Асексуальный

Тогда, я бы мог поклясться, что в твоем взгляде проскользнуло что-то иное, что присуще именно молодому организму. Что-то такое подростковое, с ясным максимализмом и точной уверенностью. Что-то, именно присущее обычно парню, или таким девушкам, как та, как ее там… Имир, точно. Этот твой взгляд был поверхностным, но в тоже время слишком глубоким. Я и думать забыл о том, что наши «гляделки» может увидеть кто-то третий. Я и думать забыл о своем взгляде, который мог рассекретить и меня тоже. Скорее без «тоже», потому что тебе скрывать было нечего. Ты не дрочил по вечерам на изображения статного мужика, не пялился на хлипкие мужские задницы, ты не изучал чужие руки и не покусывал свои губы, когда симпатичный парень обращал на тебя внимание. Ты мылся со всеми в общей бане, и твоя собственная нагота не смущала тебя, как и то, что ты был не один. Ты украдкой не смотрел на члены своих командиров или парней по соседним койкам, хотя у одного из них точно было на что посмотреть. И когда Кирштайн стоял слишком близко к тебе, чуть ли не прижимался к твоей заднице, ты без каких-либо отвлечений и замираний подал ему тот чертов шампунь, который он запрашивал, попутно стараясь привлечь твое то, другое внимание. Но я всегда наблюдаю за тобой и поэтому был спокоен в тот момент, и в другие похожие тоже – знаю, что ни черта у них не выйдет. Среди солдат много геев и тем более бисексуалов, но ты не попадаешь в категорию ни тех, ни других. Даже натуралом тебя не назовешь. Я бы назвал это «слишком маленький», если бы не знал тебя в бою, и если бы на этот случай не было придумано более красивого слова – асексуальный. А влюбиться в такого – полная задница. Но тогда ты смотрел иначе. И я убедился, что ты понимаешь мои мысли, когда неожиданно соскочил со своего места на скамье и пошел к выходу из столовой, сверля меня взглядом максимально доступное время. Ты привлекаешь меня давно, и я так же давно убедился, что хуже ты становиться не собираешься, поэтому бесполезно отрицать это. Поэтому я пошел за тобой. Не думая о том, что будет там, за углом, что будет после; что будет с тем, чего еще не было. Ты опускаешь формальности, а я замечаю, что твой взгляд тускнеет. Вина просыпается, сверлит меня где-то под ложечкой. Я – взрослый мужчина порчу жизнь этому сопляку. Но тут же одергиваю себя: чем порчу? Моя симпатия к тебе лишь со стороны, ты сам лишаешь нас этого расстояния, когда отчаянно, но так неумело целуешь мои губы. Ты не преследуешь цели завоевать мое внимание еще сильнее, но именно это получается в итоге. Ты не пытаешься сказать, что чувствуешь ко мне трепетное тепло, это буду говорить я. Все слишком непонятно и размыто становится, когда мы вваливаемся в пыльную кладовку и ты прижимаешь меня к стене. Как, скажи мне, как отбросить свою симпатию, когда твое горячее молодое, еще угловатое тело, так плотно прижимается к моему? Я даже не успеваю победно ухмыльнуться – ты входишь в меня слишком неожиданно. Я в роли принимающего, и я был готов на это, ведь главное, что принимаю тебя. И пусть Кирштайн закатает свою губу, а Смит перестанет давать тебе наряды вне очереди, чтобы огородить нас друг от друга, а твоя подружка Аккерман пусть и дальше продолжает нюхать свой шарф, в надежде почувствовать запах тебя. Это не означает, что ты выбираешь меня, ты меня просто трахаешь. Так неуместно – среди кровопролитной войны, на поле боя под извилистым дубом, на моём столе, где я обычно читаю отчеты от Зое об ее экспериментах на тебе, которые ты после бесстыдно смахиваешь, глядя на мое тело с остервенеем, да хоть в этой пыльной кладовке или в грязной конюшне. Я не скажу, что ты теперь жить не сможешь без моей задницы, скорее тебе будет немного печально. Кладовку ты покидаешь первым, а я смотрю тебе в след, проводя ладонью по своей пояснице. Ты смотришь на меня теперь не как на командира, а как на свою собственную шлюху. И это отличная мотивация, чтобы на следующей вылазке не сдохнуть – чтобы раньше времени ты не заменил меня кем-то еще. Я правильно думал: ты был слишком маленький, но грамотно косил под асексуала. С каждым разом ты становился совершеннее. Если до секса человека, к которому испытываешь симпатию, еще можно попытаться забыть, то после – невозможно. Это так же бессмысленно, как если доказывать себе, что воздух – потребность. Нет, воздух – необходимость. Я не думал о тебе перед сном, лежа в кровати, не краснел при мыслях о твоем голом теле, и даже не вспоминал о наших соитиях. Я любил тебя только тогда, когда ты был в поле моего зрения. Я не мечтал лелеять тебя, невинно целовать по утрам в щеку, перебирать твои шелковистые пряди волос. Я не придерживался целей жить для тебя, делать все для тебя, быть рядом с тобой. Я лишь хотел знать, что ты жив, хотел знать, что смогу увидеть тебя и завтра. И секс служил мне снятием напряжения от тебя же тобой же, но это было, несомненно, самым приятным. Мне нравилось чувствовать тебя непозволительно близко, видеть тебя таким, каким никто не видел, но это не то основное, к чему я стремился. На чистоту: относительно нас я не стремился ни к чему. Но, когда ты жарко целовал меня в губы, я невольно задумывался, так ли нерушимо мое отсутствие цели? Действительно ли моя любовь к тебе угаснет сразу же, как ты выйдешь с моей комнаты? И не загорится ли она прежде, чем ты снова войдешь? Ты рушишь сомнения. Убираешь все вопросы. Одним своим взглядом, в котором я больше не вижу ничего. Обычно ты жестами давал мне понять, что «сегодня у тебя» или бесцеремонно вваливался в мою комнату, а я, конечно, не мог тебя выгнать. Обычно ты вел себя безразлично к тем, кто не является тебе близким человеком. Обычно ты смотрел в мою сторону трижды в день: во время завтрака, обеда и ужина. Но что происходит со мной, когда неожиданно быстро все это немногое прекращается? Ночи вовсе лишаются сна, когда я отчаянно понимаю, что думаю о тебе, даже когда тебя нет поблизости. А моя комната сохраняет тишину не одну неделю, и я понимаю, что ты больше не придешь. Твое тело отчего-то сразу становится во много крат сексуальней, и голос твой в памяти всплывает все чаще. А характер твой кажется не таким уж ужасным, и эгоизму твоему вдруг завидую. Но между нами был лишь секс, который я возвышал слишком сильно, так отчего сейчас вдруг понимаю, что секс – самое меньшее, чего хотелось с тобой? Тогда, я бы мог поклясться, что в твоем взгляде проскользнуло что-то иное, но в этот раз он был направлен не на меня. - Эрен, я люблю тебя. Ты маленький мальчик, который потакает своим инстинктам. Но лучше я буду думать, что ты асексуален. - Прости, но я не могу ответить тем же. Мне не горько, я же взрослый мужчина, пусть меня и поимел шестнадцатилетний сопляк. Просто немного печально.