Блюз

– А ты любишь блюз? Шинья замолк на полуслове, глядя на задумчивого парня, сверлящего взглядом потолок. Гурен лежал на диване, закинув ногу на ногу и подложив руки под голову, слегка пожевывая нижнюю губу. Шинья вздохнул. Снова не слушает. – Нет. Никогда не слышал. Приемный сын Хиираги прекрасно знал, насколько брюнет не любит проводимые им, Шиньей, «воспитательные беседы», как их называл сам Гурен. Ну а что поделать – приходилось. В силу своего прямого наглого и часто взрывного характера Ичиносе частенько несся к своей цели напрямик, забыв о присущей ему сдержанности, расчетливости и спокойствии. В такие моменты он бывал похлеще Юитиро, которого сам же за это вечно награждал поучительными потасовками. И его, Гурена, всегда приходилось останавливать, хотел он того или нет. И делал это, конечно же, не кто иной, как Шинья. Он знал, что Гурен никогда его не слушает – тот откровенно страдал ерундой или вовсе дремал, пока Шинья ходил по его комнате из стороны в сторону и безнадежно пытался добиться хоть капли понимания с его стороны, и Хиираги прекрасно осознавал, что все это бесполезно. Но все равно продолжал терпеливо говорить – хотя бы ради того, чтобы успокоиться самому. Шинья никогда не обижался на Гурена. Даже сейчас, когда брюнет прервал его на полуслове своим совершенно выбившим из колеи вопросом. И только он собрался продолжить, присев на край дивана, на губах Ичиносе появилась усмешка. Наглая, чуть надменная, кривящая губы. – Что, совсем у Хиираги скучно, да? Брюнет присел, притягивая парня к себе за воротник формы и наклонив голову к плечу. Хриплый, явно вызывающий тон и откровенно смеющиеся фиолетовые глаза. Новый тихий вздох в тишину. Он неисправим. – Замолкни, – в щеку Ичиносе уперлась ладонь в тонкой белой перчатке, отклоняя и поворачивая его голову в сторону. – Ты меня вообще слушал? – нахальный взгляд сменился растерянным, когда чужие пальцы соскользнули с бледной кожи, и брюнет с недоумением воззрился на невозмутимого Хиираги. – Ты чего меня от себя, как собаку, отталкиваешь? – Ясно, не слушал. В любом случае, продолжим… – Шинья! Гурен оперся одной рукой по другую сторону от парня, накрывая его губы своими и заставляя замолкнуть, оставляя только возможность сверлить его скептическим взглядом и обиженно сопеть. Он целовал с напором, глубоко, горячо и влажно, как и обычно. А Шинья не пытался перехватить инициативы или остановить его. Как и обычно. Шинья всегда был таким – Гурен бы сказал, наблюдательным и слишком чувствительным. Он постоянно просил его не нарываться на семью Хиираги, не уставал напоминать быть осторожнее в общении с Курэто, а лучше – вообще не пересекаться с ним лишний раз. В конце концов, единственным, кто защищает Гурена от него на тех же собраниях, был Шинья. Он чаще, чем надо, справлялся о его самочувствии – наверняка боялся, что в один прекрасный день Махиру сломает его, лишит воли, а Шинью – самого дорогого ему человека. «Ты ведь не станешь одержимым моей невестой?» – Гурен до сих пор помнил его лицо, когда младший Хиираги старался обратить в шутку вопрос, гложущий его изнутри. Он улавливал мельчайшие изменения в его настроении – в такой вещи, до которой, казалось бы, никому и дела нет – но когда Ичиносе грустил, Шинья всегда приваливался к нему под бок, ластясь и