Тридцать второе августа

Утреннее солнце беспощадно жгло сетчатку. Яркие лучи врезались в каждую деталь непримечательного городского пейзажа, разукрашивая бетонные стены в нежно-розовый. Со всех сторон на улицу пачками вываливались школьниками, а вместе с ними - горы бантов, лент, гладко выглаженных пиджаков и уложенных причёсок. Тёть Тамара с соседнего подъезда тянула за руку кареглазую внучку, Анютку. Та широко зевала и то дело одергивала блузку. Девочка привыкла к просторной одежде. Тёть Тамара сжимала в окрапленных веснушками руках массивный розовый ранец и улыбалась. Той ласковой улыбкой, за которой обычно прячутся слёзы счастья. И таких был полон двор! Я плотнее сжал губы и засунул руки в карманы. Указательным пальцем нащупал дырку. Я разделял чувства Анютки. Любой состоявшийся школьник испытывал сегодня некоторый спазм во всем теле. Это на плечи взваливался груз обязательств и неприятное предчувствие зимы. Повернул за угол. Тень. Уже сентябрьское солнце спряталось за старой девятиэтажкой. В этом проулке пахло сыростью и машинным маслом. Выцвевшие качели в следующем дворе робко приглашали присесть. Им было неуютно. Столько детей, а никто не подходил, будто и нет их. И так каждый год. Бросил пиджак на карусель, и та лениво двинулась. Где-то в небе тишину всполошили голуби. Десятый класс будет таким же, как девятый. Как восьмой, как пятый - как все. Задоркин - источать поток высокоинтеллектуальных шуток, а все остальные с выражением "ы" (челюсть вперёд, руки по-хозяйски на пояс, взгляд дерзкий) - хохотом трусить штукатурку. Так это всё надоело. С дня в день. С года в год. Я знал свой тихий угол (третья парта с конца у окна) и старался с него не выползать. И так будет всегда. - Эй, чего сидишь? - По проулку цокотели каблучки Нинки из класса Б. Почему-то в нашей школе класс А населяли одни уроды (моральные и такие, как я), а параллельный - вся элитная верхушка. Постоянно. Там лучше всё: оценки, поведение, девчонки, а в том году тогда девятый-Б занял первое место в межшкольных спортивных соревнованиях. А наш класс... ну... Учители ласково называли нас оболтусами, но я-то знал, что на языке у них крутилось совсем другое. Тем временем, Нина уже подошла к карусельке и схватила мой пиджак. - Это я опаздываю вот, - протараторила она. - А ты тут расселся... А-ну кыш! Блондинка с хохотом бросила пиджак мне в лицо, а потом стремительно скрылась вдалеке, быстро-быстро стуча каблуками. Всё тише и тише... Со временем двор опустел. Последние мамы с красными лицами уволокли рыдающих детей в конец улицы пару минут назад. Интересно, кто-нибудь заметит мою пропажу? В этот день Светлана Сергеевна вечно какая-то рассеянная. Она обратит внимание только после того, как зануда-Ирка, пять раз сверившись со списком, ей об этом сообщит. Моё отсутствие родит в голове Задоркина ещё одну гениальную шутку, и весь класс за гоготом благополучно забудет обо всём. Качеля начала скрипеть. Ещё и бездушный кусок металла осуждает мой поступок. Я хотел свободы. Разве может человек быть счастливым, когда хорошие сентябрьские деньки отмрачаются походом в школу? В восемь утра. Каждый день. Или когда мороз такой, что кожа на щеках лопается? Разве школа стоит того? Моя - точно нет. Всё равно путь мой не проляжет дальше, чем к двери захудалого техникума. Зря только не вышел в этом году... Но ещё не поздно. Заглянул в ближайший ларёк и выпорхнул оттуда с бутылкой пива. Мне всегда продавали спиртное. Бриться не любил, и это мне шло на руку. А брился вообще с восьмого класса. Такую вот шутку сыграли со мной гормоны. Но грех было жаловаться. Рядом с мусорными баками ошивался Монстр. Его можно было узнать даже со спины: запутанные