Потерянные дети

Случилось это давно, еще в ту пору, когда я был мальчишкой и помогал отцу на постоялом дворе. Постоялый тот двор давно сгорел, а после, во время второй войны, сгорел и весь наш город, и наша семья переехала сюда, в Плоские равнинки. Право слово, худшего названия для города я не слыхивал в своей жизни, но вы не судите его по названию. Плоские равнинки не так уж плохи, да и жители здешние оказались дружелюбными малыми. Хоть лицами они и похожи больше на духов вечности из старых легенд, но души у них светлые, а руки золотые. Коренное население Равнинок, мутанты, потихонечку вымирает, а мы, переселенцы, стало быть, занимаем их место. Ну да они и не против. Когда папаша мой, мир его белым косточкам, погиб во вторую войну, мутанты разрешили мамке моей с нами, малышней, перебраться в их город, а опосля того, как мы пообжились да пообвыклись, так и вовсе дозволили открыть новехонький постоялый двор, заместо того, что сгорел. Братишку вот в школу пристроили… он, правда, сначала боялся мутантов-то, уж больно рожи у них страшны, но потом ничего, привык. Даже жениться, помнится, хотел на местной. Это ничего, говорит, что кожа у нее черная, как уголь, да третий глаз во лбу, зато сердце, говорит, доброе. Свадьбы, правда, не было никакой. Девчонка та как-то по осени нарвалась в лесу на старого боевого андроида. Вот поди ж ты, о древних тех войнах уже и памяти нет, а машины все бродят по земле, сотни лет бродят, все с кем-то воюют. Троих человек, кроме той девчонки, он тогда порвал. Всем городом воевать его ходили. А братишка мой с горя сначала пил, а после нанялся погонщиком в караван. Теперь у самого уже свой караван есть, и сыновья его в деле торговом ему помогают. А вот я, старый пень, прирос корнями к Плоским равнинкам, держу постоялый двор, детишки мои и внуки помогают по хозяйству мне так, как я когда-то помогал папаше своему покойному… Давно это было. Жили мы тогда в бойком городишке Рома, а постоялый двор наш звался «Три метлы». Старым богам, и тем, наверное, неведомо, откуда пошло такое название. Да и не важно это. Было мне тогда отроду двенадцать лет, и я помогал моим старикам по хозяйству: где прибрать, чего принести, чего кому передать. Бывало, что и лошадь самому приходилось подковать, и робота починить, и двигатель на старом светомобиле перебрать. Это сейчас говорят, что не по детским годам такая работа, а тогда никто нас не нежил да не баловал, работа была в самый раз. Помнится, когда в город к нам пришли эти самые Потерянные, я как раз сидел в гараже, перебирал ходовую часть у старого нашего Юджина. Папаша мой, золотые его руки да светлая голова, самолично переделал его, боевого андроида, в помощника по хозяйству. Покладистый был наш Юджин, мирный, как теленок, вот только ломался часто. Стало быть, когда в наш город пришли Потерянные, я возился в гараже, а потому все самое интересное и пропустил. Люди потом рассказывали, как в клубах дыма приземлились за городом, на старом аэродроме, их воздушные корабли, изукрашенные гербами, и как сначала из кораблей вышли андроиды, на руках у которых были дети, а после, в алых плащах, шитых золотом, спустились по трапу сами хозяева кораблей, величественные, как старые боги, и такие же прекрасные. Было оно так или не было, не знаю, спорить не стану, но сдается мне, будто про плащи народец наш малеха приврал. Почитай, целое лето прожили Потерянные в нашем городе, и ни разу не видел я у них ни одного алого плаща, и одеты они были пусть даже и дорого, но просто и удобно, без лишней помпы. Сначала, как водится, пошли они к старосте, всем кагалом, вместе с роботами и детьми, долго о чем-то с ним беседовали, потом старостина жонка пригласила в дом старожилов, из тех, кто помнил еще или слышал, или что-то знает о древних городах, и Потерянные беседовали еще и с ними. Гутарили потом, будто расспрашивали эти, с неба, дорогу в здешний Храм. Только кто ж ее знает, кто ж ее помнит, ту дорогу, если лет сто, почитай, нет уже ни дороги, ни Храма, а только и осталось, что пыль да память стариковская? Но, видно, приглянулись тем людям наши старики. Ходили Потерянные за ними по пятам, что-то выспрашивали, о чем-то рассказывали, все показывали какие-то книги да карты. Но, окромя стариков, никто с