даря свое тепло и мягкую улыбку. Шинья всегда старался быть рядом, помогать – с чем надо и с тем, куда вообще лучше не лезть, и вообще взваливал на себя слишком много ненужного, как считал Гурен. Слишком много. – А ты мне соврал, – отстранившись на едва ощутимое расстояние и опаляя горячим дыханием чужие губы, с улыбкой прошептал брюнет. – Ты слышал блюз. И не раз. Новый поцелуй последовал прежде, чем Шинья успел вставить хоть слово. Ичиносе мягко прижался к его губам, скользнув языком меж них и проникая им дальше, целуя глубже, сильнее, настойчивее. Пальцы скользнули вверх по шее, зарываясь в светлые волосы и сжимая короткие пряди в кулаке, слегка натягивая их и заставляя сдерживать тихий скулеж. Вторая ладонь легко, по-своему трепетно, едва касаясь, прошлась вниз по спине, надавливая на поясницу и принуждая прогибаться, прижимаясь к нему еще сильнее. – Когда? – упираясь ладонью в плечо брюнета и отстранившись, прошептал тот, но Гурен лишь перехватил его запястье, разворачивая ладонь тыльной стороной к себе и прижимаясь к ней губами. – В нашу первую встречу, – увлекшись, Ичиносе вновь поцеловал его, покусывая тонкие губы и прихватывая их своими, мягко посасывая. – Во время нашего первого поцелуя, – горячо прошептав, брюнет лишь скользнул языком глубже, ненавязчиво углубив поцелуй и снова отстранившись. – И во время нашего первого раза. Ты ведь помнишь тот банкет? И ту неимоверно тесную комнату, в которую в любой момент мог зайти кто угодно? А за стеной в тот вечер играл блюз. Шинья честно пытался понять, при чем тут блюз, но с каждым новым поцелуем все больше терял нить разговора. Он вздрагивал от прикосновений теплых пальцев, закусывал губы и слегка прогибался в спине. Он неизбежно таял от этих поцелуев, ладони мягко соскользнули с чужих плеч и обхватили шею брюнета, а Гурен лишь прижал его крепче к себе. Шинья задыхался – от жара, от прикосновений, от воспоминаний, плывущих перед глазами. Все же он никогда не любил блюз. Flashback – Шинья, какого черта? Пустой кабинет, задернутые шторы, старенький, видавший виды граммофон на столе. Граммофонная игла, скользя по пластинке, медленно двигалась по спирали к центру, выводя мелодию. Неспешную, неторопливую. Блюз. Он всегда нес в себе какую-то неоднозначность, недосказанность. И, как ни странно, так сильно подходил Гурену. Такому же непонятному, вечно что-то недоговаривающему, такому, черт возьми, сложному. И все это было бы даже романтично, если бы Гурен не кричал на него сейчас, срывая голос. Да, это была его ошибка. Его промах. На поле боя, прикрывая спину подполковника, оступиться и позволить чужому мечу пронзить плечо Гурена. А затем и грудь – в опасной близости от сердца. И после – сидеть в пустом коридоре реанимации Хиираги, чувствуя, как тело колотит дрожь от страха потерять единственного по-настоящему дорогого ему человека. Животного, леденящего кровь, тошнотворного страха. Но это ведь не значит, что нужно напоминать ему об этом снова и снова. – Шинья, ты меня вообще слушаешь?! Младший Хиираги лишь молчал и слабо кивал, закусывая губу, в то время как Гурен все повышал и повышал тон. Громко. От этого уже звенело в ушах и болезненно тянуло где-то в груди. Брюнет резко встряхнул его за плечо, и Шинья неуверенно поднял взгляд, но тут же потупил его, как