Проигрыш

Старые потёртые половицы натужно скрипят, по комнате гуляет сквозняк, проникающий через раскрытые окна. Мускусный запах секса и только-только оборвавшейся страсти выветривается, давая свободно вдохнуть и успокоить стучащее сердце, провалившееся куда-то в желудок. А может, ещё ниже, туда, где совсем недавно пульсировало возбуждение. Курапика не раскрывает глаз, плотно сомкнув веки, и притворяется спящим, но от его слуха не укрывается ни один звук, тонущий в комнате. Полы продолжают скрипеть, слышен шорох одежды, и Курапика считает секунды до того момента, пока останется наконец один и сможет расслабленно растянуться на простыни, чтобы чуть позже поддаться пожирающей злости на самого себя из-за собственной слабости. Ситуация совершенно выходит из-под контроля и не поддаётся никакому объяснению. Курапика плохо понимает, как вообще смог подобное допустить, но спрятаться от фактов не получается. И примерно раз в месяц — иногда чаще — он пересекается с Куроро, единственным человеком, которого ненавидит больше себя, и Хисокой, тем, кого ненавидит чуть меньше, в дешёвых гостиницах или снятых на сутки квартирах с одинаково скрипучими полами, продавленной кроватью и обшарпанными обоями. Когда Куроро впервые приходит к нему, Курапика в бешенстве. Злость заполняет всё вокруг, когда Куроро прижимает его к стене и не даёт двигаться, проникновенно шепча на ухо, едва касаясь его губами. Курапика ловит себя на том, что по спине бегут мурашки, а кожа, которую обжигают дыханием, становится такой чувствительной, что не удаётся удержать судорожного вздоха. Наверное, он действительно ненавидит себя и хочет наказать за всё на свете, потому что другой причины, почему он практически не сопротивлялся и даёт уложить себя на лопатки, не существует. По крайней мере, он её не видит. Куроро… в нём плещется холодная страсть и расчёт. Курапика пылает ненавистью в эти моменты, сам меняет темп, ускоряет его и переводит на новый уровень, перекатываясь со спины и седлая бёдра Куроро. Тот вплетается пальцами ему в волосы, заставляет откидывать голову назад и со спокойным удовлетворением наблюдает за тем, как лицо Курапики искажает наслаждение. Наслаждение, которое приносит Куроро. В этом есть особенная доля мести за утраченную возможность пользоваться Нэн. И Куроро мстит от всей души, вдавливаясь в чужие бёдра так сильно, что Курапика кусает губы до крови. С ним он не издаёт ни одного звука. С Хисокой всё по-другому. То есть действительно всё. Хисока плетёт свою паутину, не хуже Геней Рёдан: липкую, обширную и запутанную. Курапика попадает в неё моментально и сразу же теряет свой шанс выбраться. Хисока хитёр и умён. А ещё он не любит скрывать своих эмоций, поэтому, обнаруживая периодически на Курапике следы, оставленные не им, он щурится, молчит, но давит на поясницу Курапики особенно сильно, заставляет прогнуться, а потом медленно скользит ладонью по спине, оцарапывая кожу ногтями, до затылка, рывком вжимая голову в подушку. Курапика не сдерживается вместе с ним. Он стонет, скребёт пальцами по кровати, с которой уже содралась простынь, и подмахивает так яростно, что Хисока почти мурлычет и не отпускает его из своих рук ещё пару минут, когда всё заканчивается. То, что они оказались в постели вместе — абсурдно и за гранью здравого смысла. Курапика помнит самый первый раз и прячет лицо в раскрытых ладонях от стыда, не веря, что допустил подобное, что опустился на самое дно, где его имеют как последнюю шлюху два самых отпетых негодяя, из-за чего даже в глаза друзьям невозможно смотреть. Они оба отравляют его душу, делают её чёрной и порочной. И Курапика винит только их в том, что так слаб, что сдался так быстро, что не способен оказать должное сопротивление и уйти с гордо поднятой головой. Желание борьбы Хисоки, его желание