Convergence

Свет В первый их раз Обито выключает свет. Он делает это поспешно, между одним страстным прикосновением и следующим, будто мысль об этом приходит к нему с опозданием. Какаши знает, что это больше, чем просто запоздалая мысль. Они замирают, задыхаясь вместе в этой внезапной удушающей темноте. Какаши протягивает руку и включает свет обратно. Он скорее чувствует, чем слышит, как из глотки Обито вырывается негромкий недовольный рык. Он грубо обхватывает Какаши, так, что ткань врезается в кожу. Какаши сомневается — не пытается ли Обито его прикончить. Обито тянется к выключателю, но Какаши мягкой хваткой останавливает его запястье. Обито напряжён, как внезапно загнанный в угол кот, под его кожей бурлят, мешаясь друг с другом, уязвимость и жестокость. — Позволь мне смотреть на тебя, — просит Какаши, делая голос тише и следя за тем, чтобы в нём не ощущалось давления. — Я ещё не… — начинает Обито, но Какаши срывает свою собственную маску и впервые открыто целует его, прижимая язык к языку. Он жёстко хватает Обито и притягивает к себе вплотную. Слышен пронзительный вдох, когда эрекция Обито ударяется о живот Какаши, сначала несмело, затем быстро, уверенно. Какаши знает, что Обито хотел сказать. Скорее всего, он никогда прежде не занимался сексом без маски (и вдруг перед Какаши возникает запечатлённое шаринганом с фотографической точностью чужое воспоминание: шлюха с завязанными глазами опирается на предплечья и колени, её берут сзади, при этом руки в перчатках придерживают её за задницу). Он отступает назад на полшага. Он чувствует, как взгляд Обито бегает по его лицу, шаринган вращается, расширяется, сужается, читая шрамы Какаши, намечающиеся морщинки возле рта и глаз, линию и цвет его губ. Обито ищет фальшь в его глазах, попытку скрыть отвращение. Кожа под глазами Обито тонка и почти прозрачна, на ней бледные тени, похожие на синяки. Его лицо искажено гримасой, шрамы причудливо натянуты. Его взгляд падает в пол, и несмотря на всю дерзость и непокорность в его осанке, Какаши не может не заметить лёгкое перемещение веса с ноги на ногу, выдающее неуверенность. Какаши никого никогда не хотел сильнее. Опасность Какаши опасен, это очевидно. Когда Какаши сидит на нём верхом, его ястребиный решительный взгляд впивается в Обито, даже когда его тело изгибается, как что-то из лучших влажных мечтаний, этот покрытый рубцами торс (со знакомым розоватым ещё Х-образным шрамом*, который Обито любит целовать, лизать, покусывать) совершает волнообразные движения, его бёдра резко бьются о него, в такие моменты жизнь для Обито снова начинает иметь какое-то значение. Пристальный взгляд Какаши пригвождает его к кровати. Ощущение огненной кожи Какаши под ладонями разбивает дыхание Обито на рваные вздохи. Какаши хорош в постели, поскольку соответствующим образом натренирован, как почти все взрослые ниндзя. Миссии иногда этого требовали, а Какаши был более чем выдающимся студентом. Обито пропустил эти годы тренировок. Какаши великолепен. Он получает удовольствия ровно столько, сколько отдаёт; когда Обито в нём, он сжимает его и извивается, кусая нижнюю губу и откинув голову назад. Он — это мышцы и связки — и мощная, не знающая стыда чувственность. Он делает из секса спорт и искусство. В эти моменты тоже Какаши настойчиво ловит взгляд Обито, оборачиваясь с неприкрытым возбуждением. Он видит Обито насквозь. Он всегда знает, что ему нужно. Обито сомневается — не попытается ли Какаши его прикончить. Иногда Какаши берёт его молча, пристроив животом вниз на кухонный стол или на полу, ногами вверх, всегда входя в него с бесшумностью убийцы — несколько пробных, пугающе аккуратных толчков и поворотов кончиков пальцев, которые оставляют Обито будто без кожи, жадно стонущим в бреду, затем — его член, толстый и входящий обжигающе быстро. В такие моменты глаза Обито не могут сфокусироваться. Он не может предсказать Какаши, не может прочитать, что тот сделает в следующий момент. Это может быть кунай в горло, а может быть очередной удар молнии парализующего удовольствия. И ему совсем, совсем не важно, что именно из перечисленного произойдёт. Какаши хватает ногу Обито и поднимает себе на