***
Теперь он понимает Юно. Понимает, сочувствует, сопереживает — и всё так же ненавидит. Тихо, молча, скрытно, до отвращения безответно. Улыбается, кривит губы в ответ на ласковые слова, держит за руку, не ощущая ничего — только тоску, нетерпение да досаду. Играет хлюпика, распускает сопли, выставляется слабаком, позволяя той идти вперёд с ножом наперевес, втайне молясь, чтоб хоть кто-то вогнал ей пулю под ребро, и постепенно привыкает. С каждым разом всё легче, можно без усилий сказать «я люблю тебя», вовсе и не любя, можно снова убить первого своего человека, можно обмануть — потому что всё это уже было, а повторять действия не так уж и сложно. Амано Юкитеру сделал свою Игру бесконечной. Он вновь запускает цепь, становится Первым, видит те же лица, слышит те же слова. Круг медленно замыкается, все умирают, он становится Богом — и сначала. Прожить. Перемотать. Снова прожить. Миры сменяют друг друга, как в калейдоскопе: четвёртый, восьмой, тринадцатый, двадцать первый, сорок пятый... Он чувствует себя одержимым, но не может остановиться. Убийство превращается в простую задачу. Нож в руке приятным весом, отдаёт в плечо выстрел пистолета, в глазах — завеса от световухи. На языке бесстрастное «оставим их». Всё идёт как по маслу. Никаких возражений, сомнений и колебаний, он знает все ловушки, помнит все ходы. Игра завершается быстро: он хладнокровно убивает всех игроков, стремясь закончить цикл, и с какой-то садистской радостью всаживает лезвие в сердце улыбающейся Гасай. Руки больше не дрожат, жалости нет и в помине — не к этой безбашенной суке. а ты чем лучше? На пол капает кровь — чужая, желанная, — падает с глухим стуком тело, но Юкитеру этого уже не видит. Он — Бог, диктующий правила, и, чтобы вырваться из круга, нужно лишь умереть. Это просто. Подставить горло в нужную минуту, опустить руки хоть на секунду, сдаться и позволить кому-то другому взвалить на себя это жуткое бремя. Но рядом Юно — эта мерзкая лицемерная сталкерша, твердящая о своей больной любви, и её на трон пускать нельзя. Юкитеру стискивает зубы, ножи вонзаются в плоть с характерным звуком, взвивается к потолку пламя, трещит автоматная очередь. Юкитеру играет в войну с самим собой и не может точно сказать, кто же выигрывает.***
Сто семьдесят шесть миров. Сто семьдесят шесть поцелуев. Амано играет по правилам, кроша на своём пути всех замешанных в этой кровавой драме лишь ради одного момента. Он вновь и вновь запускает заезженную пластинку, только чтоб ещё раз увидеть, как умирает под ногами его единственная любовь. Он проклинает — себя, Деуса, Игру? — за то, что не способен спасти Акисе Ару. За то, что не может создать его, слепить своими руками, наделить голосом и сердцем, влюбить в себя заново, и прекратить этот безумный цикл. В каждом из миров — и в седьмом, и в пятидесятом, и в девяносто первом, — Акисе говорит с ним, дарит надежду, спасает. Он не подозревает, что через несколько дней умрёт в сто сороковой раз. Не представляет, что перед этим оставит Юкитеру свой первый в этом мире, и сто сороковой во Вселенной поцелуй. И уж тем более не знает, что Амано согласен пройти этот ужас в сто сорок первый раз ради нескольких драгоценных секунд. Прожить. Перемотать. Выслушать выученную наизусть историю Юно, убить всех своих друзей, наблюдать, как рушится ещё один мир, — который, возможно, мог бы спасти — принесённый в жертву его несбывшейся любви. Юкитеру мучительно больно — он мог бы позволить Акисе умереть окончательно и бесповоротно, мог бы дать счастливую жизнь, мог бы сделать что угодно. какой смысл, если меня там нет Он же Бог, в конце концов. Но вместо этого Юкитеру предпочитает глядеть на кровь сквозь пальцы и отвечать на свой сто семьдесят шестой поцелуй. Глаза Акисе расширяются в изумлении, когда губы Амано размыкаются, а через несколько минут закрываются навсегда. Акисе Ару — это светлые волосы порывом ветра, алые глаза — пронзительные, прямо в душу, мягкие губы — уже в сто семьдесят шестой раз. Акисе — это рваная горловая рана, полопавшиеся капилляры на веках, лужа крови на развороченном бетоне. Это отчаяние, дыра в груди, безмолвный вопль и ногти в ладони, это нож в сердце Юно — позже, милый, — и неудержимое желание начать сначала. Акисе Ару — что-то неуловимое, ускользающее из рук, умирающее под ногами. по чьей же вине? Что-то любимое. Акисе не может выиграть, он вне, он лишь Наблюдатель. Акисе — второстепенный персонаж, но для Юкитеру уже сто семьдесят шестой мир существует только благодаря ему. Амано рад бы отдать победу, но это невозможно, поэтому он продолжает: убивает, бежит, любит, целует, плачет. Потом сначала. Прожить. Повторить?***
