У Лидии большие изумрудные глаза и рыжие локоны до плеч.
Раньше она всегда мечтала о длинных волосах, бережно ухаживала за ними, отращивала. Он любил подолгу разглаживать ярко-оранжевую копну ее волос, что свободно достигали бедра. Он любил зарываться носом в ее локоны, вдыхая запах карамели. Она отрезала свои волосы в очередном порыве гнева. В очередной попытке забыть его.У Лидии бледная кожа и сухие, искусанные в кровь губы.
Раньше она никогда не кусала губы и не могла позволить сухость и раздражение на розоватой коже. Он любил целовать ее губы. Не целоваться, а именно целовать. Осторожно. Нежно. Трепетно. Она забыла, когда ее губы в последний раз выглядели эстетично. Сейчас они представляют собой лишь потрескавшуюся бледную кожу в кровоподтеках. Ей так лучше. Она должна чувствовать хоть что-то. И пусть лучше это будет боль от кровоточащих ранок, чем от воспоминаний, связанных с ним.У Лидии сегодня двадцать первый день рождения и по-прежнему забавное детское личико.
Раньше она пыталась выглядеть старше своего возраста, нанося тонну косметики на кожу, надевая наряды с глубокими вырезами. Он запрещал ей все это и даже однажды полностью обновил ее гардероб. Он называл ее детской карамелькой. Своей карамелькой. Он любил обхватывать ладонями ее лицо, поглаживая большими пальцами розовые щечки. Он уничтожил все ее комплексы по поводу внешности. А потом уничтожил ее.У Лидии потускневшая радужка в глазах и сотни воспоминаний, приносящих только боль.
— И что же такая прекрасная девушка делает здесь в такое время суток? — звучный голос молодого человека внезапно прерывает весеннюю ночную тишину, заставляет девушку вздрогнуть всем телом и повернуться на девяносто градусов. Тусклый свет от уличных фонарей на мостовой с трудом позволяет разглядеть черты лица собеседника, однако обоим это удается. Девушка еще минуту всматривается в лицо того, кто посмел ее потревожить, после чего снова поворачивается к горизонту, опираясь локтями на каменные перила широкого моста. А парень между тем шаг за шагом приближается к незнакомке и останавливается в нескольких десятках сантиметрах от нее. — Ищу вдохновение... — девушка грустно вздыхает, не отводя глаз от иссиня-черной поверхности воды. — Аналогичный вопрос. — Ищу музу… — парень расплывается в лукавой полуулыбке и присоединяется к собеседнице, облокачиваясь на мостовые перила. — И для чего же? — она подозрительно сощуривается и поворачивает голову в его сторону. Он ухмыляется, едва приподнимая уголки губ, и переводит на нее свой изучающий взгляд. Их глаза еще минуту находятся на одной линии. Она не может разглядеть в темноте цвет его глаз, но с уверенностью может сказать, что он смотрит на нее с неподдельным интересом. И ее это заставляет задуматься. Их зрительный контакт существует совсем недолго, но для них это время кажется вечностью. Он продолжает сканировать ее, а она понимает, что ответа на свой вопрос уже не дождется. — Я Джексон, — парень приветливо улыбается, протягивая собеседнице свою руку. — Лидия, — девушка невольно расплывается в ответной улыбке и отвечает на жест. Их ладони соединяются в первом прикосновении, вызывая странные ощущения у обоих. Их тепло волной растекается по телу, согревая каждую клеточку. Их желания сливаются в одно единое желание – не отпускать.У Лидии однокомнатная квартира в центре города и необъяснимая ненависть к людям.
Она не помнит, когда в последний раз видела своих родителей, после того, как съехала от них. Кажется, в тот самый вечер, когда встретила его. В то самый вечер она поняла, что не нужна своей семье. Не нужна родителям, которые не замечают никого, кроме старшей дочери, которые не понимают ее и не хотят понимать. В тот самый вечер она решила, что пора бы уже начать жить самостоятельно. Он часто поднимал эту тему, пытаясь заставить ее навестить родных людей, но она лишь отнекивалась, пытаясь забыть. Как сейчас пытается забыть его.У Лидии бардак во всех комнатах, неразбериха в голове и хаос в жизни.
Раньше она не могла позволить такого. В ее квартире всегда царил порядок и уют. Он часто приходил сюда, объясняя это тем, что только здесь может почувствовать себя, как дома. Он мог часами сидеть на кухне за чашечкой крепкого кофе, наблюдая за ней. Он изучал ее, несмотря на то, что все знал о ней. Словно искал уязвимые места, чтобы нанести последний удар. Последний для нее удар.У Лидии кошмары каждую ночь и картинки перед глазами каждый день.