плечо, двигаясь теперь глубже и быстрее, позволяя себе лишь один низкий, голодный стон. И Обито видит звёзды. В аду Иногда Обито перемещается в другое место. Иногда он берёт Какаши с собой. Это мрачное, очень жестокое место. Здесь одна рука Обито закрывает Какаши глаза, а другая медленно продвигается сквозь грудь Какаши туда, где можно легко раздавить его сердце; шаринган бешено вращается, Обито хрипит: «Рин», - низким голосом, снова и снова. Рука в грудной клетке Какаши почти щекочет, она слегка ходит туда-сюда в такт их движению. Она проходит насквозь, как райкири, пригвождая их к кровати, где пальцы Обито вновь материализуются, путаясь в простынях. «Рин», — и Какаши знает, что глаза Обито расфокусированы и что он не с ним, нисколько. «Рин, Рин, Рин…» И Какаши знает, что он всего лишь тело, которым можно пользоваться, всего лишь тёплое место. Что он никогда не будет чем-то большим. Что он может быть столь же уязвимым (как будто умереть так же просто, как моргнуть или чихнуть), столь же доступным (чувствует ли Обито, как рёбра, сосуды, лёгкие Какаши трутся о его запястье?), но это всё равно не будет ни черта значить. Часть Какаши надеется, что Обито убьёт его. Он заслужил. И всё это — тоже. Он откидывается назад, чуть более покорный под Обито, — который на самом деле совсем не здесь, — и стонет чуть выше — ради него. «Рин… моя Рин». Какаши умеет приспосабливаться. Но сам по себе он — пустое место. Боже, как это больно. Улыбка Улыбки Какаши фальшивы. Для человека, кто прожил большую часть жизни под маской, он удивительно хорошо умеет притворяться; уголки его глаз лучатся идеально и его обычный (но привлекательный, притягательный) рот растягивается в беззаботной жизнерадостной улыбке. Обито начинает замечать, что он делает это автоматически. Какаши улыбается, когда требуются улыбки. Он использует их, чтобы подбодрить, сгладить напряжение, а иногда — просто из чистого сарказма. Обито видит это, несмотря на то, что очень много мышц задействованы в этом отточенном до совершенства выражении. Радость и удовольствие не могут быть так тщательно сыграны. Он ненавидит эти улыбки. Они пусты, они — ложь. Когда больно Больно каждый день. Больно ходить, больно стоять, больно двигаться. Жизнь Обито — сплошная боль, он не в состоянии представить, каково это — не ощущать её. Иногда, даже во время секса, вспышка спазма защемляет мышцы спины. Десятилетия тренировок позволяют ему преодолевать боль и продолжать делать, что нужно, не обращая на неё внимания. В конце концов, он ниндзя, и смерть быстро находит тех, кто слаб. Но несмотря на это, ничто не проходит мимо Какаши. Его взгляд из-под капюшона век кажется ленивым, но он видит всё. Так, от него не может укрыться мгновение, когда вокруг глаз Обито возникает напряжение, когда почти незаметная дрожь пробегает по его телу, даже если у Обито в руке член Какаши и он дрочит его жёстко и интенсивно. И Какаши произносит: — Остановись. Обито смотрит на него с недоверием, многозначительно глядя на мокрую головку члена Какаши, торчащую из обхватывающей его ладони. Он влажный на кончике, яички напряжённо подтянуты вверх, один вдох и одно прикосновение отделяют его от оргазма. Но Какаши, дрожа, всё равно глубоко вдыхает и настаивает: — Остановись. Обито мгновенно встаёт в оборонительную позицию; злой, больно задетый. — Ты не хочешь, сейчас? Какого дьявола… Он проклинает своё тело, эту искорёженную рухлядь, которая не даёт ему нормально делать даже такие простые вещи. Какаши садится и проскальзывает ему за спину, его член оставляет влажный след на бедре Обито, бросая того в дрожь. Он снова шепчет: «Остановись», — горячим воздухом прямо в ухо. Его руки мягко опускаются на спину Обито, заставляя того лечь на живот и жадно проводя по плечам, спине, заднице. Обито послушно ложится, но он хмурится. Он смущён. Тёплые открытые ладони пробегают от низа его позвоночника до разворота плеч, рот Обито приоткрывается сам собой, и из его груди вырывается негромкий стон. Затем пряный аромат разогревающей мази — и руки Какаши, большие, широкие и такие тёплые, разминая, будто возвращают его мышцы на место. Это тоже больно, но это глубокая, греющая, постепенно