Сокрушение

Был однажды ворожей Белозёр, происходивший из маленькой горной области. Достигши зрелых лет, он не захотел оставаться в родном селении: хотя вся его родня и соплеменники прочили его на место старого шамана, в связи с чем возлагали на его довольно-таки сильный дар многочисленные надежды, он предпочёл бежать в Переславль, столицу огромной страны, в пределах которой и лежала горная гряда, населенная суровыми охотниками (из одной из полудиких народностей которых и происходил Белозёр), и горняками, живущими обособленно, будучи у царя на службе. Сложно было бы найти человека, чье имя ещё меньше походило бы на характер, чем у Белозёра. Душа его было черна как смоль: будучи молодым человеком, в своем племени он подвергался постоянным насмешкам и унижениям из-за тщедушного сложения, болезненного вида и слабого здоровья, что, вероятно, и сподвигло его бежать из дому и породило в его душе отчаянное властолюбие. В столице его унижали не меньше - из-за странного, неправильного выговора, дерзкого характера и невежества. Юноша, несмотря на одаренность, не мог равняться с образованными придворными волшебниками, что вызывало у него черную зависть, а также стало причиной постоянного стремления к знаниям и немереного честолюбия. В то же время молодой человек, вращаясь среди низших слоев населения, голодая и нищенствуя, сошелся с преступными кругами – и понятно, в каких целях он использовал свой дар. Общение с различными темными личностями окончательно разложило его и вытравило все, что было человеческого в его душе: и хоть на самых понурых и грязных улицах до сих пор живут легенды о Белозёре как добрейшем души существе, лечившим бесплатно нищий народ, сомнительно, что он делал это из человеколюбия: когда он, наконец, был пойман и осужден за свои преступления и многочисленные темные делишки, народные волнения вылились в открытый бунт, и ворожею удалось сбежать и спастись от неминуемой казни. Казнены были все те, кто заступился за него, как сообщники и покровители. Немало крови пролилось и при самом бунте, а Белозёр, рассказывая об этом происшествии по грязным кабакам, никогда не мог удержаться от издевательской ухмылки: он высоко ценил свою способность использовать людей, о чем сообщал с немалым торжеством и крайне грубых выражениях своим неудачливым сообщникам перед тем, как бросить их на произвол судьбы или куда похуже. Пустившись в бега, Белозёр на долгие годы исчез из вида, приняв имя «Истома» и наложив на себя чары привлекательности: вкупе с природным обаянием и полной безнравственностью его успехи на поприще одурачивания несчастных жертв, попавшихся на его пути, достигли поистине немыслимых значений. Истома был красив, умен, одарен, красноречив и убедителен: он блистал в любом обществе и легко добивался своего с помощью козней и обманов, которые никто и никогда не мог разоблачить. Он очаровывал людей, не прибегая ни к какому колдовству. После приход в мир богини смерти и превращения обычного земного царя в бога-врачевателя, Истому-Белозёра стали точить две его самые привычные и могущественные страсти: зависть и жажда знаний. Движимый сиими благородными побуждениями, ворожей использовал все свои возможности, чтобы, не привлекая внимания ревнивых богов, разгадать манящую загадку, но не преуспел: по всей видимости, единственный гримуар, способный приоткрыть завесу тайны, хранился у того самого князя, и потому был недостижим. Истома понимал, что на замковые земли бога, способного читать мысли, ему с такими стремлениями и не проникнуть, и даже если он умудриться украсть фолиант во время отсутствия хозяина, он не сумеет избежать кары рассерженного божества. Истому точила отчаяние, и не радовала его ни могущество его колдовства, ни богатство его палат, ни преклонение и обожание людей, власть над которыми была бесспорна. Ворожей понимал, что как бы он ни был силен – любой бог сильнее, и никогда не достигнет он истинного могущества, оставаясь смертным колдуном, лишь одной из множества игрушек в руках божественных сил. Не поклонялся Истома ни одному богу, не ходил ни в один храм, и смотрел на окружающих людей с презрением, не принимая верований ни одного народа, среди которого жил, и ни одной страны, которые он часто посещал, но не был он бездушным безбожником. В душе его вечно цвела лишь одна вера – вера его народа, принесенная из далеких заснеженных гор, что были к нему так жестоки, и лишь одному из всех высших существ он доверял. Его народ называл его Вестником, как и сам себя называл это бог, открывшись людям. Когда-то давным-давно, Вестник рассказал, что он был сыном Первого Бога, одним их многих тысяч его сыновей; что они дрались с народом, восставшим из-за своей гордыни и алчности, названным нынешними людьми дивным народом, или дивами; и что в той войне был убит Первый Бог, и все его сыновья, кроме Вестника, и все дивы, кроме некоего Садко, который теперь в облике морского зверя обитает в Живейшем Море и нагоняет бури на беспечных мореходов. Вестник был совсем не похож не других богов, которые оставались и в небесных чертогах людьми, алчными, жестокими, и понятными от кончиков ногтей до края платья, за что их, как и всех людей, Истома презирал, боялся и ненавидел. Вестник запретил строить ему храмы и молиться ему. Он помогал людям, не дожидаясь молитв, предупреждал об опасности, давал советы, делился знаниями и умениями, подбадривал в тяжкую минуту, возрождал в людских сердцах надежду и открывал им истину. Его разум был всегда открыт вопрошающим: он был подобен многочисленным книжным рядам в огромной читальной зале, и драгоценности, что в ней хранились, были доступны каждому. Но так было раньше. Тогда Вестник помогал старому народу, даруя им знания о растениях: какие из них годятся в пищу, какие – для изготовления одежд, на каких живут шелкопряды. Где загорался его свет, там разрасталась буйным цветом зелень – те дни были изобильны, и народ жил мирной жизнью. Но вскоре на их землях появилось другое племя, кочевое племя, и оно заманило старый народ рассказами о легкой жизни, где не нужно было возделывать поля и прясти пряжу, чтобы получить еду и ткань. То, другое племя, убивало для этой цели животных: то были охотники и скотоводы, и рядились они в роскошные шкуры, и пили молоко или сладкий, пьянящий мед, который собирали в лесах, и ели только мясо или рыбу, которую стаями ловили в сети. Старый народ, который не хотел больше трудиться, покинул ручную равнину и ушел с ними в бескрайнюю степь – и, в конце концов, забыл все наставления Вестника, и, убивая животных, вскоре начал убивать и людей, и познал многие горести. Кочевое же племя оказалось дивами, или, как сами они себя называли на своем древнем языке, эльфами (что, как нам известно, значит «люди», ибо каждый народ лишь себя называет людьми), которые, соблазнивши людей, покинули их, растворившись однажды в вечернем тумане вместе со своими караванами и шатрами, и только огни мелькали вдали, да доносилась развязная музыка. Говорят, и до сих пор в степях гуляют беспокойные и беззаботные караваны волшебного народа, слышится издалека таинственная мелодия, и кто их вблизи повстречает, тому грозит гибель. Впрочем, большинство образованных людей, и Белозёр в их числе, до сих пор считают, что единственное кочующее племя в степи – это цыгане, и единственное, чего стоит бояться при встрече с ними, так это быть обворованным с головы до пят, а не гибели. Хотя, впрочем, это уж какие цыгане попадутся. Тем не менее, не стоит верить подобным нелепым суевериям: раз уж после Сокрушения Бога остался только один див, он же эльф, откуда же возьмется целое племя? Чем же закончилась легенда? Вестник забыл свой народ так же легко, как тот забыл и его, и до народа, которого ещё много веков