— Я люблю тебя… — срывается с ее губ, когда она в очередной раз пытается вдохнуть в легкие как можно больше этого горячего летнего воздуха. Джексон шумно дышит, покрывая жадными поцелуями шею девушки. Его горячее дыхание обжигает ее нежную кожу, вызывая очередную порцию мурашек. Его руки блуждают по осиной талии, вызывая мелкую дрожь по всему ее телу. Внутри обоих одновременно разливается жгучая волна наслаждения. Горячее возбуждение мягко покалывает где-то внизу живота. Сознание отказывается воспринимать реальность. Аромат мужского парфюма сводит ее с ума. И этот аромат перебивает его настоящий запах. Но она наизусть знает его запах. Он пахнет мускусом. Его запах, такой терпкий и сладостный, она готова вдыхать вечность. Она словно хочет раствориться в этом аромате. Хочет раствориться в нем. Джексон отрывается от лебединой шеи девушки и замирает на секунду, пытаясь восстановить дыхание. Он опирается на локти и смотрит на нее сверху вниз. Серо-голубая радужка его глаз, кажется, потемнела до темно-синего оттенка. Он еще секунду смотрит на нее. Секунду, которая, как кажется для обоих, тянется несколько часов. Их тяжелое дыхание сливается воедино. Они дышат в унисон. Шумно. Горячо. Страстно. Лидия осторожно проводит ладонью по его скулам и обхватывает шею, притягивая к себе. Их губы соприкасаются в очередном страстном поцелуе. Он глубоко проникает в ее рот языком, буквально вжимая ее голову в мягкую подушку. Она чувствует, что задыхается. Не может дышать. Просто сливается с ним. И ей плевать на нехватку воздуха, как и на все вокруг. Есть только он. Есть только она. Джексон медленно оттягивает нижнюю губу девушки. Ужасно медленно и мучительно приятно для нее. Его рука настойчиво проникает под ткань ее футболки. Прикосновения его холодной ладони к спине сопровождаются новой волной мурашек. Он покрывает ее лицо поцелуями, оставляя влажную дорожку, снова скользит к шее и останавливается в мягкой ложбинке около уха. Лидия инстинктивно выгибается навстречу ему всем телом, после чего он уверенно подхватывает ее бедра и прижимает к себе. Ее ладони скользят по его спине, медленно поднимаясь к шее и вжимая ногти в его кожу. Она запускает тонкие пальцы в темные волосы, оттягивая жестковатые локоны. С ее губ срывается тихий непродолжительный стон, когда он проводит ладонью по ее животу, поднимаясь все выше и выше, дотрагивается до часто вздымающейся, округлой девичьей груди. В следующую секунду ее руки самопроизвольно проскальзывают под футболку Джексона, отчего он замирает на миг. Миг прислушивается к новым ощущением и возвращается к начатому — целует ее шею, оставляя красные отметины. Словно помечает – моя.У Лидии тяжелая депрессия и огромный список наименований успокоительных.
Раньше она осуждала людей, впавших в депрессию, и считала, что они осознанно занимаются моральным самоубийством. Раньше она могла поднять настроение любому и всегда придерживалась любимого девиза: «Все, что ни делается, к лучшему!» Ему нравились эти слова. Он черпал из нее вечный оптимизм, радость жизни, искреннюю любовь, всепоглощающее счастье. Черпал, пока запасы не иссякли. Пока она не иссякла.У Лидии десятки нервных срывов и изрезанные вдоль и поперек запястья.
Раньше она качала головой, узнавая о суицидах подростков, и заливисто смеялась, если ее просили встать на место таких людей. Она была уверенна в своей жизни, в себе, в нем. Да вот только он разрушил всю ее уверенность, надежды и мечты. Растоптал ее жизнь. Жизнь, что была посвящена ему.У Лидии разбито сердце и уничтожена жизнь малыша. В один день.
— Нам нужно поговорить, — Джексон окидывает холодным взглядом силуэт девушки, что стоит у окна, всматриваясь в осенний танец пестрых листьев. — Что-то случилось? — Лидия оборачивается, услышав родной голос, стремительно преодолевает расстояние между ними и нежно кладет ладонь на его руки, пальцы которых он нервно сжимает. — Да, — Джексон одергивается, отстраняясь от девушки, и опускает голову, бегая глазами по персиковому ковру в ее комнате. Он ищет в своей голове нужные слова, стараясь подобрать более мягкие, но таковых просто нет. — Мы должны расстаться… В его голосе нет ни капли сомнения, разочарования, жалости. Только холод и безразличие. Слова, которые эхом отдаются у нее в голове, звучат слишком уверенно. Но она не может поверить в эту фальшивую уверенность. Она боится поверить в это. В то, что уничтожит ее. — Ч-что? — ее голос дрожит, а перед глазами пролетают тысячи вариантов объяснения всего этого. И больше всего она хочет, чтобы это был розыгрыш. — Я люблю другую… — он поднимает голову и смотрит на нее в упор, тяжело вздыхает и потирает лоб ладонью. — Ты должна понять, Лидс… Но Лидия лишь судорожно мотает головой, не понимая. Ничего не понимая. Она лишь чувствует соленую влагу, что подступает к глазам. Она чувствует, как в горле образуется противный ком, который мешает ей нормально дышать. Она чувствует невыносимую боль, что существует в каждой клеточке, словно ее внутренности выворачиваются наизнанку. Чувствует, как что-то внутри часто покалывает, отдаваясь спазмом по всему телу. Это ее сердце. Разбитое вдребезги сердце. Ни он, ни она еще не знают, что внутри нее бьется два сердца. А потому ее ничего не остановит тем же вечером, когда она наберет полную ванну холодной воды и отыщет в самом нижнем ящике пачку лезвий. Ее не остановит тот факт, что ей всего двадцать, что у нее еще впереди вся жизнь, что нужно придерживаться любимого девиза. Ей будет плевать на все. Она даже не почувствует холода от ледяной воды и боли от порезов. Она будет заворожено смотреть на кровь, маленькими струйками вытекающую из ран. Она будет полосовать руки раз за разом, понимая, что кровь сворачивается слишком быстро. Она будет плакать, обвиняя себя во всем, в том числе и никчемной попытке самоубийства. Она будет рыдать, выжимая из себя последние остатки слез. Лидия почувствует острую боль в районе живота и закричит в пустоту, теряя сознание. Она очнется в больничной палате. Там же она узнает о ребенке, что уже никогда не появится на свет. Там же она наглотается таблеток, но снова выживет. Она проклянет Бога и грёбанное чудо, что не дает ей умереть. Она возненавидит его, себя, соседей, которые услышали ее крик и выломали дверь, жизнь, что никак не перестанет течь в ее жилах. Возненавидит весь мир.У Лидии патологическая ненависть к осени и вся жизнь наперекосяк.