утихающая боль, перетекающая во что-то очень похожее на удовольствие. И если Обито изливается прямо на простыни, когда скованность окончательно оставляет его плечи, — в этом нет ничего страшного. И когда Какаши взбирается на него и немного придавливает, проливает ещё мази ему между ног и вниз, на яички, и Обито слышит негромкое, но тяжёлое дыхание и чувствует уверенное трение между его ягодиц — затем дрожь и вздох, — это тоже определённо то, что нужно. Контрперенос На поле боя они поняли, что могут видеть шаринганами друг друга. Они оба направляли свои атаки посредством него, оба наблюдали за происходящим и составляли стратегию с его помощью. Но когда они вместе, изображения перекрываются, объединяются. Видения, память, мысли, сердце. Рин. Сенсей. Когда они сражаются, то видят стратегии друг друга, намерения, каждое следующее движение. Они видят ошибки, промахи, эмоции, которые выдают их лица. И когда они трахают друг друга, Какаши видит все варианты своей гибели — все способы, которыми Обито мог бы убить его, уничтожить его в каком бы то ни было смысле. И он уже не так уж и против. Сердце Какаши любит его. Обито не настолько бестолковый, чтобы не замечать этого. Любовь Какаши выглядит странно. Она совсем не красивая; она кровоточащая, как ободранная кожа; острая, как боль от оголённого нерва. Какаши смотрит на него — и эта стена из чувства вины в своей неудаче, а под ней эта странная обшитая сталью преданность — должно быть, единственная причина, почему Какаши не вскрыл себе вены в пятнадцать. Он прикасается к Обито, и каждое прикосновение — это извинение, мольба и прощение. Это обещание, и он никогда не произнесёт его вслух. В этом нет необходимости. Обито больше не в ладах с любовью. Обито больше не в ладах с обещаниями. Часть его надеется, что Какаши найдёт в себе силы убить его. Это всё ничем хорошим не кончится. Вероятно, они станут смертью друг для друга. Тело Они исследуют тела друг друга. Они проводят много времени, трогая, разглядывая, ощущая и совершая открытия. В душе у Какаши тесно и недостаточно воды для двух взрослых мужчин, но они справляются. Обито выше ростом. Он всегда был выше, и хотя они оба были детьми, Какаши казался моложе и меньше. Сейчас Какаши один из наиболее впечатляюще высоких джонинов, но будучи всё же чуть выше него, Обито выглядит очень самодовольным. По правде говоря, он чуть больше во всех смыслах: Какаши был всегда худой и поджарый, Обито — несколько шире и крупнее. Он крупный даже для Учиха, мощнее челюстью и шире в плечах, чем его родственники. У Какаши нет родственников, он просто сам по себе всегда был длинным и тощим. Жизнь была сурова с ними обоими, и ещё более суровыми были их тренировки. Ни у одного из них нет лишнего жира, но протезы Обито питают его тело и делают его крепким, в то время как Какаши в случае нехватки пищи приходится полагаться на свой метаболизм. В результате у Обито мощная мускулатура (ноги, задница и упругий живот, от которых Какаши не может оторвать рук — чуть более крупных, чем у Обито, с выступающими костяшками пальцев), а у Какаши немного выпирают кости (бедренные кости, ключицы, впадины между рёбрами и мышцами груди, которые Обито кусает, лижет и любит мять). Вкус Обито приспичило научиться сосать. Не удивительно, что Мадара не научил его этому — или удивительно, но Обито слишком смутно помнил проведённые под землёй годы, чтобы сказать наверняка. Какаши видит, что Обито нервничает. Мышцы левой половины лица плохо его слушаются: в одних местах — подрагивают от напряжения, в других — слабые и провисают. По Обито видно, что он не сомневается, что обязательно как-нибудь напортачит. Какаши никогда бы не попросил об этом сам — это для него не так важно, однако он и раньше замечал, как Обито улыбается с лёгкой тоской и завистью всякий раз, когда Какаши заканчивает отсасывать у него, или как он непроизвольно облизывает губы, если член Какаши оказывается рядом с его лицом. Ну, трудно упрекнуть его за последнее. Всё-таки у Какаши довольно красивый член. Однажды вечером Обито бубнит что-то голосом, наполовину приглушенным подушкой. Какаши вопросительно поднимает бровь, он уверен, что