Мертвые кружева

      В моем доме никогда не было домашнего театра. А если бы был, сейчас бы загорелся свет и поднялся занавес. Но этого не будет. Я слишком занят в такой прекрасный день. За окном метель, на миллионы километров лишь пустошь и темный холод. В комнате немногим теплее и уж точно не светло. Но свечи в моем присутствии не горят. Свечи из моих же восковых слёз. Мольберт развернут к окну, отсутствие моей тени только на руку - света мало, но глаза попортить мне не грозит. Писать портрет твоей кровью так приятно - красный цвет в полусумраке не так криклив, но спокоен и таинствен. Но платье снова запачкано! Твоя неаккуратность немного раздражает, но я был бы так же неаккуратен, если бы с меня содрали кожу. У тебя была привычка жаловаться на перхоть, но больше никогда этого не сделаешь - твои ужасные волосы сгорели вместе с изуродованной татуировками кожей. Мне пришлось долго проветривать подвал.Прекрасно выглядит. Пожалуй я не буду мыть здесь пол - этот кровавый круг вокруг твоего стула очень хорош и дополняет образ. Но красное лицо тебе так не идет. Жидкий фарфор неравномерно ложится, капает на салфетку, но платье чисто.Вот так. Убрать ненужный кусок ткани - дело одной минуты. Прекрасно. Лимонно-желтое, чуть запачканное алым платье, обнаженные мышцы и нервы на открытых шее и руках, пустые черные глазницы и белая лакированная головка. Твои глаза совершенно сюда не подходили, ведь зеленый вовсе не сочетается с лимонным и алым, а вот серьги из них очаровательны. Скажи мне спасибо. Пришлось повозиться, прикрепляя их, но теперь ты - само совершенство. И почему ты молчишь? Твоя неблагодарность тоже иногда неприятна...        Ты любишь греться у камина, слушая тихую мелодию музыкальной шкатулки. Она уже давно хрипит и останавливается, не сыграв и половины, она ровесница этого дома. Здесь тысячи комнат, но именно огромная холодная гостинная - твоя любимая. И сядь ровно! Так лучше. Но что это? Да да, что это у тебя? Ты любишь делать сложные прически, часто используешь шпильки. Но тебе больше идет, когда твои волосы просто уложены назад, а вот спица, торчащая по обеим сторонам головы из висков не дает мне забыть твою любовь к шпилькам. Но на твоем лице снова отражается печаль. Тебе не хватает любимой музыки. Не волнуйся. Ум делал тебя интересным собеседником и не раз помогал тебе, но в жизни постоянно надо выбирать. Мне пришлось вскрыть твой череп и выскрести его дочиста. Зато теперь твоя музыка всегда с тобой. И за волосами не видно миниатюрного ключика, с помощью которого можно завести механизм. Он совсем новый и работает очень долго. Его почти невидно, но шестерни в твоих глазах его выдают. Я оставляю тебя - я только что растопил камин пожарче и механизм заведен на максимум. Это вечер будет для тебя долгим и прекрасным.        В подвале холодно, под потолком горит всего одна лампа. Но даже этого света хватит. Окошко под потолком почти занесено снегом и синева сумерек дает понять, что день подошел к концу. Инструменты начищены до блеска, стерильны и протерты раствором. Ты лежишь на столе и обреченно смотришь на лампу. Такой несчастный. И такой красивый. Этот шов посередине твоего лица тебя немного уродует, но я старался. Стежки идеально ровны. Твоё лицо идеально гладко и бело. Я старался, отмывая его от крови, и использовал пилку с самыми мелкими зубчиками, чтобы как можно меньше порвать твою нежную кожу. Сшить распиленную голову обратно весьма непросто. И не обижайся мой милый, твоя красота буквально цвела и если бы я не сохранил её, эмоции бы изуродовали тебе личико неисправимо. И у тебя был прекрасный голос, этого нельзя забыть. Я долго трудился, срезая кожу и мышцы с груди и спины и очищая кости. Тебе нужно сердце, милый мой. Думаю, листовидная Kallima paralekta идеальна для тебя. Она невзрачна и красива, как твой костюм. И теперь последний штрих - дополнить клетку твоего "сердца" проволочными прутиками, ибо из-за ребер она могла бы выпорхнуть. Но уже нет.        Я отхожу к зеркалу и поправляю кружевной полосатый пиджак. Что-то странное в груди, ощущения не из приятных. Я привык к поселившимся в мозгу мокрицам, они не надоедливы, слизни в вечно пустом желудке тоже вполне терпимы - мой нестерпимый и вечный голод не так заметен и не так остро ощущается, бабочки живущие и размножающиеся в венах тоже не вызывают неприятных ощущений, только гусеницы, поедающие мой тлен немного щекочутся и холодит слизь проклюнувшихся коконов, но я чувствую что-то еще. А так не хочется пачкать одежду. Недолюбливаю копаться в себе - обязательно перепачкаю и перчатки, и рукава. Но что-то просто толкает сделать это снова. Расстегиваю пиджак, поднимаю рубашку. Под ребрами скользко и холодно, но делать новые надрезы, по счастью, не надо. Старый никогда не заживет. Вертлявый, подлец! Пальцы погружаются в раскисшее сердце, шарят там, размешивая его в желе. Попался! Медленно вытаскиваю, чувствую в пальцах твердую и удивительно вертлявую толщину. Какой, однако, неприятный сюрприз. И никогда не видел таких червей - длиннющий, твердый как провод и черный. Никогда не убивал живущих во мне, но это я просто растаптываю каблуком.       Больно и холодно. К снегу и льду я привык, но боль - давно забытое и вновь испытанное ощущение. Мои бабочки в панике разлетаются облаком изо всех открытых вен, гусеницы выползают из своих убежищ. Мокрицы через уши бегут прочь и падают, стуча крупными градинами по обледенелой крыше. Слизни внутри сворачиваются в комки, но их это не спасет. Довольно неудобно, но я ощущаю это краем сознания. Острый шпиль, проткнувший меж лопаток, теперь на метр торчит надо мной. С этой высоты отлично видны многочисленные дыры в крыше дома, пустошь под горизонт и падающие в снег замерзшие бабочки. Только всё перевернуто. Ветер треплет меня, как зацепившийся за шпиль воздушный змей. Холод продирает насквозь в последний раз и я перестаю двигаться, повисая на шпиле. Я никогда не мог сбежать из своего дома, и даже умерев на самой его вершине, останусь тут навсегда. Но буду уже совсем пуст...