победить ощущается даже в постели. Он воспринимает Куроро не врагом — соперником. И счастливо растягивает губы в улыбке, когда смотрит в лицо Куроро напротив своего. Тот насмешливо отвечает взглядом и тянет Курапику на себя, принимая правила игры. В губы Курапики утыкается крупная головка члена, которую он почти рефлекторно обхватывает губами, чувствуя на языке мускусный привкус, такой знакомый, что даже подташнивает. Куроро поглаживает его по волосам, но не сводит взгляда с Хисоки, выгибая бровь и немного подаваясь бёдрами, навязывая нужный ему темп. Не слишком быстро, не слишком медленно. Идеально, чтобы не кончить сразу и не затянуть до такой степени, что игра потеряет смысл и перестанет быть азартной. Член упирается в горло, Курапика облизывает головку и скользит языком по всему стволу, почти утыкаясь носом в чужой пах. А сзади внутрь него проскальзывает Хисока, решивший действовать без подготовки. Он входит внутрь всего двумя слитыми толчками, зная, что Курапика уже растянут — Хисока ввалился в комнату как раз в тот момент, когда он кончал, придавленный к кровати телом Куроро. Курапика не может сдержаться и стонет, цепляясь пальцами в бёдра Куроро и сжимая их сильнее нужного, мстительно желая оставить пару отметин. Он в самом деле ощущает себя шлюхой, грязной и податливой, которая едва ли не верещит от счастья, что её трахают. И помимо омерзения эти мысли приносят ещё и возбуждение, Курапика вновь пытается себя ненавидеть, но ему не дают отвлечься. Хисока вздёргивает его на колени и поднимает бёдра сильнее, вдавливаясь пахом и делая несколько размашистых толчков, от которых Курапика сдавленно хрипит, чувствуя, что член Куроро всё-таки проскальзывает в глотку, мешая дышать. Куроро смотрит на него с интересом, продолжая двигать бёдрами. В уголках его губ зарождается усмешка, потому что с ним Курапика не бывает настолько развратным, взмокшим и раскрасневшимся. Его лицо пылает, взгляд расфокусирован, а зрачки настолько расширены, что невольно вызывают любопытство. — Ты ему что-то дал? — Куроро смотрит на Хисоку, который методично вдалбливается. — Нет, это природное обаяние, — фыркает тот. Он тянет ягодицы Курапики в стороны, открывая растянутый вход, предварительно выскользнув из него. Кольцо мышц пульсирует, желая продолжения. Хисока склоняет голову набок и с интересом проводит пальцем по краям ануса. По телу Курапики проходит дрожь, он глухо стонет, и его ноги разъезжаются в стороны. Куроро тоже останавливается, не скрывая своего любопытства. Видеть Курапику таким — это занимательно. И собственное физическое удовольствие можно отложить, временно заменив его на почти эстетическое. — Приятное зрелище, — удовлетворённо кивает Хисока, шлёпая с оттяжкой по правой ягодице. Курапика откликается ещё одним стоном, а на коже расцветает красное пятно. Хисока вновь вторгается в чужое тело, теперь уже переходя сразу на новый темп. Курапика буквально падает на кровать, утыкается лбом в простыню и не имеет сил приподняться. Куроро садится рядом с ним, поглаживает по голове даже с каким-то сочувствием. Ему нравится то, что он видит, это приносит своё наслаждение, но его недостаточно, чтобы кончить, поэтому он пододвигает Курапику ближе, кладёт его голову себе на колени и вновь тычется возбуждённым членом в его губы. Курапика почти не соображает. Тело превращается в один чувствительный нерв, вздрагивает от каждого прикосновения, но послушно пытается ласкать языком Куроро. Получается плохо, и тот не выдерживает: сам берёт его голову обеими руками и трахает глубоко в рот, с нажимом проникая в самую глотку, не обращая внимания на кашель. Когда же горло перестаёт сопротивляться такому давлению, Куроро хмыкает, переглядывается с Хисокой и ещё больше ускоряет ритм толчков. Теперь это похоже на борьбу, которая