этими людьми с неба толком и не общался. Отец мой запретил нам с братом и на пушечный выстрел подходить к Потерянным. Говорил, будто народ этот сделал много зла и был за то наказан, и с тех пор скитается по миру, потерянный и неприкаянный, все ищет, как вымолить прощение, да найти не может. Будто оттого и имя им такое. Потерянные. Но я в то время настоящий сорвиголова был, не то, что сейчас, все крутился вокруг этих Потерянных, все выспрашивал: вот как у вас то, а где это, а как ваши корабли по воздуху летают, а что за роботы у вас такие? А роботы, и вправду, были у них чудные. Понимали все так, будто живые люди. Вот нашему Юджину, к примеру, скажи: подмети пол, Юджин, так он ведь ничего не поймет. Ему команду специальную задать нужно было, да еще тумблер специальный повернуть. А этим скажет хозяин: посмотри за детьми, и он ходит за детьми, как привязанный, из лужи кого вытащит, шлепка может дать, и еще хозяину уважение окажет. Да, скажет, господин, сделано будет. И кланяется в ноги. Да только самая невидаль была в том, что и люди те уважение своим роботам оказывали, называли их ласково, беседовали, советовались даже. Один мужчина, он за главного там был, все спрашивал у своего андроида: как думаешь, Стиви, какая сегодня будет погода? И тот обстоятельно так отвечал, со знанием дела, будто и вправду что-то понимал. Никогда я ни до, ни после не видал, чтобы кто-то вот так говорил со своим роботом. Да и какой, право слово, из робота собеседник? Будь я по-старше, я бы, разумеется, расспросил бы подробнее и об этих роботах, и о странных воздушных кораблях без парусов и воздушных баллонов, но лет мне было двенадцать, и куда больше роботов интересовали меня тогда дети, которые путешествовали с Потерянными. Все никак не мог я взять в толк, были это их дети или чьи-то чужие? О Потерянных ведь разное говорили: будто безбожники они, нечистые, ведьмаки, будто ходят они по городам и крадут детей, и где пройдут, там обязательно ребенок пропадет, мальчишка или девчонка. Брехня, конечно, но многие верили. Да и дети, знаете, были у них странные. Были и такие, что дети себе и дети, самые обыкновенные, носились везде, в салочки играли, на роботах катались, с крыши в стог сена прыгали. А были и такие, которые вроде бы и дети, но одеваются, как взрослые, и держатся, как взрослые, и ходят всегда вместе со взрослыми, и глаза у них всегда печальные. А еще такие детишки завсегда при оружии ходили. Оружием-то мало кого можно было в ту пору удивить, у каждого пистоля какая-никакая висела на поясе, но детям отродясь оружия никто не давал. А это ничего, ходили. А раз я своими глазами видел такое, от чего меня в холодный пот прошибло. Это-то я потом понял, что там к чему, а тогда… Сидел я, как всегда, в гараже, ковырялся в старом тракторе, который отец с развалин припер, и тут слышу, будто спорят двое. Выглянул в окошко, смотрю, и точно, двое из этих, из Потерянных, о чем-то ругаются, и одному лет тридцать, взрослый, по моим тогдашним понятиям, мужик, здоровенный бугай, а второй – мальчишка лет пятнадцати, хиленький, тщедушный, такой, что соплей можно перешибить. И вот тот, что старше, на пацана орет благим матом, а тот слушает молча, слушает, а потом как зарядит мужику тому по физии, да так, что у того юшка носом побежала. И спрашивает еще так ласково: как, мол, ты, сопляк, смеешь мне перечить, или ты забыл, кто я, и кто ты? А мужик этот, который только что орал, вдруг будто сдулся, осел весь, как худое тесто: кланяется, в ноги падает, прощения просит, чуть не плачет. Страшно мне тогда сделалось, братцы. В жизни я не видел, чтобы человек с человеком такое делал, а тут какой-то пацан взрослого мужика вот так двумя словами в бараний рог… В общем, интересные были дети у Потерянных. Была там одна девчонка, лет четырнадцати на вид, может и младше даже. Красивая была, будто и не настоящая: кожа белая, гладкая, волосы темные, в две косы заплетены, глаза огромные, синие, как небо. Бегал я за ней, как собачонка, так и увивался, все за косу пытался дернуть, а она, хоть и держалась со мной ровно, добродушно, но, бывало, как залепит иногда затрещину, чтобы я, значит, не зазнавался… Одной из этих она была, которые с оружием ходили. Звали ее, как сейчас помню, Стелла. Стелла