от Омска до Ицукусимы

*** Храм, плывущий по холодной прозрачной воде мистическим багровым кораблем, отбрасывает на изумрудную траву длинные бледные тени. Рассветное солнце слабо, его свет, румяный и жидкий, полу растворено ложится и отражается в утренних росах. Алое японское солнце проснется через час, и корабль очнется от ветхого сна — загорится первый сандал и бритоголовый монах встанет перед образами почтить своего Бога. Заскрипят половицы, метла поднимет облако сизой пыли, обрызганной солнечной водой, и жизнь наполнит стены золотистым соком наступившего дня. Белыми плитами выстлана дорога к багровому храму, и на ней стоят трое. Высокий японец поправляет свое кимоно — он проспал всего пару часов и отстраненно молчит, держа в правой руке трепещущий желтой бумагой зонтик. Под ним — забавная кудрявая девушка в шелковых шароварах и туфлях с загнутыми носками. Голубые глаза за тонким стеклом очков улыбаются улыбками самых самоуверенных, на губах — кошачье довольство, и все в ней будто огнеv горит — лоск русых спиралей и алая легкость восточных штанов, колокольный звон друидских браслетов на тонких запястьях, карминовые полосы на обгоревшем лице — во всем красное, необъяснимое пламя, идущее откуда сверху-слева, чуть правее плеча, невыносимо разбегающееся неведомыми дорогами по всему телу разжигая свет в предметах одежды и ней самой. Справа от неё — юноша, высокий и словно бы выточенный из мрамора. У юноши на лице те же карминовые полосы и уверенная улыбка, что братит его с забавной коротышкой подле его плеча. Выглядит он будто молодой пират, те же подпоясанные шаровары и свободная рубаха, но из грубых, мужских тканей и на ногах сандалии из дерева. В нем дух — не колдуна, но путешественника, сумевшего проникнуться всякой культурой на свете и вынесшего из каждой свой урок, однако не придавшегося ни одной из них. Он усмехается в кулак, и солнце роняет на его лицо свой щедрый свет. Картину всеобщей просветленности разбавляет стоящий чуть поодаль фиолетовый мопед с тремя цветными шлемами и двумя плетеными корзинами по бокам, такими, какими загружают вьючных осликов, украшенный попоной для аналогичного животного. — Господа, это успех, — выдает из-под зонта девушка, делая первые, за пять минут всеобщего любования, шаги, — такое ощущение, будто в нашем путешествии мы стремились именно сюда душой и телом, в эту секунду… — Началось, — закатывает глаза юноша-пират, тоже ступая по холодной траве, — ты говоришь так каждый раз, честное слово. Девушка оборачивается и показывает юноше язык, японец молча следует за ней, продолжая придерживать зонт над кудрявой головой. В большинстве случаев он сохраняет холодящее душу спокойствие, будто водную гладь его лица не была способна потревожить рябь малейшей эмоции, он был безмятежен, но холоден. Храм с выставленной и видавшей виды фигуркой кота готов был встретить путников, пахших хвоей, чабрецом и свободой. Загорелые руки бросали к лапкам кота чужестранные монетки, несущие в себе частицы истории. Громкий мужской голос и звуки шагов разорвали хрупкое и широкое полотно утренней тишины: — Артем! — Блять. *** Артем спускается по трапу, выдыхая в промороженный воздух нечеткое облако пара. Поднимаемый турбинами самолета ветер треплет полы куртки, Артем устал, хочет спать и немного — есть, поэтому энергично перепрыгивающий через две ступени трапа и в доли секунды оказывающийся на твердой земле Влад вызывает у него легкое недоумение. Они летели больше пяти часов, но казалось охватившего юношу около двух недель энтузиазма не способно убавить ни одно из существующих неудобств. Встретившая их тяжелым ливнем и задумчивым туманом Сибирская столица расползалась зеленью, врезающейся в проволочный забор, за которым прятался сам город, проглядывающийся многоэтажным