провинившийся щенок, наткнувшись на горящие гневом фиолетовые глаза. – Да, – это было единственным, что он смог выдавить из себя сейчас. Тихо, еле слышно. – Прости, – опустив голову, парень отступил на пару шагов и прошел мимо Гурена. Два шага до двери. Он всегда делал так – когда Ичиносе слишком поздно понимал, насколько сильно его очередные язвительные комментарии задевают Шинью, тот не обижался, лишь молчал и улыбался. Когда его слишком сильно заносило, Шинья молча уходил, давая брюнету время остыть, опомниться и созреть для короткого «Забудь, что я тебе наговорил». Два гребаных шага до двери. Уйти, успокоиться, переждать. Но Гурен резко рванул его за руку, прижимая за запястье к стене и не прерывая почти неосознанного потока брани и эмоций. – У семьи Хиираги принцип такой, да? «Не важно – победа или поражение, главное, чтобы подполковник Ичиносе сдох»? Если хотел меня прикончить, мог бы выбрать способ и пооригинальнее! Гурен никогда не умел ругаться тихо. Когда он был действительно зол, спокойный разговор запинался, сбивался, прерывался окончательно, и брюнет начинал кричать – громко, гневно, выговаривал все, что было на душе и на языке, не задумываясь о смысле этих слов. Шинья привык. Но раньше он никогда не был по-настоящему виноват. Это был его первый промах. Последствия сильного удара в голову от Курэто буквально пару дней назад. Он знал о своем неважном самочувствии, чертовом недомогании, но не мог отказаться прикрывать спину Гурена. И когда перед глазами поплыло, в нужный момент не смог отразить удара противника, позволил ему ранить того, кто на него надеялся. И для него это был не меньший шок, чем для самого Ичиносе. Шинья знал, что виноват. Поэтому не спорил, не пытался перекричать голос подполковника, заглушавший даже играющий в комнате блюз, не просил его замолчать. У Гурена было право так говорить, пусть в его словах уже не было ни капли правды – один абсурд, пусть Шинье было от этого больно, как никогда. Пусть после этого разговора он снова позволит блондину прикрывать его спину – Шинья не согласится на это сам, потому что не сможет доверять сам себе. У Гурена было право так говорить. Поэтому Шинья только молчал и скрывал лицо за сбившейся челкой, до боли закусывая нижнюю губу. – Прости. Снова тихо, настолько, что Гурен, наверное, мог и не услышать. Но он услышал. В комнате наступила тишина, нарушаемая лишь редким скрипом пластинки и неторопливой мелодией. Шинья боялся поднять взгляд, когда сильные пальцы отпустили его запястье, и чужой кулак с силой врезался в стену рядом с его лицом. Тихий недовольный щелчок языком. Шаги. Хлопок двери. Вместе с захлопнувшейся дверью закончилась и музыка – игла соскользнула, мелодия оборвалась, сменяясь тихим звуком крутящейся пластинки. Колени подогнулись. Шинья медленно съехал спиной по стене вниз в полной тишине, закрывая лицо руками. Гурен отсутствовал час или два. Но вернувшись в кабинет, он абсолютно точно не ожидал, что младший Хиираги все еще будет там. Шинья сидел на полу, там же, где он его и оставил, подтянув колени к груди и уткнувшись лицом в собственные руки. А со скрипом двери вздрогнул, дернулся и поднял голову, открывая мокрое от слез лицо и словно испуганные голубые глаза. Гурен замер, изменившись в лице. Дверь медленно и мягко закрылась с