Лиха беда начало

Вообще-то её предупреждали, что бродить одной не стоит. Можно, но не нужно. Одним словом — не стоит. Всё как на голубой планете: в сопровождении проверенного мужчины, перемещаться по разрешённой карте, нос не в те двери не совать. Объяснять долго не пришлось: на "Маршале" нет семей, как, например, на "Корсаре". Отсутствие семей, конечно, не означало, что женщин нет и не было никогда. Были. Без избытка, но в списках за разные звёздные годы нет-нет да встречались имена. Некая Салли Ившиц работала младшим техником. Ныне она на пенсии и в полётах не участвует. Или Эмма Тиа — лейтенант. Числится без вести пропавшей в операции "Гавань 1.0". И немало других, затерявшихся среди мужских имён и званий. И она, идущая в неуставное время по широкому коридору, держащая в руках выключенный планшет и прижимающая его к себе так, как девочка прижимала бы к себе учебник или толстый журнал. Пожалуй, от образа отличалась возрастом и местом действия. Звание? Никак нет. Бурш, Берта Гойа, одна из слушательниц курса лекций доктора Эмилио Кортеса на "Маршале" по специальности "Судебная экспертиза на малых и средних космических суднах" и "Инженерно-технические экспертизы". Не единственная в группе, кроме неё Элла и Мона. Прилежная троица. Суровые инженеры, молодые медики и прочий мужской персонал готовы были достать что-либо с высокой полки, поднять и перенести незначительную тяжесть, не забыть приобнять при удобном случае и широко улыбнуться. — Важно помнить, что вы на "Маршале", где мужчины коротают долгие часы без внимания женщин. Их жёны и девушки на Земле, а вы здесь. Я доступно объяснил причину, почему одиночные переходы нежелательны? Чтобы вам слёзы на кулак не наматывать, а мне специалистов не увольнять и не отдавать под стражу. Девушки кивали и мотали на ус. Сказано — забыто. Впервые на корабле, впервые в космосе. Прошедшим строгий отбор по знаниям и физподготовке сидеть на месте? Держите карман шире! Мона и Элла ходили парочкой, а Берта первопроходец. Она ледокол и титан в своих мыслях. Исследователь и первопроходец. Каждый раз, возвращаясь в комнату, она называла себя дезертиром, изменником и предателем. Ослушаться и неповиноваться, когда старший отдал приказ? Как иначе ещё назвать себя как не дурындой. У юнцов техников праздник, что-то собрали, уложились в сроки, поэтому им разрешили без шума это отметить. Скучно без женской компании. Берта подкрасила губки розовой помадой, провела кисточкой по ресницам, придав глазам томности и яркости. Нарумянила щёчки. Духами брызгаться не стала — это своего рода горячий след. Тайком, будто кто-то за ней мог наблюдать, достала синее платье — под морячку, с якорем на юбке и с белым воротничком — и сменила образ тихого бурши на красотку. Обуви другой не было, пришлось идти в ботинках. Удобно, но образ не к платью. Она позволила три чмокнуть себя в щёчку и один раз в губы, но без языка и пакостей. Кто-то дотронулся до руки, и в груди произошла метаморфоза. Сердце вдруг уже не полый мышечный орган с клапанами и желудочками, а фейерверк, пышная роза, ураган, страсть, желание, всё вместе и по отдельности. Нельзя. Она это понимала. Стоит один раз позволить кому-то утащить себя в угол — и репутация подпорчена. Возьмут ли в следующий вылет? Никогда. Печать с позором о несоблюдении правил и порядков. Смутьянка и почти пират. Остаётся уединиться в комнате и помечтать. За это точно никто никого не накажет. Сердце ещё неспокойно билось, в животе что-то приятно волновалось, а мысли так и лезли в ширинку костюма какого-нибудь красавчика и при этом умника. В мечтаниях Берта не проследила, что сошла с привычного маршрута и оказалась в зоне, не указанной на карте, как желательной для перемещения всех буршей, независимо от пола. Она остановилась, посмотрела назад и встала в нерешительности. Нарушительница порядка, смутьянка да ещё и завоевательница новых земель. А что случится, если пройти лишних пятьдесят шагов? Сколько их уже за спиной и ничего не случилось. Судно не развалилось на части и не переломилось