Ангел

Тома приходит будить его каждое утро — ровно в восемь, потому что в девять у Шо начинаются уроки. Как в обычной школе, но ничего обычного, потому что он никуда не пойдёт. Его школа — в соседней комнате, перед огромным экраном, на который выводится изображение учителей. Кого-то, может, и устроило бы подобное, но Тома слишком хорошо знает, как его подопечному на самом деле одиноко. Он слишком сильно разметался по постели, как и всегда — одеяло сбито в самое изножье, подушка вот-вот свалится с кровати, а мятая майка задралась до самой груди, обнажая крепкий живот. Тома стоит и просто смотрит в течение нескольких секунд прежде, чем протягивает руку и гладит подопечного по спутавшимся волосам. Таким мягким, словно шерсть ухоженного домашнего животного. Хочется гладить и гладить, именно поэтому Тома позволяет себе лишь пару мимолётных прикосновений. В конце концов, он профессионал, и это — всего лишь работа. — Шо, пора вставать. Тома не повышает голос, стараясь говорить тихо и мягко. Он не хочет пугать подопечного, хоть и знает, что с первого раза тот ни за что не проснётся, потому что ужасный соня. Но Тома зовёт его снова, продолжая легонько перебирать волосы пальцами, а потом осторожно, но настойчиво трясёт за плечо. — Просыпайся сейчас же, Шо. Если ты пропустишь занятия, твой отец будет злиться. На нас обоих. Шо недовольно хмурит брови и поджимает губы, а потом внезапно почти сворачивается в клубок, как кошка. Всё для того, чтобы ровно спустя секунду резко выпрямиться и сесть, сонно хлопая глазами из-под всё ещё нахмуренных бровей. В такие моменты он выглядит намного младше, чем есть на самом деле. Такой трогательный и уязвимый, вовсе не оправдывающий те слухи, которые о нём ходят. Обычный ребёнок, только и всего. — Завтрак на столе, — говорит ему Тома и выходит из комнаты, позволяя подопечному собраться самому. Потому, что соблазн начать помогать этому существу слишком велик — проверено на собственном опыте. Шо выходит минут через семь, уже умытый, причёсанный и переодевшийся в форму. У Томы это каждый раз вызывает какой-то саркастический смех — то, что его подопечного заставляют одеваться, как ученик школы, которую тот не видел и не увидит никогда. С точки зрения Томы, это жестоко, но, разумеется, он никогда не делится подобными мыслями с Шо. Этому мальчику итак хватает поводов для расстройства. Да и, к тому же, это снова будет выходить за рамки служебных обязанностей. Пока у Шо занятия, Тома возвращается на свой «наблюдательный пост» — в крошечную комнатку, увешанную экранами. Это его обязанность — следить за тем, чтобы никто чужой не приблизился к его подопечному. А точнее, к клетке, в которую этот подопечный навечно заключён. Целыми днями сидеть в кресле и пялиться в экраны, наблюдая за нехитрой затворнической жизнью отдельно взятого человека — такова уж работа Томы, и он не стал бы на неё жаловаться. Наверное, потому, что вообще не привык как-то критиковать работу, для которой он был обучен. А может, потому, что… Пищит кнопка вызова, и Тома против воли вздрагивает, обнаружив, что снова слишком сильно погрузился в собственные мысли. Он отставляет полупустую кружку с давно и безнадёжно остывшим кофе и поднимается на ноги, чтобы спуститься по маленькой лестнице и снова оказаться в «жилище» своего подопечного. Занятия уже окончены, так что его компания может понадобиться. Шо валяется на полу на искусственной шкуре, широко раскинув руки и ноги, и смотрит в потолок. На низком столике неподалёку неаккуратно свалены какие-то распечатки — наверное, новые задания. Тома осторожно подходит к подопечному, присаживается рядом, прямо на пол, и выжидающе смотрит, пока тот не отвечает наконец, тяжело вздохнув перед этим. — Я снова не смог сдать тест по японскому, — печально сообщает Шо. — Кажется, я всё же совсем идиот. Тома сочувственно качает головой и машинально вновь тянется погладить Шо по голове, как ребёнка. Тот охотно подставляется под ласку и довольно жмурится, как кот, но потом уголки его губ снова печально опускаются. Это словно приводит Тому в чувство, и он поспешно убирает руку, невольно сжимая её в кулак, точно чтобы сохранить остатки прикосновения. — Прости, тебе, должно быть, стыдно за меня. Я… пойду, потренируюсь. Только на это меня и хватает, там мозги не нужны. — Я с тобой, — предлагает Тома и, не дожидаясь ответа, сам направляется в комнату для занятий, где специально для физических упражнений поставлена