Препарат

— Следующий! Глаза в глаза, неудобное кресло. Галдеж вокруг. Но они нашли друг друга. Нужный и нуждающийся. Богатый и благотворительный. Психолог и пациент. Вода и жажда. У Саске не должно было быть проблем. Он не имел простого человеческого права их иметь. Слишком иной. Итачи, живущий второй месяц на быстрозаваримой лапше, не имел права работать волонтером. Но он очень другой. Словно шаг в бездну, и они одни, хотя сидят в помещении, заполненном сотнями людей с одурманивающими проблемами. Саске презирал таких людей, Итачи уважал. Они слишком разные. Но такие одинаковые. — Будешь рассказывать? Мог ли Учиха позволить? Нет, мог только Саске. Но никак не Учиха. Раздвоение личности, скажете вы? Нет. Итачи ведь был не низкосортным психологом. Саске лишь неопределенно помотал головой, поднимая доселе опущенные глаза на лицо брюнета. «А есть ли смысл?» «Смысла нет ни в чем». Такое психологу не дозволено говорить своим клиентам. Но он и не говорил. С каких это пор глаза молвят? Очень душно, но им холодно. Прошла минута. — Я устал. Сколько обреченности было в этой фразе. Сколько высокомерия и напыщенности было во всем его виде. — Я знаю. У него очень длинные и тонкие пальцы, подумалось Итачи, когда парень напротив водил пятерней по грязному столу. Итачи не раздражало его молчание. Только не его. Он не боялся. Просто ему не нужны слова. Перья угольных волос торчали во все стороны. Прическа или дурная привычка? Итачи с интересом склонил голову; челка чуть прикрыла глаза, отчего Учиху можно было видеть сквозь переплетение жестких черных волос. «Как в клетке…». Итачи был очень хорошим психологом для такого мероприятия. — Я помогу. Саске удивленно, чуть резко поднял голову. «Красивый…». Такие разные, но такие одинаковые. Мысли делят на двоих… Итачи достал из кармана свободных спортивок белый листочек для заметок и, взяв со стола ручку, размашистым подчерком начал писать. Саске заинтересованно приподнялся на стуле. «Боже, какой он другой… внутри…» — с сожалением подумал Итачи, усмехаясь. Когда он закончил, на вздернутую бровь Саске ответил: — Препараты. Саске утвердительно кивнул головой. И… улыбнулся. Оставались считанные секунды. И снова этот взгляд. Сладкая дрожь прошлась от макушки до копчика. Итачи прикрыл глаза, в ожидании трели звонка. Мерзкий звук, такой нельзя ставить в помещение, наполненное душевно больными. Смена. Итачи быстро притянул парня к себе за воротник черной рубашки, наклоняясь к уху и опаляя его горячим дыхание. И не нашел слов. Зачем? Он просто положил листочек в передний карман рубашки, которая несказанно шла Саске. Брюнет отстранился. Итачи заметил, что он очень мило смущается. — Как бы мы не сходили с ума, мы одна вселенная, … — Саске. — Тебе подходит, — бросил брюнет, махнув рукой Учихе, которой тут же смешался в потоке людей и шума. Итачи встречал в такие дни людей, что заблуждались, терялись, погружались в себя. Но он… Точка невозврата пройдена. Тут нужно срочное лечение. И психолог не сомневался, что Саске будет лечиться. Учиха бессмысленно пялился на белый квадратик листочка. Да, препарат был действенным. Но врач не учел, что он вызывает привыкание с последующей бессонницей. Саске знал. Но восемь цифр маняще маячили перед глазами. Саске подтянул к себе колени, сжав листочек в кулак. Нет. У него нет проблем. «Твоя жизнь сплошное дерьмо»- отчаянно кричал Саске. «Ты такой, какой должен быть»- надменно говорил Учиха тоном, не терпящим возражений. Саске обхватил голову руками. Губы зло скривились. Цифры слегка подтаяли, расплываясь на белом фоне причудливыми разводами. «Ты плачешь?!» — спрашивал Саске? «Ты не умеешь плакать, забыл? У тебя всего лишь вспотели ладони»- Учиха был непреклонен. В любом случае это не содействовало правильному вводу