумки блокнот, с которым не расстается теперь никогда, и быстро пишет цифры — всего лишь цифры, за которыми стоят люди, целые группировки; цифры, которые значат больше, чем слова. Клод сидит рядом, на кровати, и наблюдает за тем, как карандаш скользит по бумаге, запоминает числа, выписанные столбиком, и редкие вкрапления букв. Просто и лаконично. В самый раз. — Спасибо, — говорит он Алоису, вырывая из блокнота лист, и достает из кармана брюк зажигалку. Лист быстро занимается пламенем, и на нем сгорают, превращаются в пепел цифры и буквы, за которыми власть и человеческие жизни. У Алоиса внутри нечто подобное внутри полых, легких и ломких костей. — Что мы теперь будем с этим делать? — спрашивает Алоис, глядя на то, как обуглившиеся остатки бумаги падают на белый пушистый ковер. — А чего ты хочешь? — спрашивает Клод, придвигаясь вплотную и заглядывая прямо в глаза. Алоис переводит взгляд с его губ на желтоватую радужку глаз и обратно, прежде чем прерывисто вдохнуть — едва ли не всхлипнуть — и отвернуться. — Хочешь кровавой расправы? Мести? — интересуется Клод, даже не думая отодвинуться. — Я просто хочу видеть, как над его телом захлопнется крышка гроба, — отвечает Алоис. — И убедиться, что над гробом достаточно могильной земли, чтобы он никогда не выбрался. Ты это хотел услышать? Клод заправляет прядь волос Алоису за ухо, и от внезапного прикосновения тот вздрагивает, будто у Клода под кожей высоковольтные провода. Клод встает и направляется к двери, и Алоис тянется за ним. — Не уходи. Останься. Клод оборачивается. — Как пожелаешь. Клод возвращается обратно и снова садится на кровать, и Алоис тут же стягивает с себя легкую белую футболку и шорты — отчего-то ему становится стыдно раздеваться вот так. Возможно, впервые в жизни. Он ныряет под одеяло и откидывает край, освобождая место рядом. Он хочет сказать «пожалуйста», но не издает ни звука. Клод понимает все без слов и медленно расстегивает рубашку — пуговица за пуговицей — обнажая тело, покрытое татуировками клана. Вязь рисунка охватывает плечи, грудь, бока, спину и руки до запястий и уходит ниже, где ее скрывают брюки. Алоис видел такие татуировки — этим его не удивишь. Но отчего-то ему хочется обвести кончиками пальцев каждую из них. Клод раздевается и ложится под одеяло, спиной к Алоису — дышит ровно и размеренно, будто бы тут же засыпает. Алоис пододвигается ближе, обнимает и касается губами спины меж лопаток, утыкается лбом в изгиб шеи и прижимается ближе всем телом. Он обводит контуры рисунка на спине и плечах, как и хотел — живые истории и старые клятвы, как скрижали на коже. Клод теплый и спокойный — кажется, и правда спит. Или хорошо притворяется. Алоис вдыхает его запах и думает, что это первый раз, когда он может заснуть, обнимая кого-то — и не заставлять себя потом забыть об этом. Алоис делает только то, что хочет. Он хочет засыпать вот так каждую ночь до конца своей жизни. За окном бушует шторм. Следующим утром на полпути назад что-то происходит. Ханне кто-то звонит, и она заглушает радио к большому недовольству Алоиса, вслушивается в то, что ей говорят по телефону, кивает, будто ее могут увидеть, а потом меняет программу в навигаторе. Алоис ничего не понимает. Они приезжают в промышленный район, в котором Алоис никогда не был — там грязно и темно, потому что здания нагромождены тесно друг к другу, и среди складов и технических построек кажется, будто это такое кладбище — для тех, кто поздно ходит по ночам и сворачивает не в те переулки. В одном из ангаров, куда они приезжают, уже стоят люди — плотным кольцом, и Алоис не видит, что там происходит. Зато слышит голос Графа, и на секунду ему становится страшно. Клод расчищает им дорогу в толпе, и Алоис оказывается почти в первых рядах — в первых рядах того, что должно зваться справедливой казнью, но на деле является жестоким убийством. Избитый человек в центре круга изуродован синяками и кровоподтеками так, что в его лице едва можно узнать человеческие черты. Он связан и стоит на коленях — ненадолго, видимо, потому что качается так, будто вот-вот упадет. У Графа в руках пистолет, и он наводит его на связанного человека, щелкая предохранителем. — Нам не нужны предатели, — говорит он и смотрит вперед, на своих людей — но Алоису почему-то кажется, что прямо на него. Раздается