пара тренажёров. Шо приходит следом, успев переодеться в спортивный костюм, и следующие полтора часа Тома помогает ему с тренажёрами и становится его оппонентом в тренировочном бое. Он не знает, зачем Шо вообще учили этому — борьбе, но догадывается, что, возможно, всё дело в той же причине, по которой его подопечного держат взаперти. — Я пойду в душ, — говорит Шо наконец. Он тяжело дышит, его майка намокла от пота, который блестит на шее, лбу и сильных руках. Шо откидывает назад мокрые спутавшиеся волосы и застенчиво улыбается Томе, украдкой слизнув с верхней губы солёные капли. Он в такие моменты выглядит одновременно и взрослым, и совсем ребёнком — совсем не тот человек, который ещё каких-то несколько мгновений назад с таким упорством пытался пробить защиту Томы, а какой-то маленький мальчик, желающий привлечь внимание старшего брата. Тому это смущает — потому, что на самом деле они с Шо одного возраста, и потому, что он, кажется, догадывается об истинной причине всех этих взглядов и улыбок. — Да, конечно. Я после тебя, — улыбается Тома в ответ, стараясь сделать это как можно более отстранённо и менее тепло. Но не выходит, потому что рядом с этим человеком те внутренние ограничители, которые воспитывали в Томе и которые он сам много лет пытался выработать в себе, отказываются работать напрочь. Рядом с Шо он не может оставаться бесчувственным и полностью сосредоточиться на своей работе. Рядом с Шо не получается лгать самому себе. Рядом с Шо… Тома очень старается не смотреть ему вслед и просто набрасывает на голову полотенце, делая вид, что вытирает взмокшие волосы. И только когда звук шагов затихает, он осознаёт, что это то же самое полотенце, которым пользовался Шо. Это слишком интимно, слишком… да практически неприлично, хотя тут нет никого, кто мог бы узнать о случившемся. Но Тома чувствует, как кровь приливает к лицу, и зло хлопает себя ладонью по щеке, комкая злосчастное полотенце другой рукой. Надо бы просто выбросить его в мусорную корзину, и Тома тут же делает это, но выбросить из головы воспоминание о чужом запахе слишком трудно. О чужом запахе, о чужом открытом взгляде, о чужой мягкой улыбке. Тома делает глубокий вдох, закрывает глаза и пытается найти внутри себя тот островок спокойствия и безмятежности, который всегда помогал ему в прошлом. Чтобы уцепиться за него и удержаться от соблазна. Помогает не очень, если не сказать, что вообще не помогает. Но у Томы нет никаких других способов отвлечься и успокоиться, так что на безрыбье сгодится и этот. В конце концов, он делает пару глубоких вдохов-выдохов и, так и не найдя в себе силы просто выбросить полотенце, оставляет его там же, где и взял — на скамье в тренировочном зале. А потом, почему-то решив, что прошло уже достаточно времени, просто идёт в душ. На самом деле, душевая здесь одна, как и туалет — тесная полупрозрачная кабинка с каким-то странным цветочным узором. Иногда Тома, поддаваясь мимолётным чувствам, водит пальцем по переплетениям стеблей и причудливо изогнутым лепесткам неведомых растений и думает, что Шо тоже мог бы делать там. Шо, странный одинокий ребёнок, чья жизнь проходит в четырёх стенах. Иногда Тома вспоминает, как впервые увидел его, своего первого подопечного. Он сам тогда только-только закончил военную школу, куда его, с детства отличавшегося слабым здоровьем, запихнул отец, ужасавшийся «девчоночьим наклонностям» старшего сына. Тома, наверное, никогда не забудет того стыда, который всегда испытывал, когда отец хвалил своего младшего ребёнка, не самого умного, зато крепкого и спортивного, а результаты Томы, который изо всех сил старался быть первым по всем предметам, игнорировал напрочь. Мать не вмешивалась в это и вообще, казалось, была замкнута лишь на собственных проблемах, так что Тома привык всегда полагаться только на самого себя. В военной школе, где всё внимание уделялось лишь физической подготовке и оттачиванию навыков выживать и убивать, ему было действительно нелегко. Слишком много неудач, слишком много насмешек, слишком много боли. Но Тома не сдавался, потому что… потому, что просто не мог сдаться. Это было в нём всегда — нежелание уступать, признавать себя проигравшим. Видимо, это и помогло ему, потому что по окончании он получил рекомендацию. Очень хорошую, как сказал Томе его наставник. И Тома чувствовал волнение, когда впервые шёл на встречу с заказчиком. Он не думал о том, справится или нет, это было, скорее, сродни