пополам. Не заголосили тревожные сигналы и не загорелись лампы для особых случаев. Всё тихо. Спокойно. Иди и завоёвывай тёмные пятна неизведанных земель. Берта прошла ещё несколько шагов, затем ещё. Остановилась, обдумывая то, что собирается сделать. Что-то немыслимое! А кто узнает? Убрав за уши светлые пряди волос и поправив юбку, она решительно свернула на развилке налево, прижав планшет к груди. Мерное клокотание приборов внутри огромного организма, живущего по своим законам, бьющееся пичужкой сердце, стук ботинок об пол. На очередном повороте выбрала ту же сторону, что и ранее. Правая пусть останется на потом. И так найти путь обратно проще — не придётся плутать. Там, поодаль, впереди, показался силуэт. Берта поправила очки и присмотрелась. Рассмотреть что-то сложно, так как в коридоре горели маячковые осветители. Для экстренных случаев, если кому-либо поступит сигнал о неисправности или если вызовут. Чтобы не запнуться и не стукнуться, чтобы найти дорогу и не плутать во тьме. Берта остановилась и присмотрелась. Если её засекут, проблем точно не избежать. Ни ей, ни празднующей команде. И оставшимся на празднике Элле и Моне, которые хотели уйти вскоре после неё. Силуэт чуть качнулся, в сторону отошло что-то длинное, в тусклом свете сложно было рассмотреть, что там. Кто бы там ни стоял, он отошёл в сторону, на секунду остановился и пошёл навстречу Берте. Она хотела рвануться назад, но поздно скрывать своё присутствие. Её отправят в комнату, а завтра устроят строгий допрос. За время, отведённое на сон, нужно будет придумать, как оправдать свой внешний вид и присутствие в неположенное время там, куда ходить не разрешено. С приближением из расплывчатого силуэта, едва маячившего, тонкого, будто призрак, обвиваемый лучами, вырисовывались ясные очертания. Отростки — это руки, а не щупальца монстра. И идущий не был человеком. Берта не знала, хороший ли это знак. Сдать её мог и он. Что это он она не сомневалась. Грудная клетка широкая, без признаком женских отличительных черт, большая чашка в паху. Да и рост — огого. Она на его фоне и правда пичужка. Яут молод, кое-что она знала об их знаках и отличиях. Мало украшений, простая броня, вместо маски респиратор и отходящие в стороны две трубки. Только старшим разрешалось носить маски. Между людьми и яутами налаживались контакты, подобно нейронным связям. Они крепли и служили обеим сторонам во благо. Молодой высокий воин остановился напротив Берты и выжидающе посмотрел на неё. Говорить с ним? Но о чём? Не лучше ли уйти подобру-поздорову, пока он не принял решение не в её пользу. Драться она не умела, по самообороне у неё имелась очень хлипкая и нежизнеспособная отметка в пять единиц, что равнялось привычным трём баллам. Яут обошёл вокруг Берты, разглядывая её и наблюдая, как она вертит головой, следя за его реакцией. Охотникам запрещено устраивать поединки с людьми не в рамках Кодекса межрасовых кораблей. Между собой — в отведённых местах, с людьми точно так же. По разрешению, до первой крови в случае споров, в иных ситуация — с прочими оговорками и уставами. Будущий трофей можно выбрать, но придётся ждать, когда судно прибудет в одну точку, команда выполнит задание и прибудет обратно, в первоначальный пункт. Убедиться, что экипаж никуда не летит дальше, и только тогда пробовать подступиться. Он остановился позади и притих. Берта не знала, чего ожидать, и тоже медлила с реакцией. До тех пор, пока огромный самец на нагнулся и не ущипнул её за ягодицу. Берта обернулась, наотмашь ударила по воздуху, не поспев за нахальной рукой, и попятилась. То ли виной всему её вид, то ли недавние мечты и вследствие какой-то особый аромат. Поговаривали, что яуты чуют любое колебание феромонов. Узнавать ответ она не торопилась. Да и не хотела. Пусть бы инопланетный охотник шёл своей дорогой и оставил её в покое. Но он шагнул вперёд, медленно, но всем видом показывая, что уходить он не намерен. Нависал над ней, заставлял пятиться, ждал, когда оступится или побежит от него. Наверное, чуял страх вперемешку с недавними