Ещё раз. В сто семьдесят седьмом мире Юкитеру как дома. Знакомые лица, привычный порядок, события сменяют друг друга, лишь незначительно отличаясь от предыдущих ста семидесяти шести. Неизменны только несколько вещей: безумие Юно, жестокость Юкитеру, когда, когда я стал таким и любовь Акисе. Юкитеру чувствует, что тоже сходит с ума — невозможно проживать бесконечные дни в погоне за самым главным. Чувствует, как по нему расползается яд; видит свои глаза в отражении чужих — незнакомые зрачки, пропитанные страхом и болью; слышит горький подтекст за завесой повседневных фраз. Он забывает, каким был в начале, и почти не удивляется тому, как удобно и правильно лежит нож в его ладони. Убивать не страшно и не трудно; жить дальше — куда как хуже. Он не знает, сколько повторов выдержат его уставшие нервы; думает, что скоро сорвётся и всё испортит, если Акисе ещё хоть раз посмотрит на него таким взглядом. Это слишком. Перед глазами вездесущая картина: рваные раны на теле, хлещущая по плечам кровь, багровый воротник когда-то белой рубашки. Сто семьдесят шесть поцелуев. Сто семьдесят шесть смертей. Акисе что-то говорит — знакомое, слышанное много раз, — а Юкитеру ждёт блаженного момента счастья. Он помнит последовательность: сейчас Акисе подойдёт, возьмёт за руки, будет убеждать в чём-то важном. Где-то сзади уже крадётся Юно, несущая в ладонях смерть, но это всё позже, а пока — только они двое, груда мёртвых тел за спиной и поцелуй, ради которого Бог разрушает миры. Юкитеру ждёт. Он считает секунды, вздрагивает на ветру, впитывает запах Акисе, молча молит его поторопиться. Вокруг идёт к своему концу сто семьдесят седьмой мир, но Амано Юкитеру давно опротивело это зрелище; он глядит в ласковые, полные доверия глаза напротив, и сам тянется вперёд, ускоряя финал. нет, нет, остановись, что-то пошло не так Он успевает заметить: Юно Гасай, пришедшая раньше положенного. Кровавые бинты, алый след на камнях, отблеск стали под лучами солнца. Мгновенно затопивший нутро страх, паника, полетевший к чёрту сценарий. глупо было думать, что это продлится вечно Успевает: нож, занесённый над Акисе, перекошенное злостью лицо — дикая маска безумной, — хищный звериный оскал. Да, всё-таки успевает: оттолкнуть, уронить на землю, под ноги — привычное место, верно? Успевает просчитаться, в конце концов. Беззвучно всхлипнуть от боли, когда нож входит в сердце, и тут же забыть о ней, взглянув вниз. Акисе Ару — это расширенные зрачки, застывший ужас. Это дрожь по телу, оборвавшееся дыхание, царапины на руках. Капли крови на бетоне — его ли? Акисе Ару — это боль, злость, отчаяние, сжатая в кулаке арматура. А ещё — непонимание. Юкитеру смотрит на него, когда всаживает нашаренное на земле лезвие прямо в живот воющей над ним Гасай. Странный финал для сто семьдесят седьмого мира: мёртвые он и она, живой Акисе, оставшаяся Восьмая. На самом деле Юкитеру плевать, кто будет Богом в этот раз; досадно лишь, что свой сто семьдесят седьмой поцелуй он так и не получил. Акисе Ару — это пронзительный вопль, испачканные в крови руки, слёзы, обжигающие щёку. Это тёплые объятья, беззвучный шёпот, тихий сорванный стон. Акисе Ару — часть его длинной, пропитанной смертью жизни. нет, это и есть моя жизнь Он умирает первым, не сводя глаз с Акисе. Умирает, сжав его ладонь, молча и без сожаления. Акисе погибал ровно сто семьдесят шесть раз; Амано Юкитеру — лишь один. Цикл завершается.***
Он всё ещё помнит темноту. Просыпается от кошмаров и глядит в потолок, силясь вспомнить, что видел во сне. Разбирается в огнестрельном оружии, совершенно этому не учась. Режет овощи, удивляясь, что нож в руке лежит так привычно. Запрещает звать себя «Юкки» — почему, хотелось бы знать? — и порой слышит голоса в голове. Глухие, далёкие, чьих хозяев не вспомнить; Юкитеру ненавидит один и скучает по второму. Ещё помнит светлые волосы, белее снега, глаза — алые, яркие, — а вслед за ними всегда море крови. У этого воспоминания нет имени, нет телесной оболочки; Юкитеру ищет его взглядом, но откуда-то знает, что это бесполезно. Жаль, потому что он помнит: призрачные тонкие ресницы, тяжесть руки на плече, чьё-то дыхание — близко, близко. Страх, безотчётный ужас, боязнь чего-то незримого. Успокаивающие касания, прохладные пальцы на шее. Помнит: поцелуи и лёгкость, растущая тревога, слабость, терпкий запах чужого тела. Тихое: «я люблю тебя». в каком из миров это было? Акисе Ару. Порой Юкитеру кажется, что он вот-вот вспомнит, но истина всякий раз ускользает. Кажется, что он слышит знакомый голос в толпе, что видит прядь светлых волос, чувствует взгляд на спине — но никого нет. Кажется, позабылось что-то важное, но проходит время, и беспокойство притупляется. Амано Юкитеру — просто человек. Он точно знает, что существует лишь один мир, но подозревает, что на самом деле их гораздо больше.