Кирим. Как-то раз Стеллу Кирим занесло в «Пристанище». Был в Роме тогда такой бар, из тех, что по-приличнее да по-новее. Я в тот год подрядился к хозяину «Пристанища», Стини Бугвину, в подсобные рабочие. Таскал ящики, посуду мыл, если допускали, прибирался иногда, в общем, делал все, что говорили, а платил Стини неплохо… И вот, Стеллу каким-то ветром занесло в «Пристанище». Пошла она прямиком к барной стойке и попросила налить ей пинту эля. -Добрый человек, - сказала она, - пинту твоего лучшего эля. За стойкой в тот день стоял сам Стини Бугвин. Здоровенный был детина, прямо таки огромный. Добрейшей души человек. Но контуженный, потому как ветеран первой войны. Иногда на Стини прямо-таки находило. И в тот вечер на Стини тоже нашло. Когда девчонка подошла к барной стойке, наш Бугвин прямо побагровел, и губы у него задергались, а это был самый наивернейший признак: жди беды. Но Стелла-то об этом не знала. Подумаешь, попросила налить ей эля, эка невидаль. Мальчишки по-младше кричали Стини с порога: эй, Бугвин, плесни нам водки, и ничего. Цыкал на них, чтобы заткнулись, а то и вовсе не обращал внимания. А тут будто затмение случилось с нашим здоровяком. Перегнулся он через стойку и прямо в лицо девчонке скрутил кукиш. Тебе, говорит, ведьма вейденская, чертов ты недомерок, даже помоев в моем баре не нальют. Если, говорит, не хочешь узнать, каков на вкус свинец от первого алаксарского, то катись отсюда, пока цела. А что было потом, никто не понял. И я, хоть и стоял все это время рядом со Стини, тоже ничерта не понял. Вот он стоит за стойкой, бац, и вот он уже летит через стойку в зал, и хлоп, лежит на полу, а девчонка та сидит на нем сверху и что-то шепчет ему на ухо. Тихонько так шепчет, почти ласково. Те, кто ближе стояли, говорили, будто что-то она несла такое про алаксарскую собаку, но толком никто ничего не слышал. Девчонка потом ушла, даже пить не стала. А Стини еще неделю ходил белее полотна, из подсобки носа не показывал. Но я, ребята, скажу вам честно, спер в тот вечер у Стини бочонок эля. Небольшой, как раз такой, чтобы можно было утащить в руках. Потому что, знаете, так мне стало обидно за Стеллу, принцессу мою, что он ее ведьмой обозвал… в общем, такая плата показалась мне справедливой. Эль этот я, как настоящий рыцарь из легенды, отпер к своей красавице-принцессе. Хохотала она с меня… ох как она хохотала! Но верить хотелось, что это она не с меня, что это она просто так, а потому и сам хохотал тогда до упаду. С тех самых пор я везде таскался за Стеллой – пока в начале осени, в самый праздник урожая, Потерянные не снялись с места и не покинули наш город навсегда. Я забросил учебу, работу и даже старого нашего робота. Даже отец, а он у меня был ух как строг, и тот махнул рукой. Отстань ты от него, сказал он тогда матери, перебесится и успокоится. А у Стеллы всегда было много дел, и всегда было мне с ней интересно. Многое она знала об этом мире, но рассказывала о том не так, как, скажем, наши учителя или проповедники, а так, что дух у меня захватывало от ее историй. Она ходила в нашу старую библиотеку, ту, что построили при городском приходе, искала там книги на древних языках, такие же древние, как сами эти языки, и читала их, читала, что-то выписывала, делала пометки в толстой тетради, которую она почему-то называла ноутбук, и снова читала... Некоторые такие книги она тут же, на ходу, переводила для меня и читала вслух. Так, от нее я узнал о старых городах, древних Храмах, о богах, которые покинули этот мир, и о богах, которые до сих пор живут в этом мире. Некоторые, говорила она, живут среди людей, вместе с людьми, и даже выглядят, как люди, и ты не сможешь отличить бога от человека, пока не захочешь его убить, потому что человек смертен, а бога убить невозможно. А другие боги в истинном обличии живут в своих храмах, и лучше не искать встречи с такими богами, если это не твои боги, потому что они могут свести тебя с ума. А есть еще боги, которые устали от мира и спят вот уже несколько сотен лет. И лучше не будить их до тех пор, пока в мире не наступит период благодати, иначе разгневанные боги уничтожат никчемных людей. Стелла читала мне о том, каким был мир до войны, не до первой, а до той самой, после которой все изменилось, о