эмоциями. Надвигался неминуемо, как сама смерть. Берта не выпустила из рук планшет. Наоборот, сильнее прижала его к себе, как спасательный круг. Пятилась, испуганно глядя на яута. Сердце трепетало и билось в груди, правильно названной клеткой. Птаха в тупике, без возможности спастись. Коленки подгибались. Берта запомнила, что икры напряглись так, будто до этого она бежала не меньше пяти километров без передышки. Такие странные детали запоминаются из моментов опасности и стресса. Что кожа у яута, кажется, желтовато-зелёная. С большими пятнами на груди. Что вокруг запястий — кожаные тёмные ремни. Запоминает ли он её светлые волосы? Видит ли какие у неё глаза? Наверное, большие в данный момент. Она пятилась и не слышала, как клокочет корабль. И сердце не слышала. Только свои и его шаги, яута. Его — лёгкие, свои — тяжёлые. Будто она вся каменная, а он лёгкий, едва касается пола. Берта наткнулась спиной на препятствие и замерла. Бежать или стоять на месте? Верное решение так и не пришлось принять. Из-за спины вынырнула рука и угрожающе приблизилась к лицу. Тяжёлая, горячая ладонь легла на рот и не дала ни единому звуку вырваться наружу. Визжи ли кричи — всё в сильную ладонь. Сильную, наверное, имеющую власть над словами и способная сжать их и раскрошить. Мозг — странный орган. Он способен запоминать странные вещи, которые имеют едва ли какое большое отношение к происходящему. Берта плакала и хотела умолять отпустить. Рука не давала вымолвить ни слова. Она запомнила, как руки забрались ей под юбку платья морячки, как когти царапали кожу, как пальцы шарились между ног. Как с неё не сорвали, а стянули трусики. Всё это время её рот был зажат. Как её приподнимали. Как она боролась. Как яуты пыхтели над ней. То где-то будто далеко, то у самого уха. Как будто её распяли. Склизкие руки и бёдра. Их бёдра. И ладонь, закрывающая рот, ставшая солёной. И всё влажное, до тошноты горячее и влажное. И пыхтение. Сопение. Помнила, как она задыхалась, когда ей зажимали нос. Она сдавалась и открывала рот, хватая воздух, и в губы тыкалась горькая кожа. Горечь проникала внутрь и заставляла давиться. Слюна, стекавшая с подбородка на грудь. Берта помнила, как ей хотелось убрать её, она тянула руку, но снова и снова её хватали. Как ей давали секунды отдышаться, а когда она набирала полные лёгкие воздуха, чтобы завопить, горечь снова проникала и прижимала язык. Тёрлась о зубы, проникала глубоко в рот, и тогда Берта слышала свои хрипы и билась в конвульсиях. Липкие ладони лапали её и мяли, щупали, тянули, растягивали, больно хватали, сжимали. Когда один раз ей удалось издать громкий писк, кто-то из них ударил её в грудь, и Берта на мгновение оказалась на свободе от рук. Она согнулась, затихла, выпучив глаза. С губ свисала слюна, вязкая и белая. Когда Берта смогла сделать вдох, она засипела и схватилась за ногу одного из яутов, пытаясь подняться. Подтянула колени к себе, волоча за собой зацепившееся бельё. Может быть, её снова ударили, она не помнила. Когда Берта открыла глаза, она лежала лицом вниз, прижатая горячим телом к полу. Дышать тяжело, яут облокотился, чтобы не раздавить её. Второй указал на неё, давая знак, что очнулась. Сидит на корточках перед ней сбоку и разглядывает. Иногда касается волос. Берта видит только его стопы и колени. И то, что горькое на вкус, заставляющее задыхаться и давиться. Невидимый туман уходит, пелена спадает, всё возвращается. Грудь больно вжалась в пол, а сотрясания не дают принять другое положение. И снова — он пыхтит, над ней, громко, будто он сам механизм, а не живая плоть. Кажется, он снимает маску, иначе она помешала бы ему. Он наклоняется ещё ниже и рычит в ухо: — Пьёд Амедха. — Рывок. Рывок. Рывок. — Пьёд Амедха. После времени, отведённого на сон, придётся объяснять многое. Унизительные расспросы, сначала с людьми, потом с яутами. Потом всё сначала и сперва с яутами, затем с людьми. Осмотры. Сначала с людьми, потом с яутами. Круговерть, нескончаемый конвейер вопросов, в том числе и к самой себе. Рывок. Рывок. — Пьёд Амедха.