слышал. — Мм? — Ясказалнаучименяделатьминет. — О… Ты уверен? Острый взгляд с вызовом, будто из прошлого двадцатилетней давности: — Пошёл ты, Хатаке! Я смогу. Уверен, я буду чертовски хорош в этом. Требуется немало сил, чтобы сохранить скучающий вид. Как бы сильно Какаши ни ценил свои глаза (в особенности один из них), он не меньше доверяет и остальным своим чувствам; как и его собаки, он может всецело полагаться на слух, обоняние и вкус. Обито ныряет вниз под мягким руководством Какаши, посасывает кончик, используя руки для усиления эффекта, в творческом порыве упираясь костяшкой пальца в промежность, чтобы сделать Какаши приятнее. Ему время от времени приходится останавливаться: то сводит щёку, то начинает затекать челюсть. Это не то чтобы лучшее, что было у Какаши, но очень неплохо. И он может сказать с уверенностью, что дальше будет только лучше; Обито отслеживает и запоминает его реакции, уже предугадывая их заранее и корректируя свои действия в соответствии с этим. Какаши закрывает глаза и откидывается назад, не сдерживая благодарных стонов, рвущихся из груди от интенсивности ощущений, и дыша смесью воздуха и возбуждения самого Обито. Он ныряет ладонью в короткие и густые волосы Обито, отчего тот мурлычет, а вибрация в его горле ощущается очень, очень приятно. Какаши расценивает это как молчаливое согласие вцепиться, и теперь Обито рычит, удваивая усилия и насаживаясь интенсивнее, впиваясь руками в бёдра Какаши до синяков. Прежде чем Какаши успевает осознать это, он выгибается, задыхаясь — и в тот момент, когда Обито отстраняется сделать глоток воздуха (непонятно, почему именно сейчас он не может дышать через нос), Какаши кончает. Повисает молчание, в то время как один из самых опасных шиноби мира удивлённо хлопает глазами, оказавшись внезапно со спермой на губах, носу, подбородке и даже с парой капель на волосах. Его выражение лица комично меняется с шока на убийственную ярость, а затем на некое подобие недоумения. — Тебе понравилось, я полагаю? — криво усмехается он, неуверенно пытаясь слизнуть то, что на лице. Какаши овладевает какой-то собачий инстинкт, он ныряет к Обито, влажно целуя его и собирая сперму языком. Он тянется вниз, хватает член Обито рукой так, как он его, и тот благодарно отзывается на прикосновение. Он последний раз проводит языком по скользким губам Обито и проталкивается ему в рот, резко втягивая носом воздух, наслаждаясь тем, как запах собственной спермы смешивается с запахом пота Обито. Обито нужно было научиться делать минет, и Какаши благодарен, что, чёрт возьми, он оказался в этом не абсолютно безнадёжен. Парестезия То, что Какаши помнит из уроков анатомии, сильно отличается от познаний, необходимых ниндзя-медикам. Какаши помнит, как причинить боль. Куда ударить, чтобы убить. Слабые точки кости, где легко сломать. Но он также помнит, где проходят нервы; где основные из них иннервируют мышцы, где их более мелкие ответвления подходят к коже и передают от неё ощущения. Как и многое другое, Обито потерял большую часть этого под обвалом. Разумеется, его раздавленная половина была замещена клетками Шодайме и функционирует совсем не так, как всё остальное тело. Но что интересно, есть участки кожи возле рубцов, которые мертвы и глухи к любым прикосновениям, а есть тонкие шрамы, где нервные окончания всё ещё восприимчивы и даже более чувствительны, чем на его неповреждённой коже. Однажды вечером Какаши выводит узоры на животе Обито кончиком ногтя. Сначала бесцельно, просто чтобы прикоснуться к нему, потом в порыве вдохновения рисует небольшую спираль. Он на втором круге своего невидимого шедевра, когда Обито вдруг весь напрягается, сжимая кулаки и безбожно дрожа. Какаши быстро кидает взгляд на его лицо в поисках признаков боли. Но всё, что он видит, — это удивление. В животе Какаши медленно скручивается коварство. Следующие несколько часов Какаши исследует эти чувствительные места пальцами, губами и языком и получает особенное удовольствие, превращая великого и ужасного Учиху Обито в вывернутое наизнанку и тонущее в сдавленных бессвязных звуках нечто. И снова улыбка Улыбки Какаши фальшивые. Пустые. Обито ненавидит их; хорошее настроение от