детскому нетерпению. Но, что бы там не пытался представить себе Тома, его ожидания не оправдались. Хирано-сан был невысоким, хмурым человеком в дорогом костюме и всё время как-то странно озирался по сторонам, словно вот-вот ожидал нападения. Эта тревога тогда передалась и Томе — он машинально держал правую руку поближе к карману куртки, где лежал проверенный и удобный пистолет. Но когда он вежливо спросил, в чём именно будут заключаться его обязанности как телохранителя, Хирано-сан, дёрнув плечом, выпалил: — Ты будешь приставлен к моему сыну. — Я могу спросить, есть ли кто-то конкретный, от кого я должен буду защищать вашего сына? — снова спросил Тома. Он решил, что эта работа будет банальной — сопровождать богатенького мальчика, ничего особенно опасного и выдающегося. Но вместо этого он получил ответ, который сначала принял за нелепую шутку. — От всех, кто захочет завладеть силой моего сына. И… также вы должны будете защитить меня от него, если он потеряет над собой контроль. Потом он объяснил, что имел в виду, и Тома, конечно же, не поверил ему. Сверхъестественные способности? Да ничего подобного же не существует в природе! Возможно, будь Тома чуть менее вежливым, он отказался бы сразу, да ещё и в весьма резких выражениях, но вместо этого он решил подождать и взглянуть на того самого, со сверхспособностями. Шо был тогда в широкой пушистой серой кофте, с начёсанной на лицо чёлкой, и, казалось, он вот-вот расплачется. Уже потом Тома узнал, что он старше своего подопечного всего лишь на полгода, уже потом он узнал многое другое. А тогда ему хватило одного-единственного взгляда Шо — плаксы Шо, Шо, который боялся людей, но почему-то поверил именно ему — которым тот одарил его. Тома прочитал в этих глазах только одно. Мольбу о помощи, которую он просто не смог проигнорировать. И поэтому согласился, наверняка сделав самую большую ошибку в своей жизни. Хотя не то чтобы Тома всерьёз жалеет о своём поступке… По крайней мере, обычно. Он резко, раздражённо распахивает дверь душевой и растерянно моргает, потому что видит перед собой Шо. Совсем раздетого и даже не подумавшего прикрыться. Его мокрые волосы прилипли ко лбу и торчат во все стороны, а капельки воды на сильных плечах и спине блестят слишком красиво. Хочется коснуться настолько, что буквально ладони чешутся, хочется коснуться и погладить по выступающим лопаткам, обнять сзади, прижимаясь всем телом. Тома не знает, откуда у него вообще такие мысли, он боится этих мыслей и пытается их прогнать, но они преследуют его слишком давно, слишком неотступно. Заставляя чувствовать себя кем-то ужасным. — Тома! — Шо, кажется, рад его приходу. Словно забыв о том, что на нём ничего нет, Шо разворачивается полностью, практически поскальзываясь на влажной плитке, и Тома смотрит ему в лицо, только в лицо, отчаянно надеясь, что его щёки не покраснели. Шо протягивает ему полотенце — чистое, на этот раз чистое — и чуть хмурится, явно беспокоясь. Когда Шо хмурится, то ужасно напоминает своего отца. — Ты какой-то бледный. Так сильно устал на тренировке? Прости, что я… — Всё в порядке, — обрывает его Тома, делая очередную ошибку, отодвигая Шо в сторону, прикасаясь к нему вновь. — Сейчас схожу в душ и буду как новенький. А ты не стой безо всего, простудишься. Шо улыбается так ярко, что это просто слепит глаза. Такой красивый, такой солнечный, такой тёплый. Так легко радующийся по всяким пустякам. — Со мной всё будет в порядке. У меня крепкое здоровье, ни одна зараза не пристанет, — шутит он, практически подпрыгивая на месте оттого, что о нём кто-то волнуется. Тома прекрасно понимает — он ведь помнит, что отец Шо боится своего сына, а мать, кажется, умерла давным-давно. — Очень на это надеюсь. Иначе именно мне придётся поить тебя гадкими лекарствами, — пытается отшутиться Тома в ответ и отворачивается, чтобы поскорее раздеться. Потная одежда неприятно липнет к коже, да и, к тому же, ещё немного — и ему понадобится не просто душ, а холодный душ. Очень-очень холодный, чтобы хоть как-то снять нарастающее в теле стыдное напряжение. Он стаскивает через голову майку и уже распутывает завязки на удобных спортивных штанах, когда понимает: Шо всё ещё здесь. На том же самом месте, комкает в руках чистую рубашку и смотрит исподлобья, из-под неровно отросшей чёлки, с любопытством и одновременно с чем-то, что заставляет Тому чувствовать себя ещё жарче. «Не надо, — хочется попросить ему. — Пожалуйста, не смотри