Небо

Бумажные листы сгорают один за другим. Мицухиде то и дело пишет что-то на них, считая на пальцах слоги. Пишет аккуратно, пририсовывая к каждой букве витиеватый знак. Так же осторожно, складывает листки уголок к уголку, разрывает на мелкие части и подносит к огню масляной лампы, один кусок за другим. Лист сгорает в огне мгновенно, едва не опаляя пальцы, кусками сероватого пепла падая вниз, на стол. Множество таких листков, Акечи пишет их весь вечер, снова и снова сжигая, смахивая оставшийся пепел на чистый лист. "Нет в сердце моем ненависти. Нет в сердце моем верности. И вы увидите - я стану сильнее вас. Столько ошибок на моей совести, что и не счесть. На этот раз, пусть это станет моей последней ошибкой." *** Проклятое западное платье. Будто в насмешку над всей природой человеческой созданное. Мицухиде с плохо скрываемой яростью одергивает все бессмысленные драпировки, долго возится с каждой застежкой, с отвращением смотрит в зеркало. Длинные темные волосы убраны на привычный ему манер, связаны фиолетовой лентой. Идиотский камзол, или как его там называл этот лепечущий что-то портной - нельзя даже и назвать это одеждой. Долгое-долгое совещание. О, эти места для сидения, после которых невозможно разогнуть спину. Эти глупые пустые разговоры, эти бравады, эти чертовы западные легенды, обычаи. Этот чай из чашек со специальными ручками! Ни в одном бою Акечи не уставал так сильно, как на этих совещаниях. На этом маскараде, который не приводит ни к чему. Он отводит взгляд - Нобунага из всей причитающейся одежды нацепил на себя только алый плащ и стилизованный на западный манер доспех. - Знаешь, Акечи, ты стал сильно сдавать. Что еще за мирные переговоры, ты шутишь? - Нобунага прищуривается. - Я желаю править равно землей и небом! Не годится более ползать по земле, я собираюсь теперь подняться выше! - он горделиво вскидывает голову. - Не понимаю вас, мой государь... - Император. Японии больше не нужен этот император, которому суеверные люди да глупые монахи придают такое значение. Когда я вспорю ему брюхо и подниму его голову над толпой - тогда все увидят, что он такой же человек, как и все они! А я - сам дьявол. - Нобунага рассмеялся громко и весело. Словно лавина снега обрушилась где-то внутри, глубоко, возле сердца тысячью ледяных клинков вонзившись. Убить... наместника бога на земле? Мицухиде, сам себя не помня, вскакивает, хватая Нобунагу за руку. Неловко, скованный по рукам и плечам идиотским платьем. - Уйди. - Ода смеется снова, отталкивая своего вассала. Секунду спустя щурится недобро: - Всегда знал, что из тебя никудышный генерал. Твоя жалкая убогая фантазия заканчивается на ближайших к Овари провинциях, не так ли? Вы все не умеете смотреть вдаль, не умеете видеть неба. Рожденные, чтобы только коварной змеей ползать в грязи, загрызая друг друга. Мицухиде молчит в ответ, даже не поднимая взгляда. - Что, ты настолько труслив, что даже не сможешь мне ответить? - Не смею перечить моему господину, что умеет видеть лишь небеса, заслоняющие грешную землю, полную змей. - Мицухиде цедит сквозь зубы, даже не скрывая в ответ своей ярости. Ода усмехается в ответ: - Злоба твоя так забавна, Мицухиде. Мне даже жаль, что ты не способен отрастить себе крыльев. *** Такого он не мог себе помыслить прежде. Тогда, когда широкими полями ложились перед взором его все провинции. Когда войска его ровными шеренгами шли в бой, а сам он восседал на коне с белоснежной гривой, отдавая приказы. Когда он, казалось, нашел, за кого сможет умереть. Кому сможет принести в дар всю свою Войну. Когда бесконечные скитания его наконец завершились. Но никогда не зажить шрамам выжженных земель Мино, не отстроятся заново дома и замки. Не будут вестись службы в монастырях, отданных на растерзание огню. Не вернуть погибших людей, не зеленеть вновь голой обугленной стерне полей. "Настали другие времена, Мицухиде." "Настали другие времена, мой государь." "И дадут мне боги и будды крылья белого ястреба, и поднимусь я так высоко, что стану выше вас. Выше себя, и сердца своего. Выше всех людских помыслов о верности и предательстве. А вы останетесь на проклятой земле, которую сами и уничтожили". Пусть это станет его последней, его самой большой и красивой жертвой всем богам. Пусть - после него и сами разберутся, и растащат все по углам. Пускай так и не узнают, ради чего он погибнет, ради чего будет возведен самый большой жертвенный костер. "Ведь вы смеялись, глядя на то, как горят наши храмы. Вы смеялись, когда моя собственная земля, дом мой, был предан разорению. Я отдал все за ваши идеи и стремления. Я отдам вас на суд богам теперь. И пусть это станет моей последней ошибкой." *** Он отдал единственный приказ, условный знак своим людям. Дерево и бумага вспыхнули мгновенно, конница окружила храм. Мицухиде ждал чего угодно - но сейчас на него обрушилась невероятная, неподъемная усталость. Он медленно, почти механически, спешился. Тут уже нечем дышать, стены священного места обнимает сейчас пламя, медленно ломая балки, сжирая прекрасные бумажные фонари. Все прошло в точности так, как было запланировано. Мицухиде вышел из этой бесконечной игры в завоевания. Он протягивает руки навстречу огню - одно мгновение собственной слабости - ведь сейчас он может это себе позволить. Делает шаг назад. Горло сжимается - то ли от замершего где-то в груди рыдания, то ли от безумного смеха. Жар дышит ему в лицо, неприятно греет кожу. Шагнуть туда, навстречу? Нет, пусть лучше эти верные псы Нобунаги придут и сами попробуют забрать голову Акечи. А это случится, непременно. Каково - безмозглая шавка загрызла собственного хозяина? Он разворачивается спиной к огню и делает пару шагов. Время пришло - придите и узрите, как пал ваш проклятый богами властелин. Придите - и убейте того, кто никогда не мог видеть неба.