тихим щелчком, и Шинья отвел взгляд, утирая рукавом лицо, словно стыдясь этого. В фиолетовых глазах блестела растерянность. Он никогда не видел слез Шиньи. Младший Хиираги никогда не обижался на неосторожно брошенные им слова, и Гурен всего ценил его за это – никаких лишних истерик и выяснения отношений на пустом месте. Шинья всегда улыбался. Ради него. И он осознал это только сейчас. Он перегнул палку. – Шинья… – собственный хриплый голос в тишине прозвучал до пугающего странно, и брюнета передернуло. Взгляд зацепил до сих пор прокручивающий безмолвную пластинку граммофон. Гурен прошел мимо блондина, аккуратно приподнял иглу, перевернул пластинку и опустил кончик иглы на ее край. Внутри граммофона что-то стукнуло, щелкнуло, зашуршало, и лишь затем тот захрипел, с трудом выдавливая из себя новые переливы фортепиано, обыгрываемые мощным выразительным звучанием саксофона. Ичиносе смог свободно выдохнуть – стало спокойнее. Развернуться, подойти, присесть рядом и попытаться выдавить из себя хоть что-то членораздельное. – Шинья, – тихо позвал тот во второй раз. – Не плачь, как девчонка. Успокойся. Ладно? – Уйди. Сухой и резкий ответ ввел брюнета в замешательство. Гурен не знал, как успокаивать людей, которые плачут. Шинья снова закрыл лицо ладонями, и парень потянулся к нему, пытаясь отнять его руки от лица. Мягко и почти просяще. – Шинья… – Уйди, сказал! – тот странно дернулся и вскрикнул, отмахиваясь от его ладоней, со злостью глядя в фиолетовые глаза. Не сдержался, сорвался. – Да, виноват! Виноват в том, что тебя пронзили мечом, виноват в том, что мы проиграли эту битву, виноват, в том, что дождь за окном пошел! И в том, что посреди миссии мир поплыл перед глазами после удара старшего брата по голове. А рука у Курэто тяжелая. Ты просто не представляешь, насколько больно было понимать, что это все из-за меня… из-за моей ошибки! Гурен перекрыл его слова поцелуем. Прижался к его губам, неловко, сталкиваясь с кончиком чужого носа и слушая, как сбивается речь младшего Хиираги, сливается во что-то несвязное, а затем и вовсе утихает. Шинья не хотел – упирался рукой в его плечо, пытаясь отстраниться и делая рваные вдохи, прежде чем его губы снова накрывали другие. Он пытался что-то сказать, но не получалось, не выходило. Шинья снова толкнул Гурена в плечо, отстранился, шепча в его губы: – Прекрати. Гурен не слышал – он перехватил его запястье и прижал к стене, сжимая и не давая возможности сбежать. Поцеловал, снова – с напором, протолкнув язык внутрь и заставляя слегка откинуть голову назад, обняв его за шею одной рукой. Шинья сдался под напором Гурена, плотно сжатые в кулак пальцы медленно расслабились, и брюнет скользнул пальцами меж чужих, сжимая их и удерживая – все так же властно, но непривычно нежно. Когда Гурен отстраняется, Шинья улыбается сквозь слезы. Он никогда не показывал свои чувства. Никогда не целовал его. Не говорил, что любит. До этого момента. Шинья медленно поднял указательный палец и легко коснулся им кончика носа брюнета. Гурен скосил на него глаза. Шинья засмеялся. – Пронзай цель, Бьяккомару. Прямо в сердце. Ба-бах. Шинья делает вид, что стреляет, и фиолетовые глаза расширяются, блестят. На губах Гурена – привычная усмешка, на щеках – легкий румянец. – Сражен наповал. Пластинка резко обрывается.

