Сердце

Я купил тебя как раба. Купил, и заплатил за тебя самую немыслимую цену, какую только возможно придумать. Я отдал за тебя свое сердце. Где-то далеко на западе отгремела война. Гиан воевал с Канором и пал под натиском их воинов. И тогда в Таринию потянулись вереницы рабов. Их можно было увидеть на всех дорогах, ведущих к большим городам, где отчаявшихся, полуживых людей выставляли на продажу оптом и в розницу, словно животных. Такова была воля победителя. Воля того, кому нужна была только земля, бывшие хозяева которой шли с молотка, добавляя денег в казну, опустошённую войной, и убирая проблемы. Рабов я никогда не покупал и не собирался, я просто пережидал, когда пройдет очередная группа и освободит дорогу. Просто стоял и увидел, как кто-то упал толпе под ноги, лишившись сил... Его пытались поднять, нести, но кнуты надсмотрщиков заработали вовсю. Канорцам не хотелось, чтобы еще крепкие рабы выбивались из последних сил, таща на руках заведомые отбросы. Конвой отогнал гианцев и приготовился развлечься... Они, уже хохоча, стояли над распростертым телом с кнутами и спорили, кто сможет перебить кость на ноге с первого удара... Я не выдержал. - Я покупаю! – и протянул на раскрытой ладони золотой, что было более чем щедрой платой даже за сильного здорового раба... Согласились, дали мне бумагу на владение теперь уже моим имуществом, предупредили, что раз я теперь его хозяин, то и хоронить падаль должен буду за свои деньги, и ушли. Ушли, а я остался... Отцепил фляжку от пояса, поднял из пыли голову своего раба и прижал к его губам горлышко. Он пил, жадно глотая, откашливаясь и снова припадая к воде. А когда напился, поднял на меня свои невозможно темные глаза и проговорил: - Зря ты отдал за меня свои деньги, человек, я никогда не буду твоим рабом! Силы тела у него было недостаточно, но сила духа была потрясающая. Она огнем горела в диких, непокорных глазах. Собирала остатки силы истощенного тела, чтобы высоко держать голову. И напрочь отрекалась от страха. Он и сейчас готов был, поднявшись, идти в бой. Волчонок! Неукротимый, непокорный, красивый... Он и тогда был красивый - в лохмотьях, кое-как прикрывающих худое тело, в грязи, со спутанными пыльными волосами... А уж когда слуги привели его в гостиную: отмытого, причесанного и одетого в шелка - я ахнул про себя. Он выглядел, словно экзотическая птица, по странной случайности залетевшая в наши тусклые края. - Как тебя зовут? Он отвернулся, не желая разговаривать. Он так и не сказал больше ни одного слова. Молчал, когда я усаживал его с собой за стол; молчал, когда привел его в библиотеку; молчал, гуляя по саду. Вскоре у меня вошло в привычку разговаривать с ним, не дожидаясь ответа. А он все смотрел и смотрел в окно на горы полупрозрачными акварельными мазками нанесённые на линию горизонта, там за горами начинался Гиан. Время шло, и я уже не мог ни дня провести без своего волчонка. Я заболел им. А он тихо угасал, слабея с каждым днем... И только глаза жили еще на этом невозможно прекрасном лице. Вечером, выйдя из комнаты юного гианца, лекарь сказал: - Он тоскует, господин, это сильнее его. Гианцы никогда не выживают в неволе, они просто гибнут... Гибнет... В отчаянии я закрыл лицо руками. Отпустить? Отпустить его я не мог. Отпущу - и сам умру без него. Но если не отпущу, моё солнце просто погаснет... А погибнет он – погибну и я. Так зачем умирать обоим? Пусть живет и светит моё солнце. Быть может, кто-то другой сможет согреть его душу, раз это не удалось мне. Пусть лучше умру я один. На следующий день мы собрались в путь. Место ярких шелков заняла практичная походная одежда, не бросающаяся в глаза. Место дорогих лиамских скакунов - коренастые, выносливые гианские лошадки. Волчонок и тогда молчал, с тоской глядя вдаль. Телепорт сократил путь до границы на два дня, и когда мы вышли из него, я впервые за все время увидел, как он ожил, почувствовав близость гор. Оставив всю свиту, только вдвоем с ним я перешел границу. Отъехал немного и спешился, встав у его ноги... - Ты свободен, мой волчонок, я собрал для тебя все, что может тебе пригодиться, оружие у седла, в сумках огниво и котелок, еда, два одеяла, чтобы ты не мерз... - Ты всегда очень много говоришь... - Просто я прощаюсь с тобой и никак не могу проститься... – ответил я и вдруг сообразил, что мой волчонок заговорил со мной. – Ты... – теперь я замолчал, не в силах ничего произнести. - А зачем прощаться? Ты можешь ехать со мной, – его невозможные глаза очень внимательно вглядывались в меня. - С тобой?!! - Почему такое простое решение никогда не приходило мне в голову? И сам же себе ответил - потому что это решение мог предложить только он… Сам бы я никогда не стал навязываться. А сейчас мне было все равно, в качестве кого он зовет меня. Мне, осужденному на смерть от одиночества, позволили сойти с эшафота тоски. – Да! Да!!! - Почему ты не спросишь, куда мы пойдем и что будем делать? - Потому что если рядом будешь ты – мне все равно. - Исиндо. - Что? - Ты спросил меня тогда, как моё имя. Имя моей души - Исиндо... Имя души... Его доверяли только самым близким, самым... Я ахнул... - Исиндо... я... Тирей... Называя имя души, мы отдавали свою судьбу в чужие руки. Нет, не чужие – любимые: из этих рук я готов был принять смерть... Уже три года мы сражаемся за свободу Гиана, три года мы собирали рассеянные силы, готовили солдат, закупали на деньги от продажи моего поместья оружие. Три года мы истребляли мелкие отряды канорцев, набираясь опыта. И вот завтра решающий бой. Бой за столицу. Завтра верные нам люди перекроют все телепорты Гиана, завтра канорцам некуда будет бежать. Завтра... - Супруг мой... – шепот у самого уха не дает сосредоточиться. – Пора отложить дела государства и заняться делами семьи... Знакомая дрожь проходит по позвоночнику, жар костром разгорается в груди, и я, подняв голову, подставляю губы под первый вечерний поцелуй...