на меня такими глазами, не заставляй меня думать о том, чего никогда не будет». Но вместо этого Тома говорит совсем другое. — Что, хочешь, чтобы я помог тебе застегнуться? — получается слегка язвительно, и Шо тут же краснеет от возмущения. И, наконец, отворачивается, торопливо принимаясь одеваться. Он начинает всегда с рубашки, такой забавный… — Я не ребёнок уже и могу сам одеться, — бурчит Шо себе под нос, и пуговица, оторвавшись от его рубашки, со стуком катится по полу. Он не обращает на это внимания, потому что уже тянется за нижним бельём и джинсами, а потом решительно выходит из душевой, как был, босиком. Тома морщится — он правда переживает, как бы подопечный не простудился — но он остался один, так что может уже и продолжить. Ледяной душ заставляет его поёжиться и обнять самого себя обеими руками, но так нужно, так правильно. Холодная вода не только успокаивает тело, но и немного прочищает голову. Когда Тома возвращается, Шо сидит над своими заданиями, согнувшись в три погибели и сосредоточенно грызя ручку. Это правильно — сейчас у него по расписанию как раз домашняя работа, так что Тома, стараясь ступать как можно бесшумней, прокрадывается в свою комнату с камерами. Намереваясь перекусить каким-нибудь бутербродом и почитать, то и дело бросая взгляды на экраны. Ужинают они вместе, всегда вместе — Шо настоял на этом. «Потому, что еда вкуснее, когда ты ешь её с кем-то», — неуклюже пояснил он, а Тома просто пожал плечами. Ему несложно, правда несложно, тем более, что Шо, пожалуй, даже прав — Тома терпеть не может всю эту «полезную» пищу, которой пичкают Шо, но когда они вместе, все эти овощи не кажутся такими уж неприятными. Может, потому что Шо болтает без умолку о неполучившейся задачке по математике, об ошибках в тесте по английскому, о книге, которую он не понял, об игре, в которой ему удалось пройти новый уровень спустя очень много попыток. Тома рассеянно слушает всё это, изредка вставляя собственные комментарии — сначала он делал это просто из вежливости, но потом… В конце концов, он, например, читал ту самую книгу и легко может объяснить сюжет и поступки персонажей, так почему бы и не сделать этого? В конце концов, сам Тома тоже заключён в этой клетке, разве что всегда может покинуть её навсегда, в отличие от Шо. — Кстати, а почему бы тебе не сыграть со мной как-нибудь? — предлагает Шо вдруг с набитым ртом. Тома уже давно научился понимать его сбивчивую, не всегда правильную речь, так что разобрать сказанное не составляет для него никакого труда. — Эта игрушка, конечно, старенькая, но правда сложная и интересная. Я покажу тебе, ты ведь такой умный, Тома, ты обязательно научишься. Да ещё и меня обойдёшь, я уверен. Просто против компьютера так скучно играть… Тома только лишь вздыхает. Ему нравится, как звучит его собственное имя в устах Шо, с этим даже спорить невозможно — в конце концов, Тома потратил почти три месяца на то, чтобы приучить Шо не обращаться к нему на вы и слишком официально — вот только подопечный, кажется, снова забыл о том, что они не какие-то там друзья или соседи. И, как бы Томе не было самому больно от этого, он должен напомнить. — Прости, Шо, но я должен в первую очередь следить за твоей безопасностью, — Тома знает, что его холодный и безэмоциональный голос сейчас более чем убедителен. Он и должен производить, в первую очередь, впечатление безжалостного и преданного своей работе человека. — Так что не получится. И… разве ты не должен уделять больше времени занятиям, нежели играм? Плечи Шо опускаются, и он тяжело вздыхает, сразу начиная выглядеть ещё более одиноким. — Да, ты прав… — бормочет он и поднимается со своего стула. — Прости, пожалуйста, за то, что отвлекаю. И спасибо за еду. Он относит свои тарелки в посудомоечную машину и уходит обратно в спальню. Тома знает, что Шо сейчас снова будет биться над нерешёнными заданиями, и в очередной раз думает, насколько они двое похожи и вместе с тем, отличаются. Сильного и крепкого Шо отец не принимает потому, что он слишком глупый, а отцу Томы никогда не нравилось, что его умный сын не отличается хорошими физическими данными. Иногда Тома думает, что, может, стоит рассказать Шо об этом. Чтобы он не ощущал себя единственным отверженным. Но Тома знает, что если поступит так, то сделает их двоих ещё ближе друг к другу. А эта близость слишком опасна. Шо, на самом деле, не так уж много о себе говорит. Например, они ни разу не обсуждали истинную