назад загнала в горы страшная война, доносилось множество слухов о необыкновенных чудесах, которые только ему и могли приписать. Пришедшие завоеватели сочли горный народ обычными идолопоклонниками, так как никаких доказательств существования Вестника ни у кого не было, и в пантеоне всем известных богов, которые никогда не страдали ложной скромностью, его не было. Но Истома не забывал Вестника и никогда не отрекался от него, поскольку помнил, как однажды в лесу был спасен неким существом, показавшимся испуганному ребенку воплощенной любовью и светом. Это был Вестник, и он многое из легенд подтвердил лично, и сказал Белозёру, что он прекрасный ребенок и что он очень любит его. И единственное божество, которому стал бы Истомы поклоняться – это и был Вестник, ибо только этого бога Истома полагал искренне любящим людей и, в частности, его, Истому, любящим. Истома вспомнил легенду о Сокрушенном Боге, и, понимая, что теперь ему осталось одно: «Либо пан, либо пропал», ибо не будет ему покоя, пока он не узнает правду, он отправился в родные горы, но не к людям, в родные места, а в опасные, пустынные ущелья, чтобы найти Вестника. Но Вестник ему не явился, хотя он постился, и ждал, и освободил свой разум на долгий-долгий срок. Белозёр осознал, что слишком тяжки его грехи, и слишком черна его душа для того, чтобы создание Света явилось ему, и горько стало ему: горше, чем отверженному возлюбленному, горше, чем ребенку, отвергнутому матерью. Вспомнилось ему, что он совсем один на белом свете, и что никого он не любил, и никто не любил его самого, а не его поддельную личину, и что никому он не сделал ничего хорошего, а уж сколько людей стонут и горько плачут, и проклинают его, неотмщенные! И тогда ему стало страшно – а что, если богиня справедливости, сама смерть, страшная Виктория, услышит эти проклятия и отомстит за всех тех, чьих отравленных кинжалов и кубков, проклятий и прочих нелепых попыток он так успешно и играючи избегал? В ужасе, он бежал из гор, и направился к Запретному лесу, в который даже боги боятся ступать. Он рассудил так: раз уж все одно умирать, нужно успеть узнать главнейшую из всех истин, так как после смерти никуда он не сможет уйти и ничего не узнает: станет глупым зверем, и будет ждать тысячи лет, пока позволено будет ему вернуться на бренную землю несмышленым младенцем, без памяти и личности. Он четко понял: никогда, никогда его больше не будет такого, какой он есть сейчас, и пусть даже Вестник от него отвернулся – он все равно ещё кое-чего стоит. И даже в эту тягчайшую минуту своей жизни он не растерял своей хитрости и смекалки: ведь, раз уж даже боги боятся ступать в Запретный лес, не потому ли это, что там живет тот, кто убивает богов? Истома решил: пора узнать другую сторону правды, и потому отправился в гости к диву – в путешествие в один конец. Леса он достиг изможденным, больным бродягой. Он давно избавился от чар привлекательности, а здоровье у него всегда было хрупким, и поэтому встретивший его народ с глубочайшим сочувствием отнесся к несчастному, измученному человеку с отрешенным взглядом запавших глаз, в которых замерла затаенная боль и нескрываемое равнодушие к жизни. К тому же, он весьма натурально упал в голодный обморок на самом краю обрывистого русла реки, сломал ногу и чуть не утонул. Ему было объявлено, что он никогда не сможет вернуться к своим соплеменникам; к всеобщему изумлению, он весьма спокойно отнесся к этому заявлению. Такое равнодушие было довольно-таки подозрительным: его спросили, не является ли он беглым преступником, и чего он ищет в землях с такой дурной славой среди людей? Белозёр ответил так: - Единственное, что меня интересует в жизни – история Сокрушения Первого Бога. Меня не страшит ни смерть, ни боль, ни одиночество – я лишь хочу узнать истину. Полное молчание повисло после этих слов. Единой фразой Белозёр