Наша личная уния.

      Больше всего его печалил тот факт, что он понятия не имел, кому все-таки принадлежит. Нидерланды, Пруссия, Бельгия – каждому из них хотелось отхватить себе если не целиком, то хотя бы часть его. И казалось, всем было совершенно плевать, что он так же, как и они, ходит, дышит, думает, чувствует.       Иногда, он чувствовал себя одеялом. Маленьким одеялом, которое половина Европы не может поделить между собой. Николас, он же Люксембург, просто хотел, чтобы от него отстали. И наименьшее зло он видел в горячо любимой Бельгии, которая не так давно смогла-таки отвоевать независимость. Ему не очень хотелось революции, но она была необходима.       Даже если придется причинить вред ему.       Холл был в ярости. Энтузиазм, с которым в Люксембурге встретили бельгийскую революцию, сначала даже выбил его из колеи (революция в Бельгии в принципе была для него не столько неожиданной, сколько противоестественной). Он постоянно искал встречи с Николасом, но тот, казалось, намеренно избегал его. Николас же бесился из-за того, что у него ничего не получается. Он перестал быть голландской провинцией, но потерял часть территорий и так и не стал независимым государством. Почему же все так сложно? И вот он, сидит тихо-мирно в своей резиденции, в то время как в Европе ведутся ожесточенные споры относительно его будущего. И почему кому-то кроме сестры и брата до него вообще есть какое-то дело?       Тихий стук в дверь заставил его вздрогнуть. Он никого не ждал, да и не было у него особого желания с кем-либо встречаться. На душе было настолько паршиво, что хотелось выть и лезть на стенку. И все же он встал из своего любимого, уже совсем затертого, кресла и нехотя сказал:       - Войдите.       В дверях стоял Холл. От одного его вида по телу юноши пробежал холодок, а на лбу сразу же выступил пот. Всем своим видом Николас старался источать спокойствие, но у него всегда плохо получалось притворяться       - Наконец-то ты здесь. А я все думал – как долго ты собираешься от меня бегать.       - Я от тебя не бегал, - Николас отвернулся к окну – небо было затянуто тяжелыми тучами. Судя по всему, собирался дождь. – Я просто не хотел тебя видеть.       - Странно, - Холл прошел в комнату и устроился на мягком светло-голубом диванчике напротив камина, - раньше ты всегда искал встречи со мной.       - Многое изменилось.       - Что именно?       - Все.       - Лжешь.       Они одновременно уставились друг на друга.       - Все дело в Бельгии, - продолжил Холл. – Ты просто пошел у нее на поводу.       - У меня есть своя голова на плечах, знаешь ли.       - Я раньше тоже так думал. Теперь вот сомневаюсь.       - Ты пришел поиздеваться надо мной?       - Нет. Просто чертовски хотел увидеться с тобой.       Николас молча смотрел на Холла. Вот так просто? Так просто он признался в том, что соскучился?       - Ты совершенно не рад меня видеть? – Холл поднялся на ноги и подошел ближе. – Ни за что не поверю. Ни секунды. Лгать ты так и не научился, а это чуть ли не самое важное умение для того, кто желает быть самостоятельной нацией.       - Уйди, Холл, - Николас сжал кулаки и снова отвернулся к окну. На стеклах появились мелкие капли. – Я прошу, оставь меня.       - Ты не хочешь этого. Это не твое желание. Желание твоего народа, правительства, кого угодно. Но не твое.       - Кому какое дело до того, что я хочу? – тихо спросил Николас. – Вы все, все, думаете только о себе, о собственных желаниях, прихотях. Всем плевать на мои желания и чувства. Тебе в том числе.       - Ты прекрасно знаешь, что это не так.       В Холле Николаса всегда восхищали и одновременно раздражали его холодность, спокойствие, даже какое-то равнодушие ко всему происходящему. То, как он сохранял самообладание в любой ситуации, то, как он умело прятал свои эмоции и чувства, выставляя на показ только то, что публике положено было видеть. Только с ним он мог позволить себе быть собой.       Ладонь мужчины осторожно и властно легла на плечо юноши. На секунду в голове проскочила мысль о том, чтобы стряхнуть ее и выставить обладателя вон. Но…       - Даже если ты обретешь когда-нибудь независимость, - дыхание Холла обожгло кожу на щеке, - ты все равно будешь мой, Ник. И от этого тебе никуда не деться. Ты столько раз отдавался мне без должного сопротивления, столько раз ты оказывался рядом именно тогда, когда ты был нужен. Вспомни, как ты клялся мне в том, что всегда будешь мой, Николас. Или ты забыл?       Рука мужчины медленно, пуговица за пуговицей расстегивала рубашку, и Николас ненавидел себя за то, что он так слаб, ненавидел Холла за то, что тот был прав.       - Даже если фактически ты будешь суверенным государством, ты, именно ты, будешь принадлежать мне. Только мне.       - Холл… - с губ юноши сорвался тихий, но такой сладкий стон, когда холодные пальцы Голландии случайно задели затвердевший сосок, что мужчина едва мог сохранять контроль.       - Я тебя слушаю?       Николас закусил губу. Если сейчас он сдастся, то лично для него все будет потерянно. Ему чертовски не хватало возлюбленного, ему было холодно ночью, пусто в большом доме. Он мог врать кому угодно, но лгать себе труднее всего. Он не хотел быть чьей-то территорией. Но он был готов всегда, целиком и полностью принадлежать только одной стране на этой земле. Он никогда не принял бы ничьих правил и установок (ох, сколько всего натерпелся от него Пруссия), он не стал бы терпеть глупые капризы и прихоти тех, кто стоял выше него. Единственным, чьей воле он готов был подчиняться, был Холл.       - Пауза затянулась, - мужчина легко коснулся губами его шеи, а Николас был готов просто обмякнуть в его руках и позволить делать с собой все, что тот пожелает.       - Поцелуй меня уже, - выдохнул Люксембург, поворачиваясь лицом к Холлу. – Возьми меня, делай со мной, что хочешь. Я жалок и отвратителен сейчас, но ничего не могу с этим поделать. Ты победил. Тебе я не могу сопротивляться.       Холл едва заметно улыбнулся, властно притягивая себе любимую провинцию (некогда провинцию). Николас сам согласился на их личную унию. И он точно знал, что лично он никогда не пожалеет об этом решении.