длинные волосы, волнистые, смахивщие на дреды, он обычно делил на две части и зажимал под мышками. С лицевой стороны струи шерсти выглядели особенно эффектно. Сколько раз мы всем двором и хитростью, и уговорами, и откровенными угрозами ни завлекали бомжа в парикмахерскую, тот постоянно противился. Монстр передвигался как-то полусидя. Я догадывался, что нажил он за свой век кучу болячек, но сам никогда не признавался. Благородный бомж. - Кого я вижу! - воскликнул я и услышал, как булькнула жидкость в бутылке. Монстр повернулся. Взгляд у него был залитым, а нос распух, как редиска. - Что, за лето эту... дорогу забыл? - Бомж мотнул головой в ту сторону, где по его мнению была школа, и вернулся к мусорным бачкам. За целых пять лет дружбы с ним никто так и не смог убедить его, что она находилась в противоположной стороне. Сейчас не хотел заострять. - Да так... Пива хочешь? Монстр живо повернулся и плюхнулся на мусорные пакеты. Один из них приоткрылся и оттуда показалась полуразделанная куриная тушка. - Это другое дело! - Монстр потянулся к бутылке. Я отпил чуть-чуть и передал ее. Забирать назад не собирался. - Сеньку не видать... - плямкнул бомж. - Не такой свободолюбивый, как ты. Я видел Сеньку с окна. Ещё в полвосьмого двинул в сторону девятиэтажек. - Он занятой человек. Нужно проводить две девушки, и так, чтобы первая не узнала о второй, а вторая - о первой. - Мучается, - подытожил Монстр и с видом знатока ещё раз глотнул пиво. - У тебя-то что, нет девушки, а, Сашка? - Я знал, что он меня любит. Той странной любовью бомжей, которым покупают выпивку молокососы вроде меня. Монстр больше всех на свете, я думаю, интересовался моей судьбой. Я почему-то вспомнил о Нинке. - Да нет никого. Кому я нужен? Такой ненадежный... - Хэ-э-э, это точно. - Монстр поколотил каплю пива на дне и поглотил ее. Швырнул бутылку на противоположную сторону дороги. - Знаешь, а у меня была когда-то... эта... девушка... - Монстр с самым серьёзным взглядом, на который был способен, уставился в даль. - Не помню уже, как ее звали... это... Шучу! Он переменился и воскликнул: - Машкой ее звали, чертовку! Я тогда это... в институте учился, а она, значит, на другой этой... - Кафедре. - Ну да. Потом в Ленинград уехала. А я ее любил, так любил... Тьфу, болбес! Бросил всё, а у меня там и сессия была, и чего только не было. Поехал к ней! А она... Она меня не любила совсем. Не успел я прибыть, как стала водить к себе других... этих... Хотелось разорвать ее, шлюху! В долги втянула и меня, и себя, и родственников ближних, а с обновок-то видимых - только колготы рваные и синяки! Вот я и ушёл. Дальше - понятно. - Монстр развел руками и горько улыбнулся. Не мог понять, что в этой истории было страннее: что Монстр учился в институте или что когда-то любил девушку. Никогда он не рассказывал нам эту историю. Миллион других, но об институте и своей жизни - ни слова. Аж мурашки пошли, а бомж продолжал: - Сварливая она у меня была, ух! Вырвался на свободу, думаю: заживу! А оно вон как... Свободы - море, только что с ней делать? Я начал изучать свои руки. Вогнало в краску так, что даже Монстр посмотрел на меня и заулыбался. Да, он всё-таки меня любил. - Какое сегодня число? - Бомж отхлебнул из бутылки и уставился на меня невидящими глазами. - Тридцать второе августа, - улыбнулся я и похлопал друга по плечу. Друга. Успел как раз к тому времени, когда класс закончил хохотать над новой шуткой Задоркина. Светлана Сергеевна довольно поправила выбившуюся прядь и пригрозила мне пальчиком. С того края школьной площади мне улыбалась Анютка. Сзади стояла ее бабушка, и слёзы на старческих щеках сверкали в ярких лучах солнца. Солнца тридцать второго августа.