***

Огромный особняк, высокие потолки, мраморные полы и тяжелые хрустальные люстры. Длинная витая лестница. Гурен медленно поднимался наверх, пальцы, затянутые в белый шелк, легко скользили по широким перилам. Там, парой пролетов выше, слышалась музыка, шум голосов и смех. Гурен остановился. Взгляд фиолетовых глаз упал на окно напротив. Собственное призрачное отражение, растворяющееся в темноте за окном, скептически смотрело на него, скользя придирчивым взглядом по прилизанным волосам и дорогому костюму. Гурен недовольно прищелкнул языком. Наверное, в сотый раз пригладил ладонью волосы и двумя пальцами оттянул галстук бабочку, кривя губы. Эту удавку он терпеть не мог. Но Шинья заставил. Чтоб его. Фиолетовые глаза задумчиво провожали взглядом медленно и безмолвно падающий за окном снег. А затем Гурен развернулся на каблуках и, приподняв полы пиджака, спрятал ладони в карманы, преодолевая оставшиеся лестничные пролеты, хотя единственным его желанием было бегом спуститься вниз, растрепать волосы и закурить на свежем воздухе. Банкетный зал. Редкие круглые столики, сервированные закусками. Снующие между гостями официанты с бокалами на подносах. Личности – важные и не очень – Гурен никогда особо не вникал в статус приглашенных. Оркестр – немного в стороне, но одновременно в центре внимания, самый настоящий, живой. Переливы фортепиано, раздающиеся из-под беглых пальцев, отблески саксофона в лучах софитов, расслабленная, шумная обстановка и, тем не менее, отличная музыка. Блюз. Гурен и сам никогда не понимал, что его в нем привлекало. Он помогал расслабиться, разобраться в собственных мыслях, вызывал легкую улыбку на губах. Почти как Шинья. И когда младшего Хиираги не было рядом, его все чаще заменяла музыка. Забавно. Ведь Шинья блюз никогда не любил. Легко подхватив бокал с очередного подноса и кивнув растерянному официанту, Гурен снова провел ладонью по волосам и в пару глотков осушил его. Фиолетовые глаза неотрывно следили за бликами света, играющими на гладкой поверхности трубы инструмента. А затем их взгляд упал на светлую фигуру в стороне, машущую ему рукой. Не глядя, поставив пустой бокал на первый попавшийся столик, Гурен направился к улыбающемуся Шинье, так и держа одну руку в кармане. Да, он явно не был создан для таких приемов. Но любимая музыка, легкий алкоголь и теплая улыбка младшего Хиираги дали почувствовать себя более раскованно. – Давно не виделись, генерал-майор. Гурен закидывает руку на плечо блондина – на губах, как всегда, нахальная улыбка, а взгляд – наглый, веселый. Тихий вздох. Шинья тоже улыбается и слегка покачивает головой, не скидывая его ладони. – Рад встрече, подполковник. Оба смотрят друг на друга секунд пять, а затем смеются, получая в свой адрес недовольные взгляды – в высоком обществе следует вести себя тише, приличнее. Гурен шутит, что-то рассказывает, а Шинья отлипает, наконец, от стены и скрывается в затемненном коридорчике, утягивая брюнета за собой – чтобы не мешать высоким личностям наслаждаться высокой музыкой. Гурен попытался убрать руку, но Шинья не позволил, накрывая его ладонь своей, а затем переплетая и слегка сжимая их пальцы. Шаг. Младший Хиираги остановился. А Гурен чуть не споткнулся и не пропахал носом ковер. – Знаешь… – тихо протянул Шинья, и Ичиносе недовольно замолк, но взгляд стал растерянным, когда пальцы блондина крепко сжали его руку. – Я соскучился. Два месяца. Они не пересекались два месяца с прошлой совместной миссии. Внезапное осознание четко ударило в голову, и на душе точно кошки заскребли, волной накатили тоска и грусть, которые брюнет старательно отгонял от себя каждый раз, когда те заходили в гости. Тихий голос, полутемный коридор, этот жест, странное состояние – он не сдержался. Толкнул его спиной к двери, ладонью нашаривая ручку и уже целуя чужие губы – настойчиво, резко, жадно. Когда Гурен открыл дверь, Шинья чуть не упал. Спасибо