выстрел. Алоис отворачивается инстинктивно, утыкаясь лицом в куртку Клода и чувствуя, как по голой руке стекают капли чужой крови. Граф говорит, что у них возникли «проблемы», и на время они все перебираются сюда. Вместо сотого этажа с панорамным окном и видом на бухту Виктория Алоис получает просторную комнату совсем без окон, но со всеми благами цивилизации — и даже больше. Особенно ему нравится огромная ванная, вмонтированная в пол, с красивой разноцветной подсветкой и латунным краном. Графу она тоже нравится. Этой ночью Алоис впервые плачет. Он уже не уверен, что показывает только те эмоции, которые хочет показать. Алоис сбегает — снова пытается, по крайней мере, — и ноги отчего-то приводят его на скотобойню. Здесь холодно и омерзительно. В самый раз, именно так Алоис себя и чувствует. Среди замороженных свиных туш, свисающих с крюков, он ощущает себя почти на своем месте. Другого он и не достоин. Алоис задыхается от рыданий, они душат его вполне себе по-настоящему и не дают сделать необходимый глоток воздуха. Алоис судорожно всхлипывает, когда дергает за рычаг, отключающий в помещении электричество. Все погружается во тьму. Аварийный свет зажигается через минуту — лампы загораются медленно, мигают и гудят, но все же светят, и за это время Алоис успевает добрести до огромного холодильника и лежащими неподалеку кусачками разорвать на нем тонкую цепочку. Чтобы достать из холодильника брикет льда, ему приходится его опрокинуть — и сделать это сложнее, чем кажется на первый взгляд. Алоис упирается в прикрученный к полу железный разделочный стол и толкает бок холодильника ногами. Тот со скрипом, но все же поддается, заваливается на бок и с оглушительным грохотом падает на бетонный пол. Дверца отваливается и омерзительно скрипит, проезжаясь по полу. Из холодильника Алоис вытаскивает огромную глыбу льда — сантиметров сорок в высоту, не меньше, толкает ее ближе к тому месту, где на крюках подвешено меньше всего туш. Алоис шлет простую комбинацию цифр по номеру, который давно въелся в память, и обустраивает на перекладине, где подвешены свиные туши, свой собственный эшафот — нужна только смекалка и руки, которые не дрожат. Но руки дрожат, и все выходит не с первого раза. Ботинки летят в сторону, и он встает на глыбу льда, стоящую ровно под тем местом, где качается веревка. Ноги тут же леденеют, Алоис их почти не чувствует — зато чувствует крепкую хватку петли вокруг шеи, грубое волокно веревки, натирающей нежную шею до крови. Ступни сводит дикая боль, хочется кричать — Алоис почти не замечает, как медленно начинают таять льдинки на свиных тушах, потому что вместе с электричеством он отключил и систему охлаждения. Тугая петля на шее затягивается все туже. Лед тает. Вонь от трупов свиней, подвешенных на крюках, невыносима. Лед тает, и Алоису кажется, что еще минута — и ноги он перестанет чувствовать совсем. И тогда точно рухнет, как подкошенный, и подхватит его только веревка, прощальным поцелуем впивающаяся в шею. Поцелуй. Алоис всхлипывает и едва держит равновесие — ему больно, и не ясно, где больше, внутри или снаружи. Пополам, наверное. Он и правда едва держит равновесие. Все вокруг расплывается от слез, подступивших к глазам, и от боли, добравшейся уже до коленей. Будто бы они стерты в кровь. Это все от леденящей боли и судорог, пронзающих тело. Колени уже давно зажили. Алоис делает то, что хочет. И больше он не хочет ничего. Прежде чем закрыть глаза и потерять сознание от боли в ногах, он слышит страшный грохот, будто рядом ударило пять молний разом — а потом все накрывает тьма. Он приходит в себя, но не знает, сколько прошло времени и где он. Это не та квартира, где он теперь живет, не старая квартира и не домик у моря. Он видит только белый, потрескавшийся потолок, чувствует под собой жесткий матрас, а где-то над головой — дуновение прохладного воздуха. Алоис приподнимается на кровати — широкой и низкой, как оказывается — и видит Клода, сидящего рядом. «Ты пришел», —хочет сказать Алоис, но молчит. «Ты меня спас», — хочется прокричать. «Зачем ты это сделал?», — шепчет Алоис одними губами. Клод прикладывает ладонь к его лбу — наверняка ледяному, потому что руки кажутся до невозможности горячими, — и заглядывает в глаза. Алоис смотрит — и не может перестать. — Мне страшно, — говорит