старых городах, о том, как в мир пришли первые боги, и о том, как появились первые Храмы. Всего этого, что рассказала мне тогда моя принцесса Стелла, вы не узнаете, ребята, ни в одной школе, ни даже в этих ваших университетах. Потому что, ребята, подумайте сами, что могут вам рассказать об эпохе легенд все эти высоколобые умники? Что была-де такая эпоха, от которой не осталось ничего, кроме старых легенд и нескольких десятков храмовых шпилей по всему миру. Потому-де она и называется эпохой легенд, а никак иначе. А Стеллочка моя говорила так, будто сама, своими глазами, видела все эти древние города, храмы, старых богов, духов и всю эту дивную невидаль, о которых рассказывают в сказках. -Боги, дружочек мой Эшли, - говорила она, - жестоки настолько же, насколько и прекрасны. Они могут убивать тебя, глядя тебе в глаза, а ты все это время будешь продолжать любоваться ими, восхищаться ими и думать о том, как удивителен последний миг твоей жизни. Однажды, когда мы бродили по развалинам Шантара в поисках какой-то там дорожной разметки, и я наконец-то набрался наглости и спросил: -А ты то сама хоть раз видела этих твоих богов, о которых ты говоришь? Может и нет их вовсе, никаких богов? Давно это было, но помню, как сейчас: вишу я, значится, в воздухе, а принцесса моя держит меня за шкирку на вытянутой руке, глядит на меня снизу вверх и спрашивает ласково так: что, мол, ты там про богов такое ляпнул, щенок помоечный? Ох и страху я тогда натерпелся, словами не передать. С тех пор и на андроидов боевых с одной рогатиной ходил, и машины взбесившиеся усмирял, а так страшно не было больше ни разу. Думала, придушит меня шальная девка, как пить дать, придушит и руки потом об мою же рубашку вытрет. Понял я тогда о ней одну штуку... Ан нет, ничего, обошлось. Опустила она меня на землю и тихонько так: прости, дружище Эшли, сорвалась, бывает со мной такое, с тех самых пор шальная я хожу, как потеряли мы навсегда своего бога. -Помнишь, - сказала она, - Стини назвал меня вейденской ведьмой? Когда-то очень давно, на границе эпох, на востоке, очень далеко отсюда люди и боги вместе создали город Вейден. Я родом из этого города, дружочек. Наш город был прекрасной жемчужиной, оазисом посреди выжженной пустыни, мы жили, вкушая все блага этого мира: наши земли были плодородными, наш воздух был чист, вода в наших источниках была целебной. У нас были роботы, которые выполняли за нас всю работу, у нас были силовые щиты, защищавшие нас от опасностей внешнего мира, а главное, у нас был наш бог, наш добрый, любящий бог, который ходил среди людей и был для людей матерью и отцом. Он любил нас, а мы любили его, и до поры все было хорошо. Но мы были избалованными детьми, возомнившими себя равными богам. Мы были так тщеславны, что кое-кто из нас начал вслух говорить о том, что нам не нужен наш бог. И тогда он ушел. Наш бог оставил своих глупых детей, предоставил нас самим себе. И сначала, Эшли, дружочек, ничего не изменилось. Ровным счетом ничего. Мы жили, как жили, вкушали все блага, роботы делали за нас нашу работу, щиты защищали нас от этого мира... а потом, когда в Вейден пришло время отчаяния, было уже слишком поздно. Оказалось, что вместе с нашим богом из нашего города ушла его душа. Знаешь, как это, мальчик, когда из твоего мира уходит душа? Я покачал головой. Я, сказать честно, вообще мало что понимал из того, что говорила мне Стелла, но перебивать ее или задавать вопросы я боялся. Мало ли, вдруг в следующий раз она не сдержится да и придушит меня ненароком? -Представь,- сказал она, и глаза ее сделались совсем грустными, еще более грустными, чем обычно, - что из твоего мира исчезли все яркие краски, все вокруг будто присыпали пеплом, все стало серым. Представь, что всю радость твоего мира кто-то сложил в карман и унес с собой. Представь, что из твоего мира навсегда ушла любовь. Вот что бывает, когда из твоего мира уходит душа. После Стелла долго молчала, а после села на землю и спросила меня: -Ты знаешь, кто мы такие, Эшли? Кто такие Потерянные? И снова я покачал головой. Ну откуда мне, пацану из маленького городка, глухонькой провинции, пусть даже и была она в эпоху легенд великой столицей, было знать такие вещи? Отец мой, мир его косточкам, и знал, быть