препарата. Трижды позвонив на несуществующие номера, парень смог услышать-таки выводящие гудки. «Дождись, он поможет». «Сбрось, тебе это не нужно». Саске рвало. В груди разрастался тугой ком, черный, слишком тяжелый для такого молодого паренька. Но ком разрывался, а из него — едкая субстанция. Она текучая и вязкая, до боли и судорожной дрожи неприятная. «Сбрось». — Заткнись! — крикнул парень в пустоту срывающимся голосом. — Так сразу? Я ведь еще не начал, — на той стороне провода послышалась усмешка. Отчего-то Саске очень хорошо себе это представил. В голове всплыл образ психолога, который медленно, с изяществом пропускает через пальцы длинные, но немного блеклые волосы. Как глаза ласково смотрят перед собой, как лицо осветил росчерк недоуменной насмешки. — Это же ты, Саске? Учиха колебался. Это вопрос с подвохом? Он догадался? Или не стоит доверять низкопробным психологам-волонтерам? — Да. — Точно это ты, Саске? Брюнет опешил. А может иногда стоит верить в чудесный, природный талант лекарей? — Ало? Ты не уснул? — беззлобно спросил Итачи у заклинившего Саске, который сжимал и разжимал бледные пальцы руки.- Я хочу услышать именно его. — Да. Я Саске. — А я? — Что ты? — Я буду лечить тебя, только если ты вспомнишь мое имя. Бейджик. На каждом участнике того мероприятия был бейджик. Самодельный, видимо, у кого-то были очень красивые рисунки. И у него были. Вороны. Прямо над именем. -Итачи. Послышался одобрительный смешок. Саске откинулся на кровать, согнув ноги в коленях. — Сегодня в девять, около детской площадки. — Площадки? Но Итачи уже отключился. Саске хотел было швырнуть телефон от переполнявшей его ярости. Он замахнулся, но рука медленно, будто и не его вовсе, опустилась. Брюнет быстро ввел пароль, послышался знакомый щелчок. Зайти в «недавние», добавить контакт. «Итачи»? Нет, не так. «Препарат». Саске потер переносицу, блокируя телефон. У него есть от силы два часа. Два часа до того, как препарат безвозвратно попадет в его организм, пленяя клетки, порабощая одну за другой. Что поделаешь, у каждого лекарства есть побочные действия. Но Саске не колебался, даже если и были противопоказания. Саске не любил детей, и поэтому все время обходил детские площадки стороной. Такие невинные человечишки, не опороченные мерзкой копотью современности, кристально чистые. Масса, из которой жизнь обязательно вылепит… Людей. Нельзя и думать, что люди и дети — одно и то же. Но для Саске все едино. Именно поэтому он презирал всех без исключения, но и любил всех без остатка. Чего не скажешь об Итачи, который с воодушевлением смотрел на шумную малышню, нервно поглядывая на часы. Теплый, мягкий на вид пуховик с багряными облаками. Как экстравагантно и нелепо бы это смотрелось на другом человеке, но только не на нем. Завидев Саске, Итачи приветливо улыбнулся, махнув рукой. Саске трясло. От переизбытка чувств, от липкого страха, от теплой улыбки и легкого похлопывания по плечу, от осеннего морозца, который холоднми лапами залезал под тонкую, невзрачную ветровку парня. От горячего дыхания клубился пар — было довольно холодно для ноября. Саске уткнулся носом в вязаный серый шарф, ища источник тепла. А Итачи очень пристально смотрел, вбирая в себя каждую черту лица Саске, каждое его движение, каждый брошенный в недоумении взгляд смоляных глаз. — Почему мы на площадке? — Ты замерз, поэтому мы поиграем с тобой в салки. Саске показалось, что он не расслышал. — Я не играю в детские игрушки. «Потому что я Учиха…» — Нет, играешь, — сказал психолог, дотрагиваясь до плеча закоченевшего парня, лишая его из равновесия. И тут же отбежал на пару метров. «Ты позоришь свою фамилию». «Ты ведь человек». «Только попробуй» «Вперед, Саске!» И Саске побежал, сначала медленно, разминая замерзшие мышцы, а затем