ритмом на темном горизонте. Артем вздыхает снова. Около полугода назад Влада настигла гениальная идея, и со свойственным ему одному упорством, мальчишка пытался донести до своего верного спутника её суть. В своем собственном стиле. Нашептывая на ухо истории о далеком городе, зимой покрывающемся семью слоями белого и пушистого снега, а летом расцветающем дикой дурманной зеленью и тянущемся к небу извилистыми ивовыми ветвями. На вопросы о том, действительно ли он хочет туда поехать, Влад загадочно улыбался, воздерживаясь от ответа, что как бы говорило само за себя — да, хочет. И в этом был весь ужас, потому что полным боли было осознание того, что деваться некуда — ехать придется следом. И действительно, время пролетело быстрее, чем можно было предполагать — сдержанная украинская зима, затем весна и наконец-то лето, в один из дней которого Влад появляется на пороге его квартиры с какой-то бумажкой и кричит о сданных экзаменах, Омске и скорейшем отъезде, так пугающем Артема. Отъезд откладывается на месяц, Влад злится, семья Дымура собирает свои вещи, Артем пьет много водки и молится небесам о том, что бы Влада наконец-то отпустило, но Влада не отпускает. И душным августовским вечером не до конца протрезвевший Артем несется автостопом по буирачной трассе вместе с семьей Дымура и в частности Владом, находящемся в таком приливе позитива, что даже пахнущее перегаром дыхание Артема не портит ему настроения. А теперь они здесь. Автобус, в котором пахнет пластиком, подвозит их зданию аэропорта и выгружает перед огражденным сеткой внутренним двориком, в котором около дверей стоит кудрявая коротышка в заляпанных чем-то зеленым очках и накидке-кимоно. Несет от её образа интеллигенцией, лесом и радостью, что роднит её с вездесущим Владом, топчущимся на месте в ожидании, пока пожилой охранник отворит засов и впустит «туристов» вовнутрь. *** — Он опять нас нашел, неуемный мужик, — они бегут по траве босиком, и тонкие ветки царапают ноги. Японец несет коротышку и зонт, юноша-пират — самого себя. Бегущие следом «мужики» несли агрессию и злобу, не вписывающиеся в дзен-пейзаж. — Не один тут неуемный мужик, а двое, и они друг друга, знаешь ли, мотивируют на действие. Один был бы, может, успокоился бы, а тут группа поддержки образовалась, — фыркает Влад, не снижая скорости. Спасительный мопед блестит боком цвета фуксии в краснеющем солнечном свете, Влад протягивает руку и хватается за ручку, рывком поднимая средство передвижения вместе со всеми сгруженными на него корзинами, занимает место за рулем. Японец сбрасывает на сидение девчонку и усаживается позади неё, и прежде чем двое разъяренных путешественников успели настигнуть объекты своего путешествия, мопед зарычал и сорвался с места, бодро подскакивая на скрывшихся в цветочных россыпях кочках. Хвостом летели крики «Хватит бегать! Давайте поговорим!», «Катя, что за странный японец?», «Влад, тормози, мы уже не дети», но музыка Боба Дилана раздающаяся из древней колонки заглушала голоса. Артем перевел дыхание, остановившись на середине поля. Легкие обжигало, Боб Дилан и бумажный зонт, удаляющейся тропой койтов в раскинувшемся около поля вишневом лесу, выглядели словно насмешка. Артем мысленно проклинал и последние пять лет жизни, и чертов Омск с его завывающими ветрами, и девчонку-писательницу с её Турфаком. *** — Да я говорила тебе, он приедет! — у Кати на всех полкило надежды, а может и того больше, поэтому у неё всегда и все возвращаются, приезжают и находят свое место. В левой руке карандаш, вокруг разбросаны кусочки ластиков, грейпфрутовая кожура, спички и шишки, уголь и нитки с нанизанными на них ореховыми скорлупками. Клубы пыли светятся в желтом, словно старый пергамент, солнечном сиянии из-за бежевых штор. Извилистая лента благовонного дыма