Мир за пределами вытянутой руки

Холод пронизывает каждую клеточку обнаженного беззащитного тела. Ногти судорожно царапают деревянный пол. Дыхание срывается и из горла выходят лишь сиплые, едва слышные стоны. За эти несколько часов боли было слишком много. Так много, что новые ее вспышки от резких глубоких толчков, грубых прикосновений, оставляющих темные отметины синяков, и слишком крепко стиснутых за спиной рук, почти не ощущаются. Во рту все еще чувствуется терпкий привкус спермы, от которого скручивает желудок и хочется блевать. Тошнит. Мутит от происходящего. Цубаки думала, что за столько времени сможет привыкнуть, но что-то не получается. К такому невозможно привыкнуть. Невозможно смириться. Ненависть растет. С каждым новым днем ада, с каждым болезненным вздохом, с каждым взглядом в мутную, невидимую для ее почти слепых глаз даль. Угроза приходит из невидимого мира. Приходит и остается здесь, в рукотворном фальшивом раю со столь явным запахом гнили и разложения. Остается в прибежище, ставшем для Шестой ее личной преисподней. Все, что оставили покойные родители — страх и страдание. Бесконечный путь по кругу, усыпанный острыми шипами безысходности. Хорошее наследство! Святая жрица — лишь мишень чужих амбиций, заложница ненавистных вечных традиций. Ненависть растет, медленно разрушая изнутри, ломая душу также, как было сломано тело — уже некачественное, ослабевшее от голода и наркотиков вместилище души. Ненависть растет, затягиваясь крепким черным жгутом внутри, готовым порваться в любую секунду. Хриплый сардонический смех вырывается из груди. Бледные руки слабо цепляются за железные прутья решетки, крепко сжимая их. В истерике, в опустошении, жрица, как редкая птица, запертая в золотой клетке со сломанными крыльями, бьется о решетку не жалея себя, нанося новые синяки на изувеченное тело. Крича, пока голос не сядет. Все равно никто не видит. Закончив, насильники покинули ее комнату. Все, что осталось здесь — холодная тишина, раздражающая своим пустым равнодушием. Как бы хотела Шестая покинуть это место! Только ведь неизвестно, что же там — в невидимом мире за пределами вытянутой руки, за пределами этого ада. Если угроза приходит оттуда, значит тот мир ничем не лучше этого. Грязный, жестокий, равнодушный… Уничтожить бы его. Уничтожить все: этот проклятый храм, ненавистных последователей. Абсолютно все! Весь этот мир, пропитанный насквозь гнилью! В какой-то момент скорбь оборачивается ненавистью. Злость достигла своего предела, вырвавшись наружу вместе с безумным желанием разрушать, желанием дать вкусить другим муки, через которые прошла она сама. Желанием отомстить реальности, пославшей ей лишь ад. Сама жизнь стала изощренной пыткой. Размытые, смутные очертания мира, омерзительные люди, лица которых Цубаки даже не пытается разглядеть — так легче. Почему-то она уверена, что увидев ясно их лица, в моменты, когда они яростно вколачиваются в ее тело, она сломалась бы гораздо быстрее. Это место напоминает камеру пыток. Хотела бы она поверить, что там, за пределами храма можно отыскать счастье. Вот только давно забыла, что же это такое — счастье? Тот мир так близко, стоит только протянуть руку через ледяные железные прутья. Так близко, но до него не дотянуться.