может, кто они такие, эти Потерянные, да мне ничего мне не рассказывал, говорил, что я еще мал. А после, когда отец погиб, так и вовсе стало некому рассказывать, что да как... -Когда бог от нас ушел, Эшли, а мы поняли, что в нашем мире больше нет души, кое-кто из горожан кинулся его искать. Никто ничего не нашел, но поползли слухи, будто наш бог живет сейчас в другом городе, в Алаксаре. И мы, отчаявшиеся, озлобленные, напали на Алаксар, и так развязали войну, первую со времен хаоса, и с началом этой войны закончилась и эпоха легенд. Четыреста лет мы воевали, Эшли, сначала с Алаксаром, а потом и со всем миром. А потом в Вейден вернулся наш бог. Мне было тогда четырнадцать лет, и за всю свою жизнь я не видела ничего, кроме войны, ничего, кроме нашего серого, бездушного мира. Но однажды я вышла на улицу. Просто вышла на улицу и увидела, как к моему дому идет бог. Он был в точности как человек, как ты и я, но я сразу поняла, что он и есть наш бог, и что он вернулся. За один день он разрушил наш город до основания. И в тот самый день закончилась война. Так мы узнали, что наш бог не умер и уверовали в то, что он нас не забыл. В тот день мы, те, кому удалось выжить, поклялись, что отыщем нашего бога, даже если на это уйдет вся наша жизнь... -Но ведь... - любопытство мое победило страх. - Но ведь ты говорила, ты сама мне говорила, что та война закончилась шестьдесят лет назад! Как же ты могла там быть, если тебе всего четырнадцать? -Мне давно уже не четырнадцать, Эшли, - сказала она тогда, - так же, как вашему Стини Бугвину, алазарскому рыцарю-грифону, давно уже не пятьдесят... Все мы видели в тот день наших богов, и с тех пор не постарели ни на день. Те, кто родился после нас, наши дети и наши внуки, родились обычными людьми. И только мы... только у меня до конца моих дней вечные четырнадцать лет, Эш. Это наказание, дружище, никогда не стареть. Она долго потом молчала, моя Стелла, ничего мне не рассказывала, не читала книжек и вообще со мной не говорила. Только перед самым отъездом она вдруг повеселела и сказала, что благодаря мне она, кажется, нашла вход в какой-то там древний Храм. Вот прямо так и сказала: благодаря тебе, Эш, мы нашли дорогу, которая приведет нас к Храму. А после рассказала, как десять лет назад ее народ наткнулся на один из Храмов, совершенно случайно, и бог, что был внутри, не спал. Он убил тогда троих, тех, что посмели подойти слишком близко, а остальных отпустил. Ты бы видел, дружище, щебетала она, как он был велик и прекрасен. По мне, так нет ничего прекраснее жаркого или копченой грудинки, но эти Потерянные, странные они ребята, кто их разберет... В тот день, когда пришельцы наши собирались покинуть город, я осмелел в последний, кажется, раз в своей жизни, и спросил у своей принцессы, у своей Стеллы, зачем им искать своего бога. Вот посмотри на нас, говорил я, в нашем городе нет богов, в нашем городе и Храма нет, и вообще ничего такого нет, а мы живем, и все так живут, и ничего... -Эшли, -сказала она, а после вздохнула, грустно так, вроде как обреченно, - вот у тебя же есть мама, правда? Но сотни детей живут без мамы, и ничего, как-то же живут. Так может быть, и тебе она не нужна? Ну уж нет, решил я тогда, мамка моя мне нужна. Еще как нужна. Нужнее некуда просто. Потерянные сели на свои воздушные корабли и улетели куда-то на север, и больше я о них ничего не слышал и никогда с ними не встречался. Потом была вторая война, папашка мой погиб, мы с мамкой и малышней перебрались в Плоские равнинки... вот так с тех пор и живу. И всю свою жизнь, старина, думаю знаешь о чем? Нашла ли девочка Стелла своего бога? Не знаешь? Вот и я ничегошеньки о том не знаю. Вот ты, старина, странствуешь по миру, видишь больше меня, знаешь больше меня, сегодня вот здесь, в Равнинках, а завтра пойдешь на запад, а потом на север... И знаешь что, старина, если однажды тебе встретится бог, уж не знаю я, как он выглядит да как его зовут, но если однажды он тебе встретится и ты поймешь, что это он, ты скажи ему, что девочка по имени Стелла ищет его и никак не может найти. Так пусть он разыщет ее сам, ведь он бог, ему с этим куда проще. Путь он разыщет ее и простит. Потому что это тяжело, старина, жить без бога. Все равно, что без мамки. Или даже хуже.