них киснет, как молоко от лимонного сока. Он ненавидит множество вещей, но фальшь улыбок Какаши — больше всего. Реальность напоминает о себе самым неожиданным образом; в воскресенье, во время уборки после позднего обеда, когда они моют посуду плечом к плечу у раковины, полной пены. Это странное домашнее чувство, что-то такое, чего никто из них никогда раньше не знал (особенно Обито: нечасто имеешь дело с посудой, если живёшь в пещере и не нуждаешься в еде). Это довольно приятно. Внезапно раздаётся стук в окно над раковиной. В момент у Какаши в руках оказывается тяжёлая сковорода, а мгновение спустя у Обито уже наготове тесак. Они готовы – всё, что покажется из окна, умрёт, не достигнув и пола. Паккуну чертовски везёт, что раковина намного выше пола. Маленький мопс шустро прыгает с подоконника прямиком в — обычно пустую и сухую — раковину, понимая свою ошибку лишь в сантиметре от воды. Взвизг. Всплеск. Обито и Какаши насквозь в тёплой мыльной воде и пене. Паккун ворчит на себя и лает на Какаши, поздравляя его с началом использования кухни по назначению, и как было бы здорово предупреждать об этом собаку, и какого чёрта. Обито переводит внимание с обиженного щенка на Какаши. С его лицом что-то не так. Его рот едва ощутимо подрагивает, по бокам вот-вот грозят показаться ямочки — ямочки! Обито замирает, поглощённый увиденным. Какаши взрывается истерическим лающим смехом. В уголках его глаз слёзы. Он смеётся так сильно, что едва может устоять на ногах. И улыбается. Улыбается так, что Обито инстинктивно понимает — по-настоящему — и не в силах отвести взгляд. И вдруг этот мягкий шёпот в ухо, голос Рин, который вёл его за собой все эти годы: она отпускает его, велит идти дальше, попробовать стать счастливым. Говорит ему, что этот мир, эта реальность ещё может чего-то стоить. Какаши поворачивается к нему, всё ещё посмеиваясь, глаза светятся, придавая настоящую силу его улыбке. Она сияет ярко, как солнце на снегу. Обито падает. Больно. Я этого не скажу Он говорит ему во вторник, в два часа пополудни. На улице влажно, но солнце высоко и заставляет листья блестеть. Они забрались до середины высоты огромного дерева и оккупировали толстую, бочкообразную ветку. Обито смотрит, как солнечные лучи путаются в листьях, Какаши читает. — Ты знаешь, я... да.** Какаши моргает, Обито и сам выглядит удивлённым, словно слова вырвались у него против воли. — Что? — Какаши искоса бросает взгляд на него. Он на самой середине своего любимого романа «Ича-Ича». Обито сжимает губы и слегка кивает сам себе. Он выхватывает книгу из рук Какаши, встречая возмущённый протест, и откладывает в сторону, чтобы иметь возможность подобраться ближе. Он берёт руки Какаши в свои, наклоняется, прислоняя свой лоб к его, закрывает глаза и повторяет: — Да. Это не обещание. И он не решается произнести это вслух целиком. Он не может себя заставить воспользоваться этим шансом. Миг длится тишина, ровно столько, чтобы стать адски неловкой. Они же не нормальные люди. Глупо было думать, что они могут любить, как все. Вероятно, Обито понял всё неверно. Какаши начинает пытаться высвободить руки, и Обито не удаётся заглушить укол боли. Он приоткрывает один глаз, готовый в любой момент отказаться от своих слов и снова искать отговорки, когда вдруг оказывается опрокинутым на спину с тихим «ох». Какаши выглядит взбешённым, поражённым и чрезвычайно… счастливым. Его улыбка слабая, но абсолютно настоящая. Он хрипло бормочет: «Ты полный, полный идиот», — срывает маску и яростно его целует. Камуи Есть пространство между сексом, есть время между синяками и шрамами. Есть время для тихих ужинов, шумного смеха. Прогулок в сумерках. Есть пространство между пространством и время между временем. Камуи принадлежит им — и им одним. Иногда они проводят здесь дни, среди блоков, в полумраке. Это измерение тихо и неизменно. Есть здесь что-то, похожее на настоящую любовь. Здесь не нужно ни притворяться кем-то другим, ни вообще что-либо делать. И в конце концов Они действительно отличный образец мусора в мире шиноби. В конце концов они становятся смертью друг для друга. Они древние, глубокие старики, и один из них заражает другого гриппом.