избавился от тщательного допроса, и его пригласили в Великий Град. Дерево, на котором Белозёра накормили и предоставили заботам лекаря, было всего лишь пограничным постом – после того, как человек провел в нем одну ночь, ему помогли перебраться Дивный Город – воистину дивный, величайший из всех городов! Здесь нет ни бедных, ни богатых: все дома одинаково светлы и чисты, и царит здесь веселье и счастье. Здесь процветают науки и искусства, и нет места изнурительному труду. Здесь нет ни голода, ни холода: достаточно протянуть руку и сорвать сочный плод, чтобы насытиться, и гнезда наши утеплены мягким пухом и украшены шелком. Нас будит утром щебетанье птиц, а ночью мы любуемся мерцаньем звёзд в прозрачной вышине. Мы можем летать! И нет другого народа, которому бы даровали это немыслимое счастье. Вы не почувствуете в Великом граде ни запаха гари, ни вони помоев, ни смрада лошадиного навоза – ничего, что неизбежно в людских городах! А в те благословенные дни мы ещё даже и не знали убийств и размолвок… Но не будем об этом, каждому сказу – свой вечер. Пришелец пробыл у нас неделю. На первый день о расспрашивал людей о Сокрушении, но мало кто знал об этом: мы не были любимым народом Живейшего моря, хотя, по правде говоря, оно ни один народ не любило, также, как и Садко не любил ни один народ. Нас Светлейший Садко тоже не счел достойными знания о минувших временах. Мы, судя по всему, были лишь неудачным опытом, и все его заботы о нас завершилась дарованием этого райского края, и возможностью посылать к нему гонцов с просьбой о помощи… Но как же можно не любить милого, прекрасного Садко, который, мало того, что даровал нам жизнь, даровал нам счастливую жизнь, полную очарований и драгоценный даров! О Садко, дарующий и щедрый, премудрый хранитель знаний и искусств, будь благословенен! Пришелец не нашел никаких хроник – да и какие хроники могли сохраниться после несчастья, что сожгло небо и затянуло пеплом небо, сворачивало горы, заставляло течь обратно реки и смывало леса! Обо всех этих несчастьях нам рассказал сам Великий Садко, пришедший с моря на третий день для беседы с ворожеем. Несмотря на то, что златоустый Садко пожелал говорить с пришельцем с глазу на глаз, мы так преисполнились любопытством, что, дрожа от постыдного нетерпения и страха, прильнули к каждой щели в самом большой доме, предложенном для беседы, и жадно впитывали произнесенные слова. Горе нам, горе! Лучше бы мы и дальше оставались в счастливом неведении, невинные и беспечные, избавленные от жестокой судьбы делать страшный выбор день за днем! О, как много рассказал Садко! Он рассказал, что народ его, достигнув мощи и власти, захотел большего, захотел обрести божественную силу, отобрать её у бога, сотворившего это мир, и поделить между собой. Искусным колдовством тысячи его мастеров, кузнецов-чародеев, самых одаренных и смелых, сотворили сосуды для этой силы, способные переродить человека в божественную сущность. Из золотой паутины, шума кошачьих шагов, из лунного света они построили храм, и стены, крыша, его стропила были мягче самого мягкого шелка и тверже самой твердой стали, тверже алмаза. В каждую ячейку сети положили по камню, и каждый из них был настолько совершенен, что сверкал и переливался ярче самой яркой звезды. Стоит ли говорить, как прекрасен был тот храм! Стоит ли упоминать, что он был прекраснее Солнца, где в то время обитал Первый Бог! Те, первые люди, истинные дивы, чьими наследниками мы с такой великой гордостью полагали себя, сказали: «О, Бог, приди в дом, что мы построили для тебя! Почти наш тяжкий труд, прими нашу любовь!». О, как сладко они врали, как сладко пели, что за мелодии звучали – мелодии, которые никто никогда не повторит, ибо даже названий их музыкальных инструментов не осталось! Их Бог, не ведая обмана, ибо любовь его была слишком велика, и он был не способен к коварству, пришел