причину того, почему Шо заключён в этом подземном бункере с пяти лет. И Тома, наверное, даже рад, что не знает. Потому, что понятия не имеет, что он может сделать с Хирано-старшим в этом случае. Тома уже давно знает, что готов был бы защищать Шо, заботиться о нём даже забесплатно. И тут нет ни капли профессионализма, даже наоборот. Потому, что личные привязанности в их работе — всего лишь обуза. Тома бы и рад укорять себя за это, но не может даже этого. Он спит в крошечной комнатушке по соседству с «наблюдательным постом», всегда с открытой дверью, чтобы услышать, если что-то произойдёт. Шо будет кричать — Тома взял с него клятвенное обещание, потому что не доверяет всей этой навороченной технике и продвинутой сигнализации. Наверное, поэтому и спит так чутко и так мало — тёмные круги под глазами давно перестали вызывать у Томы какие-либо эмоции. Работа есть работа, вот только иногда… иногда он позволяет себе такую слабость, как подремать в кресле. Всего лишь минут пятнадцать-двадцать, пока у Шо идут уроки. Об этом никто не узнает, но всё же Тома стыдится этой своей маленькой слабости. Особенно когда засыпает случайно, оказавшись совсем не в силах противостоять накатившей усталости. Тома не знает, сколько проходит времени, но приходит в себя от чьих-то рук, обхвативших его сзади. Он вздрагивает, испуганно распахивая глаза и уже на автомате пытаясь достать пистолет, но сразу же замечает фиолетовые рукава знакомой кофты, и от сердца отлегает. Правда, всего лишь на мгновение. — Что-то случилось? — Тома старается спросить это как можно мягче, сам не зная, почему. Может, просто пугается, что у Шо действительно случилось что-то серьёзное. Ведь раньше он никогда не приходил сюда. — Нет, — Шо сжимает объятия ещё сильнее, прижимается к спине Томы, и в этих объятиях так тепло, так приятно… Слишком приятно, но Тома тянет время, нарочно тянет, потому что запретный плод так сладок… — Просто я звал тебя, а ты не откликался. Я соскучился. И… испугался, что ты тоже бросишь меня. Это тоже впервые. Раньше Шо никогда не говорил, что скучает. Раньше Шо не признавался в том, насколько действительно привязан к нему. И Тома теряется в собственных чувствах, потому что впервые не может, просто не может поступать так, как должен. — Я с тобой, — шепчет он вместо этого и сжимает ладонь Шо, такую горячую и шершавую. — Я никогда тебя не оставлю. Это так опрометчиво и наивно — обещать подобное, но Тома как будто чувствует, что Шо сейчас нужно именно это. Они делят эту минуту тёплой близости ещё некоторое время, прежде чем Шо отстраняется, сам, но достаточно медленно, явно неохотно. — Я пойду спать, — застенчиво сообщает он. — Спокойной ночи, Тома. — Спокойной ночи, Шо, — Тома не находит в себе смелости повернуться, посмотреть. — И приятных тебе снов. — А ты не перенапрягайся так сильно, — ещё одно мимолётное, прощальное прикосновение к плечу и стук закрывшейся двери. Тома шумно выдыхает и прячет лицо в ладони, чувствуя, всё ещё чувствуя в воздухе такой знакомый запах молочного шоколада, запах, которым вечно пропитан Шо. Он не сможет уйти, не сможет оставить. Но однажды… однажды он сорвётся, они оба сорвутся, и что тогда? Шо снятся кошмары — Тома знает об этом давным-давно, чуть ли не с первого дня. Знает он и о том, что Шо хочет справляться со всем сам, поэтому обычно не вмешивается. Но в этот раз всё по-другому. Обычно Шо просто плачет и кричит, что-то вроде «Не надо!» и «Мама, нет, не уходи!». Тома в такие моменты просто закрывает глаза и очень хочет закрыть и уши тоже, потому что ему действительно больно. От того, что этот мальчик пережил столько в свои восемнадцать, и от ощущения собственного бессилия. Но сегодня Шо зовёт вовсе не мать, нет. «То-ма! — выдыхает он, корчась на сбитых простынях, царапая их ногтями. — Тома, прошу тебя, не оставляй меня, я не сделаю тебе больно, просто не…». Тома до боли в пальцах стискивает край стола, зажмуривается до цветных кругов перед глазами, но этот голос, такой красивый, глубокий и мягкий, чуть хрипловатый и полный боли, всё равно достигает его, всё равно ломает его внутри, топит тот лёд, которым Тома много лет целенаправленно сковывал своё сердце. Шо зовёт его, Шо видит его в своих тяжёлых снах… и Тома не может отказать себе — нет, им с Шо обоим — в желании быть вместе. Он пожалеет, но будь что будет. Тома не помнит, как добирается до комнаты подопечного. Не помнит, как присаживается на постель, как ловит Шо