Раньше осень была ее любимым временем года. Она была без ума от красоты вокруг. Она восхищалась разноцветной листвой на деревьях, крупными каплями дождя и завывающим очередную мелодию ветром. А сейчас она ненавидит эту пору. Ненавидит так же сильно, как судьбу, что сыграла с ней злую шутку. Весной все началось, летом закрепилось, а осенью рухнуло. Именно осенью ее жизнь рассыпалась на тысячи мелких осколков. Именно осенью умер для нее он, умерла для него она, умер их ребенок.У Лидии жизнь по временам года и невыносимо долгое ожидание зимы.
Раньше она ненавидела зиму за ее пронизывающий холод и частые болезни, что так и норовили выбить из привычной колеи. Теперь она ждет наступления самого холодного времени года, как единственного спасения. Она уже давно разложила свою жизнь в этом году на весну, лето, осень и зиму. И последняя должна поставить жирную точку в ее судьбе.У Лидии ненавистная жизнь осенью и долгожданная смерть зимой.
На улице уже давно перевалило за минус пять. На улице уже давно никого нет. На улице уже давно царствует глубокая ночь. Город, окутанный сумерками, уже давно погрузился в царство Морфея. Всё вокруг необычайно тихо, спокойно, умиротворенно. Всё и все, кроме Лидии. Она по-прежнему сидит на широком подоконнике своего окна и смотрит на город с шестого этажа. Температура ее комнаты уже не отличить от температуры за окном. Кажется, температура ее тела такая же. Но это лишь кажется. Под бледной кожей, отливающей мраморным холодом, бушует целый океан чувств и эмоций. Океан боли и страданий, в котором она утонула еще месяц назад. До сих пор она лишь медленно разлагается, даже не пытаясь удержаться в этом мире. Она не видит в этом смысла. Не видит смысла жить дальше. Она уже решила для себя все. Все кончено. Лидия крутит в руках багровый лист клена и прокручивает в голове события этого года. Лидия не чувствует холода от порывов ветра и боли от истерзанных губ. Она уже давно ничего не чувствует. Лишь только смерть, что медленно приближает ее к концу. Концу, в котором она так нуждается. «Вся жизнь, словно один год… Вся жизнь расписана по временам этого чёртового года… Кто я теперь? Осень? Красивая и холодная?.. Еще живая, но уже мертвая?..» Лидия едва заметно приподнимает уголки, грустно улыбаясь своим размышлениям, и отпускает сухой листок, наблюдая за его последним танцем. Прощальным танцем. Так и ей скоро предстоит попрощаться. Нет, не с друзьями, которых больше нет, не с семьей, которая перестала быть таковой, не с миром, который ей отвратителен. Ей предстоит попрощаться с жизнью, что уничтожила ее, со своими мечтами и надеждами, обратившимися утопией, с собой, что уже никогда не станет прежней. Жизнь не станет прежней. Лидии остается лишь ожидать своего конца. Своей последней зимы. Зимы, когда все вокруг погибнет под снежным покрывалом. Погибнут растения, насекомые, многие животные. Погибнут от холода. Зима погребет все и вся под своими ледяными снегами. Зима обратит жизнь в смерть. Жизнь, что уже не переживет испытаний. Зима и есть смерть, что, словно старуха с косой, приходит за теми, чьи дни сочтены. За теми, кто разлагается в пестроте осени. За теми, кто постепенно готовиться к смерти осенью. За теми, кто обречен. Зима — это покойник, пристойно лежащий в своем ледяном гробу. А осень... Да, именно, — умирающий, тело которого медленно, но неотвратимо покидает жизнь. Жалкое зрелище. Жалкое и жуткое.