в тот храм! И дивы спросили: - Разве не прекрасен этот дом! - Прекрасен, - ответило Божество, ибо это была правда. - Разве не стоит он того, чтобы жить в нем постоянно? - спросили дивы. - Да, он того стоит, - ответил Бог. Тогда дивы вскричали, глумливо смеясь: - Ну так и живи в нем вечно! – и заперли храм и Бога внутри, и, как ни старался он вырваться, стены были так же крепки внутри, как и снаружи, и открыть их могли только те, кто находился по ту сторону, на воле, и потому Бог метался словно раненый зверь в золотой клетке, и кричал от боли. Тот крик был так полон горя и страдания, что у тех, кто стоял у храма ближе всего, разорвалось сердце, и так громок, что прошиб землю насквозь, достиг Солнца и золотых божественных палат, где пировали светлые ангелы, «вестники», в переводе с древнего языка тех людей, и вызвал ужас и гнев среди его рати, которыми и были вестники. Затихая, крик спрятался в горах, и до сих пор он звучит эхом. Немедленно с Солнца надвинулась золотая туча – то была рассерженная ангельская рать, и, хоть они и были детьми бога и одной с ним сути, дивы были настолько сильны, что смогли вступить с ними в битву на равных. Дивы обступили храм, и ангелы двинулись на них; они роились вокруг него, и мелькали в воздухе, который скоро пропитался кровью и загустел. Но дивы просчитались и переоценили свои силы, а силу Бога недооценили: хоть они и смогли сдержать Бога, и драгоценные сосуды забирали его силу, они слишком скоро напитались ею, и их было слишком мало, хоть и было там по сосуду для каждого дива на много поколений вперед. Сила и ярость Бога превзошла все, и клетка стала только орудием гибели: собираясь внутри, нагнетаясь и густея, его сила прорвала преграду ужаснейшим взрывом, в результате которого погибли и ангелы, и эльфы. Лишь двое из них по счастливой случайности оказались слишком далеко от храма, и потому остались живы. То были Вестник Эндимион и Садко, последние из Древних. Они остались одни в пустом, оголенном и омертвевшем мире, и кругом их не было ничего, кроме выжженной пустыни и мертвых тел их дражайших соплеменников. И тогда сердца их преисполнились горечью, и зарыдали они, кляня свою глупость: один – что его народ решил обмануть, второй – что поддался обману. Слезы их, проливаясь обильным потоком, унесли тела мертвецов и похоронили их на самом дне возникшего соленого и теплого океана, в котором, крепко обнявшись, и уснули Садко и Эндимион. Камни разбросало по миру, а два заклятых врага провели целую вечность в крепком сне, и только когда на обожженной земле расцвел первый цветок, оба проснулись. И тогда ангел отправился возрождать жизнь, расселять землю цветами и травами, и на это тратил свои божественные силы. Эльф же начал дерзкие попытки воскресить своих сородичей, изучая темные искусства, противные живой сущности самой природы, но всё, чего он смог достигнуть – обнаружить души своего народа заключенными в волнах того самого океана, рожденного из его слез. Ведь не было никогда силы более могущественной и непреодолимой, чем сила того страдания, и поэтому сила эта смогла преодолеть саму смерть, сохранив его народу жалкое подобие жизни навеки – оковы, не дающие ни жить, ни умереть. До сих пор они обитают в глубинах океана, скользят прозрачными серебристыми тенями, но не могут явиться человеку или диву и заговорить с ним, хоть Садко и верит, что увидит однажды милое сердцу лицо и услышит родной голос. И потому он живет в океане, среди мертвых теней ушедшего прошлого, бесплодно надеясь на его возрождение, так как сам только ему и принадлежит. Океан этот мы, мы, народ третьей эпохи, зовем Осколочным океаном, ибо рожден при Сокрушении, Раскалывании Бога, Океаном Плача, так как рожден из слез, или Живейшим морем, ибо он есть живое существо: душа его – души эльфов, тело его – морская вода. Единственное живое существо, с которым Садко