Все, что мог знать, Сжег… (c)
Тао вульгарно красится и примеряет туфли на шпильках из новой коллекции Серджио Росси. Тао не думает о последствиях, прожигая остатки жизни и сдувая пепел с бумажных мечтаний. Тао просто хочет жить без Лухана. Но не может. Тао живет прошлым. Он надевает любимые рубашки Лухана перед сном и подолгу смотрится в зеркало, вглядываясь в привычные мешки под глазами от недосыпа и в морщины у губ от давно стертой улыбки. Тао забыл, какого это улыбаться, зарываясь в чужие ванильные волосы и вдыхать такой родной аромат; держать за руку, переплетая теплые пальцы между собой и печалиться лишь о том, что еще один прекрасный день подходит к концу, с новыми надеждами на завтрашний. Тао хочет забыть тот день, когда Лухан стал прошлым. Об этом напоминает противная морось за окном, размытые силуэты сквозь стекло, любимая музыка Лухана в его наушниках, их фотографии, развешанные по стенам и прикрепленные к зеркалу так, чтобы видеть улыбающиеся лица каждое утро, подводя глаза. Ровно десять месяцев и пятнадцать дней прошло со дня смерти Лухана. Триста восемнадцать зачеркнутых дней в календаре. Тао блуждает по пустыне, создавая миражи из собственных воспоминаний и самолично разрушая их. В пустыне жарко; раскаленный воздух заставляет глотать песок вместе со слезами. Нет тут никаких оазисов и трех пальм – нет, лишь безжалостное солнце, сухой песок, обжигающий ступни и забивающийся в глотку, и соль от сочащейся из глаз, единственной воды, которую можно здесь найти. В последнее время Тао часто плачет. Тао нужна забота и желательно поддержка, как утопающему — глоток кислорода. Он звонит Ифаню, с которым не разговаривал так долго, найдя его номер в записной книжке. Тао надеется, что тот простил его за прошлые ошибки, разрушившие их дружбу. Гудки на той стороне провода тянутся утомительно долго и нудно. Тао хочет сбросить и забыть этот глупый порыв, как плохой сон, но наконец вязкость гудков разрывает женский голос. Тао теряется и молчит в трубку, вслушиваясь лишь в трепет своего дыхания и односложные вопросы с той стороны. — Позовите Ифаня к телефону, — наконец вырывается у него. — Извините, я не знаю никакого Ифаня. Думаю, вы ошиблись номером. До свидания, — голос обрывается. Тао надеется, что Ифань счастлив и без него. Ифань забыл их обиды и простил все глупости, потому что Ифань всегда и все прощал. Он помнит о Тао из прошлого, который был так же счастлив и по-детски наивен, а настоящего знать необязательно. Настоящий Тао — это грязь, смешанная с бесконечной тоской. Тао не ошибся номером, Тао ошибся жизнью. Он, наверное, сошел с ума, потому что покупает женские шмотки на распродажах под косые взгляды продавцов-консультантов, тратя последние деньги на то, что, как ему кажется, прячет его личность под новой маской. Тао мажет губы красной помадой, рисует стрелки на глазах, а, под утро возвращаясь домой, оставляя туфли в коридоре, стирает помаду с губ тыльной стороной ладони, размазывая алыми дорожками по щекам, а тушь стекает вместе с мокрой солью. Тао глотает слезы, стоя на коленях перед зеркалом, потому что его жизнь — пустая безысходность. Он не может убить в себе настоящего Тао, который итак медленно умирает без Лухана, который смотрит на него из зеркала с фальшивыми остатками макияжа и в блестящем платье. Тао ждет, что Лухан улыбнется ему с фотографии, вглядываясь в его нежные и такие детские черты лица, и умоляет того, забрать его отсюда, потому что Тао больше так не может. Он ненавидит себя за слабость и за то, как жалко он сейчас выглядит. — Лухан, пожалуйста, — шепчет Тао, впиваясь зубами в запястье, чтобы сдержать рыдания. Брошенные туфли одиноко лежат в коридоре, рядом с ключами от квартиры. В прихожей горит свет, а в остальной квартире темно, хотя за окном уже тоскливо разливается рассвет, превращая небо из темно-синего в цвет смородинового пудинга. На кухне холодная пустота; никто не готовит кофе, не шипит масло на сковороде, а окна плотно зашторены. Одиноко подбирается утро, не слышно ступая по городским улицам. ___ Тао выгоняют со съемной квартиры за неуплату. На самом деле у него просто нет денег, он все их растратил, пытаясь сбежать от прошлого. Впервые в жизни он оказывается на улице, одиноко блуждая среди высотных домов, без возможности вернуться домой, где его ждут родные объятия и горячий чай. Тао — перекати-поле. Сухой, безжизненный, оторвавшийся от стебля комок из грязи настоящего и светлых воспоминаний прошлого. Он не привык справляться с проблемами, ему легче бежать от них. И он бежит. Далеко, непрерывно. И останавливается лишь тогда, когда дыхание сбивается, а в боку начинает неприятно колоть. Тао спускается к реке, сжимая в руке ручку чемодана. Вода, мутная и грязная, отражает в себе темнеющее небо и стоит застывшая, как будто время остановилось, а Тао вновь на каблуках, что зарываются в дряблую, размокшую землю. Блеск исчезает под слоем застывающей глины так же, как когда-то жизнь Тао застыла, превращаясь в непроходимую болотную трясину. Он замечает оставленный костер в бочке под мостом и подходит ближе, так как чувствует, как все тело дрожит от пробирающего вечернего холода. Тао не сомневается. Тао уже ни о чем не жалеет. Глянцевая бумага хорошо горит, и счастливые лица обугливаются, становятся черными, и выгорают изнутри. Любимые компакт-диски Лухана, книги и журналы, которые он обожал читать по вечерам, воображая себя героем мелодрамы, его одежда — все то, что Тао так бережно хранил с того самого дня, когда узнал о смерти Лухана, теперь пожирал огонь. Тао так и не успел тогда сказать: «Прости» и «Я люблю тебя». Он все еще не искупил свою вину перед ним, поэтому Лухан так жесток. — Дай мне знак, — хрипит он, обнимая себя руками и стеклянно уставившись в кирпичную кладку на том берегу, которую нежно омывала холодная речная вода. — Лухан, скажи, что ты простил меня. Прости, прости, прости… Тао шепчет, словно безумец, и стылые слезы блестят в уголках его глаз. Пелена превращает языки огня в яркие блики, а весь мир — в мир сквозь помутневшую линзу. Ветер становится холоднее. Тао видит вспышку света на том берегу. Он думает: это знак. ___ Огонь в бочке давно погас; вокруг разбросанная мужская и женская одежда переплетается в танце грязной пошлости, рассыпавшаяся косметичка с раздавленным тюбиком подводки и тихий вой ветра, смешивающийся с гулом моторов, проезжающих над головой машин. Вода, такая же мутная и безмятежная, тихо шепчет тоскливые баллады мертвому камню и прозрачному осеннему небу.Настоящий Тао наконец встречает Лухана.