быстрой реакции подполковника – один резкий рывок, и блондин оказался прижат к стене, судорожно выдыхая в чужие губы. Сильные пальцы удерживали запястья по обе стороны от его головы. Легко раздвинув коленом ноги парня, Гурен прижался ближе к нему, чувствуя, как бешено стучит его сердце. Он прихватывал его губы своими, прикусывал их, чуть оттягивая, посасывал, проникал языком глубже, тяжело дыша. Слышал тихие стоны, всхлипы, рваные вздохи, но не мог остановиться. Ослабив хватку, позволил Шинье обнять его за шею, выгибаясь навстречу и прижимаясь к нему еще ближе. Пальцами зарылся в светлые волосы, сжимая короткие пряди в кулаке, второй ладонью скользнул по боку, опускаясь до бедра, подхватывая под колено. Тяжелые басы вместе с низкими тональностями в соседнем зале ударяли по ушам, заставляя сердце биться с ними в одном ритме и забыть обо всем, кроме податливого тела в его руках. – Подполковник Ичиносе, – Шинья знает, что Гурена может отрезвить только официальное обращение, но его голос прерывается, когда горячие губы прижимаются к его шее. – Нам нужно возвращаться. Голос Шиньи дрожит, но Гурен понимает, что он прав. Он знает, что если продолжит, Шинья сдастся под его напором – всегда сдается, но здравый рассудок не умолкает, и его тонкий голосок на задворках сознания раздражает с каждой секундой все больше. Композиция в соседней комнате, завершив кульминацию, затихла и сменилась легкой и ненавязчивой. Ичиносе тихо шикнул, отстраняясь и тупо глядя на влажные блестящие губы перед собой. Весь настрой сбили, гады. Шинья еще пять минут стоит около открытого окна в коридоре, вдыхая ночной морозный воздух и выжидая, когда кровь отхлынет от лица. Гурен сидел рядом, на полу, и курил дорогие сигареты с горьким вишневым запахом, хотя здесь курить было нельзя. Послышался мягкий щелчок оконной рамы, и брюнет поднял голову, наткнувшись на прямо таки кроткий взгляд голубых глаз. – Я пойду первым. Шинья изящно проскользнул мимо, белой тенью скрываясь за поворотом. Гурен нервно докурил сигарету, взял вторую. И вернулся в зал через пару минут. А затем поймал себя на мысли, что не обращает внимания ни на музыку, ни на гостей, ни на снующих туда-обратно официантов, кончиками пальцев неосознанно касаясь своих губ и глядя в одну точку перед собой. А подняв взгляд, увидел, что Шинья на другом конце зала делает ровно то же самое. Свет в зале гаснет. Софиты намеренно приглушенно освещают лишь импровизированную сцену. Начинается главная композиция вечера. Гурен не смотрит на оркестр, он смотрит на Шинью – видит, как блестят голубые глаза, когда тот замечает его взгляд и отводит свой, как опускает пальцы и нервно облизывает губы. Гурен не просто слышит музыку – он чувствует ее, с первых же басов, синхронных с его сердцебиением – таким же тяжелым, выбивающим воздух из легких, так что приходилось оттягивать гребаную черную бабочку на воротнике рубашки, чтобы сделать хотя бы вдох. От пронзительных трелей саксофона дрожали кончики пальцев. Словно сама композиция состояла из двух слов, четко выжженных в его сознании. Не сдерживайся. Гурен не пытался разобраться, что на него нашло – просто быстро пересек зал и, пользуясь темнотой в зале и всеобщим отвлечением внимания на оркестр, ухватил Шинью за руку, утягивая в сторону коридора. Тот даже не сопротивлялся, а если и пытался – Гурен не помнил. Он просто совершенно точно осознавал, что, сколько времени не видел Шинью до этого момента, столько же может и не увидеть после. А то и больше. А то и вообще не увидеть больше никогда. Они никогда не смогут предугадать, что случится в следующий момент. Поэтому жить нужно каждым мгновением. Так, словно мгновение – это вся твоя жизнь. Гурен не хотел заталкивать Шинью в ту же самую комнату – слишком тесно – но так уж вышло. Совершенно сумбурно и случайно. Он едва успел закрыть ладонью дверь, но даже не запер ее, затыкая голос собственного