Не один

— Так как это было? — спрашивает как-то Уилл, когда сильный ливень застигает их с Нико в домике Аида (Нико вполне уверен, что ливень начался из-за мистера Ди, недовольного очередным розыгрышем Перси и братьев Стоуллов, включавшим слишком уж много оконной замазки). Нико отрывает взгляд от своей книги. Уилл сидит на полу и возится с парой фигурок из Мифомагии; последнее время он часто ими занимается, хотя Нико и не может понять почему. — Что было как? — Расти в сороковые. — Уилл берёт фигурку Аполлона и сжимает её в кулаке, а потом оборачивается к Нико через плечо. — Наверное, было совсем по-другому, да? Лучше или хуже? — Хуже, — без колебаний отвечает Нико. Уилл приподнимает брови. — Да? Так быстро? — Была вторая мировая, Уилл, — ровным голосом замечает Нико, закрывая книгу и зажимая нужную страницу пальцами. Уилл оборачивается к нему всем торсом. — Не лучшее время для жизни. — Знаю, — говорит Уилл и затихает. У Нико такое ощущение, что он ещё что-то хочет услышать. Тут его сложно винить. Нико ди Анджело, живая реликвия. Историки наверняка с удовольствием протянули бы к нему свои лапы; если, конечно, поверили бы, что четырнадцатилетний подросток родился именно тогда. Он откладывает книгу в сторону и опускает взгляд на руки. — Это было незаконно… вот это всё. — О чём ты? — О том, чтобы быть… — Нико колеблется, — мной. Геем. Это было преступлением. За это иногда даже убивали. Не здесь, не официально, но… я хочу сказать, что знал, что всё плохо закончится, если я когда-нибудь посмотрю на парня так… так, как полагалось смотреть на девушек. Всё то время, что он говорил, Уилл придвигался к кровати, и теперь он опирается о неё, вертя фигурку Аполлона в руке. — Было страшно? — Нет, — отвечает Нико резче, чем необходимо. — В смысле… прости. — Ничего, — легко говорит Уилл. Из его уст всегда всё звучит легко. — Мне не было страшно, — на этот раз получается спокойнее. — Не было. Уилл откладывает фигурку Аполлона и на четвереньках подбирается к Нико, почти забираясь ему на ноги. — Знаю. — Он тянется поцеловать его в местечко под ухом. — Тебе же вообще не бывает страшно, да? — Иногда, — бормочет Нико. Редко, но всё же. Потерять… ещё кого-нибудь. Хейзел. Джейсона. Уилла. — Я не бесстрашен. — Я бы не был так уверен. — Уилл подаётся назад, ловя его взгляд. Он улыбается, и от одного его вида, от того, каким взглядом он на него смотрит, у Нико что-то сжимается в груди. — Мне было страшно в Тартаре. — Там ты был один, — возмущённо говорит Уилл, успокаивающе проводя рукой по его спине. — Ты больше никогда не будешь один. Есть длинный список того, чего я больше никогда не допущу, и это — строчка номер два. — Да? — спрашивает Нико. Тартар не был единственным местом, где он был одинок: в сороковых у него были мама и сестра, но он чувствовал себя чужим; после Битвы на Манхэттэне он думал, что нашёл дом, но люди сторонились его, сына Аида; в дни, когда он знал о двух лагерях, он был посторонним в обоих. Так что был не только Тартар, но Тартар был последним. — А что на первом месте? Уилл ёрзает, пока Нико снова на него смотрит. — Чтобы ты и пятнадцати минут не оставался без поцелуев. — Да ну? — Нико приподнимает бровь. — Какая-то очень недости… Уилл затыкает его поцелуем, и у Нико не остаётся никакого желания спорить.