продолжал общаться, несмотря на то, что в последней битве они были врагами, является последний Вестник Бога, который также является частью мертвых, прошедших времен. Последние раздоры были забыты, когда пролились первые слезы, и тогда они решили, что навеки обречены вместе доживать свою бесконечную жизнь в нескончаемом трауре и горе. Но и этому хрупкой видимости дружбы вскоре настал конец. Эндимион, оставшись последней живой частью Бога, сохранившей свободу, ибо остальные были заключены в камнях, решил вернуть единую божественную сущность, создавшую его когда-то, объединив все части своей волей: и до того момента он ощущал в себе силу, гораздо большую той, что была ему присуща в образе обычного Вестника, так как вся сила Бога при Великом Взрыве вернулась к наиболее цельному и свободному своему осколку. Узнав об этом замысле, Садко впал ярость; он не говорил, и потому мы не знаем, чем был вызван этот гнев: возвращением застарелой ненависти к врагу, обретшему возможность искупления и возвращения достояния минувших времен, или неприятием того, что единственное близкое существо утратит свою личность и своеобразие, превратившись в безличный дух в гораздо большей степени, чем он уже есть. И потому он всеми своими силами вознамерился чинить препоны этому замыслу. Движимый завистью, он решил возродить свою расу в новом образе, вернуть свое достояние, и, хоть народы, порожденные этим замыслом, до сих пор населяют сей мир, ни один из них он не счел достаточно достойным для того, чтобы объявить его наследником былой эпохи. Даже наш народ, последний и самый прекрасный из всех, не удовлетворил его искания. Тем не менее, каждое живое существо в этом мире должно быть именно Садко благодарно за жизнь, ибо он создал всех: от самых глупых животных до нас, совершенных созданий. Чтобы не позволить Эндимиону овладеть камнями, Садко решил забрать только себе всю их мощь, раз уж не смог вернуть и наделить мощью своих истинных соплеменников. Но в самое первое время сила камней ему не давалась, ибо она ждала и влекла к себе другую силу, родственную и близкую себе, и так извечный его враг оставался на шаг впереди. Все время, пока Садко пытался разгадать эту загадку, он плел интриги для того, чтобы воспрепятствовать возвышению последнего ангела: именно его содействие привело к появлению других богов, точнее, их перерождению из людей, для того, чтобы хоть малый осколок силы не достался Вестнику, и таким образом, объединение и её возрождение в целостности было невозможным. Некоторые сосуды он уничтожил, некоторые спрятал, и некоторые отнял у Вестника в битве, пока не стал способным поглощать силу сам. И тогда соперничество Садко и Эндимиона достигло наивысшей степени. Закончив свой рассказ, Садко был поражен откликом Белозера. Гордый, тщеславный колдун, давно запятнавший свою совесть неисчислимыми преступлениями, не стыдящийся своей несомненно черной души, с рыданиями бросился ему в ноги и умолял его прекратить раздоры с ангелом. «Ох, зачем вы, зачем вы продолжаете эту войну! – обливался слезами чародей, - Один народ уже погиб из-за неё, один мир уже был уничтожен, зачем же лишать жизни всех тех, кто населяет этот?! Разве они в чем-нибудь виноваты, все эти невинные создания, что даже слыхом не слыхивали о той распре?! Разве их жизни совсем ничего не стоят?! О, умоляю, пощадите нас!» Пламенная речь и искреннее горе Белозёра тронули душу Древнего эльфа, и вместе с явившимся на его зов Эндимионом они пришли к соглашению и решили навсегда прекратить это соперничество. Вместе они удалились на запад, в Страну Блаженных Мертвых (названной так, поскольку наши мертвые не отправляются в обители богов, а к своему истинному создателю - единственному, что обладает правом властвовать над нами, и которому мы готовы служить) – в город на самом дне морском, где они провели несколько веков в волшебном