делит на две части белое лицо. Пахнет чем-то горьким и пряным, Олеся прикрывает глаза. Катя всегда была чуть-чуть странной, в этом они были одинаковы, но теперь ситуация принимала новый виток, потому что на разогретом летом паркете рядом с ней сидел какой-то пацан, загорелый и довольный, словно кошак, крутил в руках глиняные бусины, курил самокрутки, запивая их водочными настойками и травил какие-то дикие байки, хохоча. И это было нормально и даже мило — он как будто бы отсюда, из желтой комнаты по адресу 16 Северная, и будто всегда в ней был, и от этого было как-то странно. Еще более странное впечатление производил бородатый парень, хлещущий как воду те самые настойки, отдающий Владу постоянные подзатыльники и смеющийся над его шутками. Все втроем они образовывали странное трио, а с ней вместе еще и квартет, который, как она чувствовала, город перевернет вверх тормашками, да так и оставит. — И вот, выходим мы из этого вонючего автобуса, и как чую, Катька стоит… И правда она. *** Вишня цветет и осыпается, лепестки — розовое море вокруг, прибитое сверкающим дождем к малахитовой траве. Зонт сейчас как раз, кстати, как и солнечные очки. Влад натягивает их на переносицу и превращается в хиппи-пирата, Катя опускает шторки на свои обычные, повседневные очки, Кайто в авиаторах сохраняет прежнее спокойствие. Закинув ноги на одну из корзин, девчушка достает трубку и прочищает её от старого табака. — Что там у нас дальше по планам? Из страны сваливать? — интересуется она. — Тебе виднее, — отвечает Влад, не отвлекаясь от наблюдения за извилистой плиточной тропой, раскинувшейся в редком вишневом лесу. — Ну, тут ты прав, — усмехается, доставая из одного из сокрытых в шароварах карманов сложенную раз в пятнадцать огромную карту, сплошь и рядом исчерченную тягучим округлым подчерком, — как они нас, интересно, находят каждый раз, вот что мне непонятно. Только придешь на место, проникнешься благодатью, а тут уже и эти подоспели, ни с монахами за жизнь поболтать, ни пожрать, сразу лететь куда-то приходиться. — Во-во, а у нас-то жизнь — трудная, — подхватывает волну Влад, — постоянно перемещаемся с места на место, спим в лесу, или в гостиницах каких-то, и все на мопеде. И когда мы достигаем цели путешествия — все насмарку. Хорошо хоть Кайто с нами, и то не скучно, да, Кайто? Японец кивает головой. Дорога продолжается. *** — А что мы будем делать после Омска? — солнце за листьями — сияющий янтарь. Лимонадом свет растекается по стволам деревьям, и все вокруг приторно сладкое, искрящиеся-пузырящиеся, и Влад с Катей лежа в каких-то колючих кустах, закусанные мошками и веснушчато-загорелые и по летнему грязные созерцают выгоревшую небесную синь в белом облакотном кружеве. — После Омска? Учебу закончим. Потом путешествовать поедем. Англия, Франция, Япония, что там еще у нас в планах… Веселиться будем, и в Москве, и после, — откликается Влад, поправляя очки на переносице, —, а на самом деле, не важно, что делать, важно, что бы весело, правда? *** Из иллюминатора самолета — точки города, в темноте его горящие окна, кажется, размером и с молекулу, но все же видимые там, среди других огней, иным светом. Катя откидывает со лба прядь, стюардесса флиртует с ничего не понимающим Владом, в потрепанной сумке со множеством вшитых карманов недельный запас еды, курительные трубки и табак, книги, наборы одежд, медовые настойки, мотки проводов, справочники и разговорники, впереди — неизвестные страны, поля, леса, города, люди, высотки и деревянные домики, храмы и клубы, птицы и животные, бетон и листья, впереди наброски новых книг и рисунки, обгоревшая кожа, впереди столько всего, а потом обязательно — возвращение в квартиру, объятия, слезы, вино, эмаль глаз и дом. И все — впереди. Но главное ведь то, что будет весело?