Алоис, и не слышит в собственном голосе ни единой эмоции. — Не уходи от меня. Не бросай. Он тянет руки к Клоду и обнимает, утыкается носом в шею, цепляется пальцами в футболку. Не бросай. Он садится к Клоду на колени и целует, заставляя его запрокинуть голову чуть назад, проводит пальцами по шее и думает, что мог бы ее сломать, наверное. Но никогда не станет. Клод обхватывает его за талию и отвечает на поцелуй — лениво, дразняще-медленно, будто решил свести с ума. Алоис знает, что не нужен Клоду. Алоис знает, что у Клода свои планы, свои приоритеты и своя высшая цель в этой жизни — а он, Алоис, всего лишь средство ее достижения. Он все это знает, поэтому ему не больно. Он не занимается самообманом — больше нет. Он помнит все. И он никогда не хотел ничего из того, что с ним произошло. И он чувствует все — абсолютно все, поэтому жить ему, наверное, осталось недолго — он вот-вот рассыплется пылью и стеклянным крошевом в руках Клода. Можешь презирать меня, но не бросай. Я не смогу без тебя. Алоис опрокидывает Клода на спину и медленно приподнимает край его футболки, разглядывает каждый замысловатый изгиб татуировки. Он наклоняется и повторяет главный рисунок — извивающееся тело дракона — поцелуями, спускающимися все ниже. Он торопливо расстегивает ремень и стягивает штаны вниз — с любопытством рассматривает узор, раскрасивший бедра и ноги, все ниже и ниже. Алоис видел мало картин в своей жизни, но если бы Клод был произведением искусства, на него он мог бы смотреть вечно. Клод заставляет его снова взглянуть себе в глаза, притягивает ближе и целует — гладит руками спину с выступающим позвоночником, помогает стянуть футболку и крепко прижимает к себе. Алоис не нужен Клоду. Но Алоис бы хотел, чтобы Клод никогда его не оставлял. Алоис впервые позволяет себе застонать, когда Клод входит в него — крепко сжимая бедра руками и покрывая поцелуями плечи. Алоис помнит все, как бы ни старался забыть. Но ради этого воспоминания он готов хранить в памяти и все, что было до этого. Они засыпают вместе, и в этот раз лицом друг к другу. Алоис не знает, что такое счастье, но оно, наверное, ощущается почти вот так. На следующее утро их будят громкие крики, звук выбитой двери и громкая ругань. Алоис не успевает открыть глаза, как его со всей силы бьют в живот и скидывают с кровати на пол — а потом он помнит только боль, вкус желчи на языке и душную тесноту, когда на его голову надевают холщовый мешок. Он помнит запах пыли, грязи и звуки драки — короткий выстрел, вскрик и звук падения. Потом кто-то бьет его еще раз — и Алоис теряет сознание, не успев подумать ни о чем. Даже о Клоде. Их везут куда-то — наверное, а, может, это ему только снится. Дальше — звук железной открывающейся двери, гулкий звук шагов и падение вниз, на колени — Алоис больно ударяется об бетонный пол и слабо охает. Чьи-то грубые руки сдирают мешок с головы, и Алоис на секунду щурится, хоть свет в большом ангаре не такой уж и яркий. Перед ним — тоже на коленях — стоит Клод со связанными со спиной руками, как у самого Алоиса, и рассеченной бровью. Под глазом у него наливается синяк — Алоис, наверное, выглядит не лучше. Вокруг них человек пять с оружием, кто-то из боевиков «Желтого Паука», Алоис даже помнит некоторых, и ближе всех к ним — Граф. Алоис не смотрит ему в лицо, потому что и так может представить выражение на нем. Ему даже льстит, что тот смотрит на него с таким отвращением. Обман раскрылся, и Алоис не знает, чего ждал от всей этой затеи — он так привык себя обманывать, что, возможно, сам поверил в то, что им все удастся. Он, возможно, так отчаялся, что предвидел такой исход — и был ему только рад. — Последнее слово? — спрашивает Граф, и щелчок снятого с предохранителя пистолета эхом прокатывается по пустому ангару. Алоис смотрит на Клода и криво улыбается — болит каждая мышца, даже это незначительное усилие приносит ужасную боль, — и слизывает каплю крови с уголка губ. — Смотри только на меня, Клод, — просит Алоис. — Только на меня. Три Два Один . . . . . . . . . . . . Граф наводит пистолет на Клода и жмет на курок. Бетонный пол покрывается мелкими красными каплями. Внутри Алоиса разбивается пуленепробиваемое стекло — и он летит вниз навстречу мостовой примерно с сотого этажа. И все взгляды устремлены только на него.