во всю прыть стал носиться по деревянной площадке в погоне за Итачи. Тот ловко уворачивался от толчков наотмашь, заразительно смеясь. Саске просто не мог сдержаться. — Ай, стой! Итачи не мог не отметить, что у Саске очень красивый смех. Переливчатый, журчащий. Не мог не отметить, как блестят его угольные глаза в свете уличных фонарей. Не мог не отметить, как Саске самозабвенно играет, как в попытках сократить расстояние межу ними, даже скатывается с детской горочки. Как раскраснелись его щеки, как он неосознанно извинялся перед маленьки ребятами, которые нечаянно оказывались в их игре. Как он вполне без необходимости касается Итачи, как со всей прытью убегает от нахальных объятий, как без особого сожаления поддается сильным рукам. Как он смеется на протяжении всей игры — не истерично, нет, — пока они, взмокшие и потные, не устраивают перекур, толкая друг друга и сбивая с ног. — Согрелся? — Ага. — Пошли дальше. Саске запомнил этот день в мельчайших подробностях. Он был уверен, кто этот день выжженным клеймом останется в его памяти. То, как они за гроши Итачи купили подкрашенную воду, которая знаменовалась «лимонадом». То, как они распивали его, словно дражайший алкоголь, передавая пластиковую бутыль из одних подрагивающих от холода рук в другие. Как по очереди прикладывались к горлышку и жадно глотали такую дешевую гадость, звонко смеясь, когда зеленая субстанция неряшливо проливалась на дорогущую одежду Учихи и пуховик Итачи, которому явно дали вторую жизнь. То, как он подпевал Итачи, который, не внимая косым взглядам, голосил на всю улицу. То, как тот самый «стремный», как выразился Саске, пуховик оказался на плечах парня, который так яро отнекивался и уверял в том, что ему тепло. «Твои стучащие зубы говорят обратное» — усмехался Итачи, пытаясь саморучно натянуть вещь на выворачивающегося из его рук брюнета. То, как он самовольно помог девушке с коляской, которая не могла протиснуться в узкую щелку. Он никогда не забудет тот взгляд, которым его одарил врач, выгибая темную бровь. Саске лишь неопределенно пожал плечами и с легкостью спустился с серой лестницы, минуя сразу три ступени. — Саске… — Мм? — Как с тобой такое произошло? Саске передернуло. Он знал, что психолог рано или поздно поднимет этот вопрос. Его лицо в момент посерьезнело, уголь, который мгновение назад горел ярким огнем начал тлеть, оставаясь на радужке красными отсветами от проезжающих мимо машин. — Я не знаю. Не помню. — Эй, ну чего ты сразу скис? Потому что мерзко. Саске не сможет забыть то, как прохладные губы ненавязчиво коснулись ледяной щеки. То, как он сам за грудки притянул к себе Итачи, несмело касаясь ловкими пальцами длинных волос и целуя, мягко сминая тонкие губы брюнета. Целомудренный, робкий поцелуй с каждой секундой сходил на нет, уступая чувствам. Недолгая борьба за главенство, и вот язык Итачи уже во рту брюнета. Хозяйничает, словно так и надо: надо провести кончиком шершавого языка по кромке зубов, пощекотать чувствительное небо, сплести свой язык с чужим, делая поцелуй более мокрым и глубоким. Более личным. «Как же ты жалок» — ядовито высказался Учиха. Одинокая слеза скатилась по бледной щеке. — Ну чего ты? — Итачи тревожно глянул на Саске, закусывая покрасневшую губу и утирая влажный след. — Если я упаду…- Саске уверенно посмотрел на психолога, отстраняясь от прикосновений холодных рук.- Собирай меня, по кусочкам… Итачи лишь усмехнулся, руша последнюю грань, которая уже пошла сетью мелких трещинок. — Удержу тебя. Оглушительный треск, настолько громкий, что Учиха услышал его у себя в голове. Препарат полностью, безвозвратно уничтожил свинцново-хрустальную грань, оставляя гулкую пустоту. Так больно. Но безумно приятно. И Саске был уверен, что заполнит это пустоту. Обязательно.