могла быть кровавой бойней, но превратилась лишь в соревнование, разменной монетой в котором стал на этот раз Курапика. Они кончают почти одновременно. Это больше напоминает ничью, чем безоговорочную победу кого-то из них. Курапика чувствует, что у него практически нет сил встать, что тело наливается свинцовой усталостью и приятной негой, растекающейся по венам самоубийственным удовольствием. Он лежит на смятой простыни: взмокший, совершенно опустошённый, но иррационально довольный. Через несколько минут ему захочется себя убить, предварительно собственными руками задушив Куроро и Хисоку. Но это желание из тех, которые он не сможет воплотить в жизнь. Хисока открывает окна, а Куроро одевается. Половицы скрипят, никто не разговаривает. Становится холодно из-за ветра, проникающего внутрь, но Курапика не находит в себе силы нашарить одеяло. Оно есть вообще тут? И ему приходится дальше притворяться спящим, потому что он понятия не имеет, как себя вести. Ему стыдно, больно и хорошо одновременно. Его должно пугать то, что он отдаётся сразу двоим, что получает от этого удовольствие, что, в конце концов, им обоим он нужен лишь только как повод помериться силами без использования Нэн. Курапика это чувствует каждой клеточкой своего тела, но блаженное наслаждение от такого сумасбродного секса никуда не уходит. И вырваться из сетей становится ещё сложнее, липкая паутина опутывает его с головы до ног, поглощая всё существо и впитывая его желания, чтобы исполнить в следующую встречу. Это продолжается многие месяцы. Оно похоже на зависимость и мазохистское удовольствие. У каждого. Курапика думает об этом, когда сознание немного проясняется, а комната наполняется привычным скрипом половиц и шорохом одежды. На секунды все звуки исчезают. Он всё ещё лежит с закрытыми глазами и явственно представляет, как эти двое обмениваются взглядами и тихими смешками, предлагая провести ещё одно сражение немного позже. — Увидимся, — бросает наконец Куроро, но его шагов не слышно. А через мгновение Курапика чувствует, как его тело накрывает лёгкое одеяло. Хисока усмехается, и Курапика ощущает его взгляд на себе. Но продолжает смирно лежать, контролируя дыхание. Дверь тихо закрывается, Хисока подходит к кровати и говорит: — Я знаю, что ты не спишь. И Куроро об этом знает, так к чему разводить театр? — он откидывает одеяло и взгромождает Курапику на руки, чтобы оттащить в душ. Тот не сопротивляется, на это сил тоже нет. И уже там, прижав Курапику к кафельной плитке, Хисока внимательно всматривается в его лицо без особого любопытства, но с нескрываемым предупреждением, оглядывая пару пятен засосов и следов от пальцев на шее, оставленных Куроро. Курапика лишь устало приваливается к стене и хоть не отводит взгляд, всё равно мало заинтересован в каком-то продолжении. Будь он не так вымотан, он бы обязательно съязвил на тему того, что его относят в душ на руках. Хисока ещё раз усмехается, рывком подтягивает его к себе, сжимая в ладони ушибленную ягодицу, и наклоняется к губам, втягивая в поцелуй: глубокий, даже немного болезненный — Хисока использует ещё и зубы, несильно кусаясь. Курапика слабо стонет и пытается отвертеться, качая головой. Но Хисока отлипает от него только тогда, когда сам того хочет, и говорит: — Знаешь, я не люблю, когда мои соперники проигрывают. Но твоему проигрышу я рад. Так даже интереснее. Курапика закрывает глаза и подставляет лицо под прохладные струи воды. Он не чувствует, что проиграл. Наверное, потому что именно в эти пару часов, которые он проводит раз в месяц в дешёвых снятых комнатах, он чувствует себя по-настоящему расслабленным и не способным контролировать ситуацию, отдаваясь и вверяясь в чужие руки. И пусть сам бы он никогда этого не признал — даже самому себе, — его этот проигрыш тоже устраивает.