за руки, притягивая к себе, устраивая головой на собственное плечо. Но помнит, как наклоняется и, отведя в сторону растрёпанные пряди, шепчет на ухо, серьёзно и твёрдо: — Я с тобой. Я всегда с тобой, Шо. Тот сразу же расслабляется, резко, почти мгновенно, и выдыхает, начиная ёрзать и устраиваться поудобнее. Тома прижимает его к себе, бездумно и почти отчаянно, стараясь не думать, что он скажет утром, как будет оправдываться… или не будет? Рядом с Шо время течёт странно — быстро и одновременно медленно, Тома прикрывает глаза… а открывает их уже из-за резкого звука будильника. Шо в его руках тоже шевелится, тычется лицом в плечо Томы, точно большая кошка, и только потом тихо, осторожно спрашивает: — Я всё ещё сплю? Тома давит неизвестно откуда взявшуюся улыбку — это так странно, на самом деле, он в полнейшей растерянности, но почему-то хочет улыбаться, во весь рот — а потом всё же говорит это, сам прекрасно понимая, насколько глупо сейчас звучит: — Но этот сон приятнее, чем твои обычные кошмары, правда ведь? Шо смеётся. Этот смех, громкий и немного сумасшедший, в первое мгновение даже пугает Тому, и он почти готов уже заглянуть Шо в лицо, когда тот приподнимается сам. — Тогда, если это сон, я могу делать всё, что пожелаю? — спрашивает он с совершенно детскими интонациями, но то, что Шо делает потом, назвать детским можно разве что с натяжкой. Горячие, лихорадочно-горячие пальцы, прижимающиеся к щекам Томы, и горячие сухие губы, касающиеся его губ — кажется, сейчас он просто потеряет сознание, настолько мысли в его голове, кружащейся голове, перемешаны. Тома отталкивает Шо, потому что он должен оттолкнуть его, сказать, что это неправильно, что так нельзя. Вот только отталкивает он его ближе к себе, а не наоборот. Одна ладонь где-то на чужих лопатках, вторая на затылке — Тома перехватывает Шо ещё удобнее, чувствуя, как сильные руки смыкаются на его шее, чувствуя тяжесть чужого тела, а потом отвечает на поцелуй, перехватывая инициативу. И какая разница, что никто из них двоих не умеет этого делать? — Я могу задержать этот сон? — спрашивает Шо после. Он лежит на Томе, уткнувшись ему в грудь своим твёрдым подбородком, уложенным на ладони. Шо очень красивый сейчас, с яркими губами и блестящими глазами. Шо сейчас… очень живой и счастливый, не похожий больше на забитое животное. Томе интересно, как выглядит сейчас ли он сам. Могут ли быть заметны какие-то перемены. — Кто знает… — тянет Тома и протягивает руку. Касается кончиками пальцев губ Шо, слегка давит подушечкой на мягкую влажность и смеётся, когда Шо вдруг игриво кусает его. Шо сразу же замирает, и Тома замолкает, испугавшись, что сделал что-то не так. — А, извини. Я не хотел над тобой… — Вовсе нет, — Шо хмурится, становясь серьёзным. — Я счастлив, что заставил тебя засмеяться. Просто… мне всегда казалось, что у тебя красивая улыбка, но ты всегда был таким грустным, словно… словно плачешь, когда остаёшься один, — он выпаливает это и опускает взгляд, слегка розовея. А Тома просто молча гладит его по волосам, не зная, что ответить. — Знаешь, — говорит Тома в конце концов. — Я буду продлять для тебя этот сон столько, сколько захочешь. В конце концов, обманывать себя в том, что это всё нужно одному лишь Шо, пока что всё ещё возможно. Раньше все дни тянулись однообразно, теперь всё становится по-другому. Тома практически не остаётся уже на своём «наблюдательном посте», вместо этого он с Шо. Помогает ему с решением заданий — не делает за него, а старается объяснить, потому что так правильней, так полезней, играет с ним в видеоигры, точнее, в одну видеоигру, которую Шо, кажется, знает уже до дыр, но всё равно то и дело проигрывает. А ещё — обнимает и целует. За каждый грустный взгляд. За каждый тяжёлый вздох. За каждую счастливую улыбку, которая появляется на лице Шо, когда у него что-то получается. Томе уже и самому кажется, что это всё сон, сладкий и затянувшийся, после которого слишком долго придётся возвращаться в прежнюю колею. — Я люблю тебя, — заявляет Шо в одно прекрасное утро, прижимая Тому к себе так ревниво, словно у него внезапно завёлся какой-то соперник. — Я думаю, что это любовь. Не могу быть уверенным, я ведь совсем ничего не знаю, но ты очень нужен мне. Тома молчит, глядя на их переплетённые пальцы. Он вот тоже не может быть уверенным, поэтому не готов сказать Шо то же самое, не так быстро, по крайней мере. Кто знает, а вдруг это разрушит тот сон, в котором они