Когда тьма...

Длинные светлые волосы, растрепавшись, лежат волнистыми прядями на подушке, а парочка прилипла к изящной загорелой шее, мокрой от пота. И пусть окно - то, в которое он и пробрался, — открыто нараспашку, но жаркая летняя ночь Талига не даёт и прохладного ветерка. Невысокая тень наклонилась низко-низко над кроватью, русые прямые волосы скользнули вперёд, практически касаясь щёк и носа спящего юноши. Аквамариновые глаза слегка светились в темноте, отсвечивая от бликов лунного света. — Арно. «Р» слегка грассирует, но в целом выглядит всё довольно нормально. На первый, невооружённый взгляд. — М… Вальхен? — Шшш, — Второй юноша, вошедший через окна, тихо шипит. Ему не надо громких восклицаний, слов вообще. Тьма — непроглядная чернильная тьма — расплывчатыми щупальцами окутывает худую фигуру ночного гостя, названного Вальхеном. Арно тихо хмыкнул, снова распластавшись на кровати. Окутанное тьмой колено касается сбитой простыни, опираясь о матрас, и Савиньяк ёжится от внезапного холода. Он знает, что его будут целовать призрачные губы, кем-то или чем-то израненные до сухих шрамов. Его будут касаться руки, окутанные тьмой до такой степени, что кажется, что это просто кожаные перчатки. И он будет захлёбываться чужими слезами, невысказанными словами, которые Валентин может чувствовать, но не умеет говорить. Задыхаться чужими чувствами, чужим дыханием, чужим же одиночеством. Но Арно никогда не узнает, как больно Валентину встречать рассвет, делая вид, что он нежится в объятиях блондина. — Уже уходишь? — Мне… пора. Ему больно произносить слова, а доверие, когда-то взлелеянное обоими, тает с каждой такой ночью. — Приходи ещё! — вдруг с жаром говорит Арно. — Приходи, можешь даже не делать всего, что хочешь, но… приходи! Не оставляй. На бескровном лице Вальхена проскальзывает кривая улыбка. Не оставлю.