сне, и где до недавнего времени единолично властвовал Белозёр, но автор сиих строк полагает, что не стали они жить в бесполезном отшельничестве, а незримо помогают людям, напутствуют им и вершат чудеса, не требуя ни внимания, ни славы. О Белозёре же с тех пор не было ничего слышно; он исчез, и никто его больше не видел. Иные полагают, что он ушел с Древними в их зачарованный град и стал их верным слугой и помощником; другие считают, что Белозёру за его искренний порыв была дарована возможность стать богом, и было документально подтверждено, что в ряде племен существует его тайный культ – культ бога-миротворца. Неизвестно, так ли это, ибо он никогда не являлся людям, не требовал жертв и не назначал жрецов, но те племена и до сих пор счастливо избегают войн и раздоров, что только утверждает их веру. Я же считаю, что народы те крайне мудры, ибо, хоть и неизвестно, существует ли бог-миротворец, уж лучше поклоняться ложному богу, чем обидеть невниманием настоящего и лишиться его покровительства. Наш же народ с того дня постигли несчастья и раздоры: украденное знание погубило нас. Многие из нас возгордились и отправились на поиски волшебных камней, полагая себя и свое народ единственно достойными стать богами, ибо были мы последними и самыми совершенными. Для некоторых моих соплеменников это стало достаточной причиной для объявления войны нашим мирным и добрым соседям, с целью их полного уничтожения как недостойных и «низших, грязных» рас. Это и происходит в последние годы. В сердце дива, пишущего эти строки, и в сердцах многих моих соотечественников эти преступления порождают лишь стыд и скорбь, и многие из нас ушли на войну с неразумными собратьями, для того, чтобы защитить другие народы и саму справедливость. Так и между нами возникла междоусобица, и брат пошел на брата, и сын – на отца, и много слез пролилось на нашей, когда-то благословенной земле. Кроме того, есть фанатики, решившие, что ни один из смертных не заслуживает божественной силы, и потому камни должны быть уничтожены либо возвращены ангелу (что и происходит время от времени без всякого противодействия со стороны Садко). Хоть эти мои собраться, уничтожающие камни, и их орден, в последнее время обрели многих сторонников, некоторые полагают их корыстно желающими заполучить всю силу себе, не делясь ею с другими народами и употребляя свою власть для её упрочения, и потому не сильно отличающимися от тех, что пытаются истребить другие племена. Однако, правду в нашем несовершенном мире отыскать сложнее, чем камень Силы, и потому не будем на этих скорбных страницах возводить напраслину на своих собратьев. Автор сих строк, премного грешный и испивший чашу страданий до дна, для того прошел за Белозёром его путь, безродным бродягой странствовал по дорогам и распутьям в поисках истины, и писал эту грустную повесть о былых временах и ошибках прошлого, чтобы предупредить грядущие распри. Остановитесь, о люди, (под коими я понимаю все мыслящие племена)! Не позволяйте алчности и властолюбию уничтожить наш славный и прекрасный мир, не желайте большего, чем вам дано, и особенно – не желайте чужого и не завидуйте! Услышьте мое слово, и на примере Древних эльфов поймите: мир наш был рожден из сердца, из великой любви того Древнего, Безымянного и Погибшего, Прекрасного и Сокрушенного Бога! Не стремитесь к тому, чтобы нажиться на чужой смерти и боли, к этой проклятой силе, к власти, что приносит страдания и несправедливость! Я призываю вас вернуть старинный долг Древнего народа и отречься от того древнего воровства и разбоя, что продолжается и в наше время! Если найдете такой камень – бросьте его в воду. Пусть все возвращается на круги своя, пусть закончатся раздоры и погоня за властью! Если моими скромными усилиями я остановлю новую катастрофу, как сделал это когда-то Белозёр, я сочту, что мой долг перед миром исполнен.