Лучше, чем кофе

Утро Ханамии всегда начиналось тяжко. Какая бы ни была погода, гипотония не давала ему радоваться жизни, как большинству «блаженных идиотов» — так он сказал Киеши, когда они начали встречаться. Возможно, поэтому Ханамия ел так много шоколада, хотя сам никогда бы в этом не признался. В дождливые дни будить его было особенно тяжело. Но Киеши и не хотел этого делать, он любил смотреть на спящего Ханамию: безмятежного, спокойного и, черт возьми, действительно милого. Иногда казалось, что он все еще старшеклассник. За окном бушевала гроза, дождь барабанил быстрыми тяжелыми каплями по стеклу так громко, что не было слышно шума дороги. Почерневшее небо расчерчивали белизной редкие вспышки молний. Выползать из постели не хотелось даже самому Киеши, а уж тащить из нее Ханамию, что пригрелся под боком, уткнувшись носом в плечо — подавно. Киеши улыбнулся, рассматривая растрепанную челку и разметавшиеся по белой наволочке черные пряди. Ханамия был так бледен, что почти сливался с постельным бельем. — Макото, — тихо позвал Киеши и потянул край одеяла, оголив обнаженное покатое плечо. Ханамия недовольно поежился и ближе подвинулся к главному источнику тепла в их постели — Киеши. Он улыбнулся, наклонился ближе, провел кончиком носа по его плечу, выше — по шее, вдохнул тонкий аромат и, прикрыв глаза, накрыл губами уже побагровевший засос на шее. Скользнул языком, ведя влажную дорожку к уху, и чуть прикусил мягкую мочку зубами. Ханамия среагировал лениво, перевернулся на спину, раскинувшись, отбросив одеяло. На губах появилась едва заметная полуулыбка — он все еще спал. Киеши приподнялся и навис над ним, внимательно оглядывая сильное жилистое тело, тонкую шею, острую линию ключиц. Задержался взглядом на сосках и, не удержавшись, накрыл левый губами, чуть втянул, языком ощущая, как он твердеет, и прикусил. Ханамия сонно застонал, немного прогнулся, сжимая пальцами простыню. Киеши победно улыбнулся, продолжая ласкать, водя ладонями по талии, по бокам. Он завел руки за его спину, огладил поясницу и чуть приподнял над постелью, сжимая упругие ягодицы . — Теппей… — Голос Ханамии был хриплым спросонья, но он не пытался сопротивляться, разморено и плавно прильнул ближе. — Просыпайся. — Киеши уткнулся носом в ложбинку между плечом и шеей, а сам примостился между его бедер. Ханамия дышал ровно и спокойно, его тело было расслабленно. Он, видимо, не планировал просыпаться еще долго. Киеши быстро глянул на часы, прикидывая, сколько у них осталось времени. Ему было плевать, если они опоздают на занятия — в такую погоду это не редкость. Сердце у него колотилось как бешеное, а внизу живота сладко потянуло и потеплело. Он коснулся губ Ханамии своими, провел языком по ровной кромке зубов, скользнул глубже в рот, вылизывая его, добиваясь ответа. И Ханамия ответил. Не сразу и очень медленно, будто нехотя. Он застонал Киеши в рот, дернулся, отстранившись, и наконец приоткрыл глаза, рассматривая его из-под ресниц. — Я хочу тебя, — улыбнувшись на его по-детски беспомощный и затуманенный взгляд, прошептал Киеши. Он прижался к его паху, толкнулся вперед, потираясь возбужденным членом, чувствуя, как напрягается Ханамия. — Я не могу… — Тот даже не пытался вывернуться из-под Киеши, просто отвернулся, глядя на темно-серое небо за окном. — Шевельнуться даже не могу. — Тебе и не надо. Ханамия закрыл глаза и повернулся, чуть подался вперед, раскрыв губы для поцелуя — неторопливого, мягкого и такого сладкого, что Киеши показалось, словно он ощутил привкус шоколада. Он нехотя отстранился, облизнул пальцы и, опустив руку, провел между его ягодиц, надавил на сжатое колечко мышц, легко проталкивая сразу два пальца — Ханамия все еще был раскрыт после их ночного секса. Он выгнулся и протяжно застонал, крепко цепляясь за плечи Киеши. Расслабленные мышцы легко принимали, внутри было горячо, гладкие стенки туго обхватывали пальцы. — Теппей… — Ханамия заметался под ним, шире развел колени, стараясь притянуть их к груди. У Киеши перед глазами все потемнело, а член болезненно запульсировал, почти касаясь живота. Киеши выпрямился, нашарил в изголовье кровати презерватив и заметно похудевший тюбик смазки — за последнюю неделю они израсходовали почти все. Ханамия распахнул глаза, только когда Киеши закинул его ноги себе на плечи и плавно толкнулся вперед, входя полностью, сразу на всю длину. — Сууууука… — на выдохе простонал он, царапая спину Киеши. Но тому было плевать, что с ним делает Ханамия — главное, что он был рядом: такой мягкий, теплый и податливый, раскрытый, томно кусающий покрасневшие губы, захлебывающийся руганью сквозь вхлипы-вскрики. От такого Ханамии рвало крышу и хотелось полностью обладать им, целовать, кусать, чтобы он не мог думать ни о ком, кроме Киеши и ни о чем, кроме члена внутри. Он двигался медленно, почти полностью выходил и плавно двигал бедрами, загоняя до упора, отчего Ханамия проезжался головой по подушке, сбивая ее в ком к самому изголовью кровати. Он обхватил свой член, сжал в кулаке, жестко надрачивая не в ритм движениям Киеши,и кончил слишком быстро, слишком спешно. — Быстрее!.. — это требование Киеши выполнил без шантажа и лишнего давления — он сам был на пределе. Он поднялся, сжал пальцами ноги Ханамии под коленями, развел так, что тот недовольно всхлипнул, и задвигался резко, быстро, мощными толчками нагоняя Ханамию. Простыни сбились под Ханамией в тугой влажный ком, и он недовольно завозился, повернулся на бок, притиснувшись к довольному Киеши, и закинул ногу на его бедро. Румянец все еще не сошел с бледных щек, глаза у него блестели. — Это лучше, чем кофе в постель? — улыбнулся Киеши и кончиками пальцев смахнул длинную челку с носа. — Бодрит, — согласился Ханамия. — Но из-за тебя, мудака, я опоздал на пары, так что впредь не трогай меня по утрам, понял? Киеши промолчал, просто улыбнулся — он же не мог просто солгать Ханамии.