сейчас живут? А вдруг это сделает их отношения ещё более неправильными? Шо не требует с него ответа. Он довольствуется тем, что ему дают, и это заставляет Тому ещё больше чувствовать свою вину. Как будто он со скуки пользуется привязанностью этого человека. А тем временем их сладкий сон уже трещит по швам. Всё начинается с того, что они чуть было не попадаются Хирано-старшему, который заходит навестить сына, как всегда, раз в месяц. Тома совсем забывает об этом, забывает, видимо, и Шо. Потому, что звонок в импровизированную «дверь» застаёт их обоих всё ещё в постели, наслаждающимися поцелуями. Шо выглядит напуганным, и Тома старается, как может — отправляет его умыться холодной водой, чтобы прогнать румянец, а сам идёт встречать «гостя», внутренне холодея от одной только мысли о том, что их отношения могут выглядеть сейчас слишком очевидными. Тогда им везёт, но Томе приходится контролировать себя намного лучше, потому что для Шо некоторые вещи уже превратились в привычку. Взять его за руку, сесть максимально близко, слишком нежно улыбаться — всё это может их выдать. Хотя Тома снова не отталкивает Шо, который бросается ему на шею, стоит только его отцу уйти. — Я боюсь его, — сознаётся Шо, цепляясь за Тому. — Всегда боялся. Он… давал маме какие-то странные лекарства, от которых она сходила с ума. Он говорил, что однажды продаст меня каким-нибудь учёным, потому что я не его сын, а какое-то ужасное чудовище. Он… Тома гладит его по спине, а сам до крови кусает губу, думая о том, что его бы воля — и он сломал бы эту клетку. Сломал и вывел Шо на свободу, которую тот заслужил. Вот только… — Но я его всё равно люблю, — со вздохом заканчивает Шо. — Он ведь мой отец. И Томе нечего возразить, потому что это правда. Какими бы плохими не были их родители, дети всё равно любят их. Он просто целует Шо снова, долго и нежно, позволяя забыть обо всём и поверить в то, что есть кто-то, кто принимает его. В конце концов, для самого Томы это тоже слишком важно. — Я буду защищать тебя, — обещает Тома, когда Шо засыпает на его плече, мирно сопя куда-то в шею. От этого дыхания у Томы по спине бегут волнующие мурашки, но он даже не задумывается о том, чтобы предложить Шо что-то большее, нежели простые поцелуи. — Я защищу тебя от всего. Он не уверен в собственных силах, вовсе нет, но хочет, чтобы Шо верил, чтобы Шо не боялся. Потому, что это тоже защита. Томе самому стыдно за собственную сентиментальность, но про себя он уже давно зовёт Шо ангелом. Светлым и прекрасным, добрым и удивительным. Совсем не похожим на него самого. Но он даже не знает, насколько, на самом деле, может оказаться прав. Эти люди приходят спустя неделю, сопровождаемые Хирано-старшим. Шо сразу же сжимается, увидев их, и прячется за спину Томы, который сразу же чувствует: что-то не так. — Раз в год Шо полностью обследуют, — небрежно поясняет Хирано-старший. — И он уже достаточно большой для того, чтобы не бояться уколов, правда, Шо? Тома с беспокойством смотрит на подопечного, и тот отвечает ему слабой улыбкой. «Не отпускай меня с ними», — умоляют его глаза, и Тома хочет сопровождать его, но ему не дают такой возможности. Хирано кивком приказывает ему следовать за ними, и всё, что может сделать Тома, это произнести одними губами: «Я приду за тобой. Не бойся». Шо кивает, а потом его скрывает закрывшаяся дверь, и сердце Томы, неизвестно почему, сжимается. — Вы проработали тут два года, дольше, чем кто-либо другой, — Хирано складывает руки перед собой, и Тому передёргивает, потому что он видит в этом неприятном человеке любимые им черты. — И я очень благодарен вам за это. Но больше я в ваших услугах не нуждаюсь. Сердце Томы пропускает удар, но его голос звучит холодно и твёрдо: — Я могу узнать причину? — Шо сегодня заберут. Его способности будут изучать в закрытом научном институте, там о нём позаботятся, там он будет приносить пользу. Но поскольку вы оставили о себе очень приятное впечатление, я порекомендую вас в… Тома не слышит. Всё, что крутится в его голове в этот самый момент — Шо заберут, Шо будут изучать, как какую-то подопытную крысу. Шо — его Шо — останется совсем один. Нет. Нет, этому нельзя позволить случиться… …даже если это разрушит всю его жизнь. — Канеучи-кун? — непонимающе переспрашивает Хирано-старший, когда Тома молча поднимается и направляется к двери. — Ты куда? «Туда, где я должен быть», — думает Тома, но не успевает ответить, потому что слышит крик. Такой