здравого рассудка и Шинью одновременно – поцелуем. От низких басов в соседнем зале, казалось, вибрировали даже стены, о которые Шинья опирался дрожащими ладонями, тяжело дыша. Высокий голос вокалистки заглушал тихие, едва сдерживаемые стоны, когда горячие губы брюнета прижимались к его шее, прихватывая бледную кожу зубами. Шумное, тяжелое, рваное дыхание, шорох приспускаемых брюк, тихий вскрик, приглушенный чужой ладонью, и обжигающий шепот на ухо. Сильная рука, обнимающая за пояс, не давала упасть, а вторая ладонь зажимала рот, и Гурен тихо шипел, когда младший Хиираги от полной безнадежности прикусывал ее, закидывая голову назад и часто дыша. Тесно. Слишком тесно, слишком жарко, слишком скованно. Чьи-то шаги в коридоре. Дверь не заперта. Зайти могут в любой момент. Быстрый темп, закушенная до крови губа и тихий скулеж под его ладонью, сменившийся влажным язычком. Гурен слегка раздвинул пальцы, и Шинья высунул кончик языка, дыша часто, ртом, как щенок. Безумные мгновения, затерявшиеся во времени для них обоих. Когда это закончилось, Шинья не помнил – помнил лишь, что когда осел на колени, поддерживаемый сильными руками, едва мог отвечать на поцелуй, которым Гурен накрыл его губы, чтобы заглушить вскрик младшего Хиираги. Затем они наскоро приводили себя в порядок в той же самой неимоверно душной комнате – причем, если Шинья старался делать это молча, то Гурена внезапно прорвало на поток комментариев. – Так значит, ты кричишь, когда кончаешь. – Заткнись. – Совсем, как девчонка… – Заткнись. – Будешь Ичиносе Шиньей? – За… – блондин осекся и повернулся к Гурену, у которого на лице расползлась неимоверно глупая широкая улыбка, с которой тот ничего не мог поделать. – Что? – Будешь отличной женушкой, – в фиолетовых глазах читалось что-то настолько глупое и по-детски радостное, что Шинья лишь фыркнул себе под нос, скрывая смех и застегивая воротник белой рубашки до конца. – Муженек, – задумчиво произнес тот, потянувшись, чтобы потуже затянуть черную бабочку на шее лыбящегося брюнета. – Повезло же мне. Когда оба вернулись в зал, оркестр снова играл что-то легкое и непринужденное. И никто не знал, почему у Шиньи Хиираги настолько высоко и идеально поднят белый воротничок, а у Гурена Ичиносе искусана ладонь, затянутая в шелковую перчатку. End of Flashback – Помню, – отстранившись, Шинья зарылся в темные волосы, легко массируя их у корней – знает, что Гурен любит, когда он так делает, настолько сильно, что готов мурчать. – И тот галстук-бабочку помню. Ты его ненавидел, но я заставил тебя его надеть. И ты весь вечер жаловался, как он тебе жмет. Ичиносе завалил блондина на спину, утыкаясь лицом в его грудь и подставляясь под прикосновения ловких рук. Легкие, нежные, трепетные, но именно от них почему-то начинали дрожать кончики пальцев. Шинья продолжил. – И ты постоянно зачесывал назад волосы, старательно их прилизывая. Так нет бы просто зачесать, ты через каждые пять минут проводил по ним ладонью. Словно они от этого стали бы еще более гладкими, – Гурен не видел, но чувствовал улыбку в его голосе. – Я терпеть не мог, когда ты так делал, и весь вечер пытался их растрепать. Но ты только отмахивался и говорил, что по форме положено. Тихий вздох, и пальцы выскользнули из темных прядей. Какой-то грустный смешок. Голос Шиньи на этот раз прозвучал тише, и Гурен открыл глаза. – И все же я никогда не любил блюз. В соседней комнате послышался тихий стук, скрип, а затем знакомый звук слегка заедающей пластинки и радостные возгласы – кто-то из подчиненных Ичиносе нарыл в запыленной кладовой старенький граммофон. Когда хрип сменился знакомыми неторопливыми переливами блюзовой композиции, Шинью пробрало на смех. Но вместо ожидаемой фразы: «О, как символично…» Гурен приподнялся, опираясь руками по обе стороны от блондина и накрывая его губы легким ленивым поцелуем. – А я люблю, – отстранившись, прошептал тот. – И тебя, и блюз.