знакомый и такой любимый голос, искажённый болью. «Кричи, если будешь в опасности, — будто заново слышит Тома собственные слова. — Просто позови меня, и я приду, чтобы помочь тебе». Он сказал это… …и он действительно пришёл. Тома влетает в комнату уже с пистолетом в руках и в первое мгновение просто застывает, глядя на Шо, на человека, которого он любит, и не узнавая его. Ангел… да, наверное, он действительно был прав, называя Шо так, потому что сейчас, с большими белыми крыльями за спиной, Шо действительно похож на ангела. На ангела смерти, судя по его горящим от ненависти глазам и крови на руках. Тома смотрит и не может отвести взгляд, потому что ещё никогда не видел Шо настолько прекрасным. Настолько… неземным. — Тома… — растерянно произносит Шо, в ужасе глядя на свои заляпанные алым ладони. — Тома, это ведь я? Я, правда? Тома заставляет себя опустить взгляд вниз, на пол, и видит женщину-учёную, которая бьётся в конвульсиях, держась за окровавленный бок. Она жива, жив и её напарник, который хрипит, пытаясь прийти в себя, очевидно, после сильного удара. Но, кажется, это действительно сделал Шо. Но почему? — Всё в порядке, — по-прежнему не расслабляясь, Тома делает шаг вперёд, потом ещё и ещё. — Всё в порядке, Шо. Ты в безопасности. В безо… Он не договаривает, потому что Шо снова виснет у него на шее, а белые крылья смыкаются вокруг непроницаемым коконом. Шо вздрагивает, как от боли, и Тома не сразу понимает, что только что слышал выстрел. Выстрел, от которого его защитили. — Отойди от него! — слышит Тома дрожащий от страха голос Хирано-старшего. — Отойди немедленно, чудовище! Я не позволю тебе убить ещё кого-то, как ты поступил с другими своими телохранителями. Или с собственной матерью! Тома смотрит в лицо Шо и видит, как тот шепчет, одними губами «неправда, всё это неправда». Тома верит этим словам, верит этому страху и боли в чужих глазах. Шо не такой, он не может кого-то убить, разве что ранить в целях защиты. Но даже так, Тома не хочет, чтобы Шо делал это. Не хочет, чтобы эти белые крылья были запятнаны. — Не надо, Шо, — просит Тома, мягко поглаживая Шо по щеке. — Позволь мне самому защитить тебя. Я не хочу выглядеть слабым рядом с человеком, которого я люблю. Шо моргает, словно очнувшись от какого-то непонятного сна, а потом в его взгляде вспыхивает понимание, и он отстраняется, неохотно и неуверенно. Тома разворачивается в его руках, всё ещё обнимающих, но теперь уже за талию, и вскидывает руку, целясь привычно и легко. — Вы сами чудовище, — Тома уже давно не наслаждался так сильно собственным голосом. — И вы не цените Шо, поэтому я заберу его у вас. Он просит Шо закрыть глаза и извиняется перед ним, когда нажимает на курок. Кажется, они приходят в себя только через сутки, в дешёвой придорожной гостинице. Шо сонно жмурится, когда Тома заставляет его подняться и сажает перед тусклым зеркалом с едва заметной трещиной наверху, а потом долго перебирает его волосы, то поднимая их вверх, то заправляя за уши. — Знаешь, а я ведь мечтал стать парикмахером в детстве, — заговорщически сообщает Тома наконец, и с Шо разом слетает весь сон, настолько забавно он выглядит с открытым от удивления ртом и округлившимися глазами. — Но потом мой отец узнал об этом и накричал на меня, обозвав жалкой девчонкой. Так что извини, если получится криво. Он уже успел перекрасить собственные волосы в какой-то совершенно ужасный светлый оттенок, и теперь надо что-то сделать с причёской Шо. Их будут разыскивать, Тома в этом не сомневается, и хочет предпринять хоть что-нибудь, чтобы замаскировать их. Шо не сопротивляется, когда Тома состригает ему чёлку полностью, обычными ножницами так неудобно делать это, только просит оставить длинные пряди по бокам, потому что «я привык, что ты вечно заправляешь их мне». Он кажется таким же, как и всегда, и Тома сам не поднимает тревожной темы минувшего дня. Конечно, потом они обязательно поговорят, обо всём — Тома должен знать, теперь просто должен — но пока что не стоит. Сначала они должны быть в безопасности. И Тома знает одно такое безопасное местечко — домик в горах, принадлежащий одному его старому другу. Другу, который всегда придёт на помощь. Наверное, рассуждает Тома, Шо даже должен ему понравится. — Верь мне, я защищу тебя, — снова повторяет он, обнимая Шо сзади и целуя в ставшие короткими пряди на затылке. «Мой маленький ангел», — добавляет Тома про себя и всё же, несмотря ни на что, улыбается.