***
В тот день Антонио сразу заметил, что Моцарт сегодня выглядит ещё бледнее, чем обычно.Конечно, не имело смысла скрывать, как же беден был этот юнец в последние месяцы, но всё же… — Смысл вообще приходить в таком состоянии? — услышал Сальери краем уха недовольный шёпот одного из участников оперы. Сегодня Амадей не дирижировал, а лишь исполнял партию бубенцов на небольшом клавесине. Но всё равно, даже сегодня, взгляд капельмейстера медленно скользил со сцены в оркестр, тут же концентрируясь на худощавой фигуре мальчишки. Из-за болезни теперь невозможно было бы сказать, сколько Моцарту лет. Но в мыслях Антонио навсегда сохранился образ наглого юнца, который так бездумно захватил его. Даже для клавесина, переливы были просто неземными. Сальери видел, как Вольфганг медленно отклоняет голову и закрывает глаза, словно погружаясь в эти причудливые переливы. Пальцы, нервно дрожа, забегали по клавишам, выбивая совсем другую мелодию, приводя в заблуждение, как певцов, так и публику. Это было лишь начало. Глаза Амадея закатились, и он, содрогаясь всем телом, поднялся со стула, но лишь за тем, чтобы неловко покачнувшись, упасть кому-то в ноги под встревоженные вздохи толпы. Сальери резко поднялся, вглядываясь, как вокруг Моцарта начала собираться небольшая толпа людей, общим решением которых было утащить юношу за кулисы. Взгляд капельмейстера на секунду замер на сцене. Ему необходимо было увериться, что музыка продолжит играть. Представление продолжилось. Антонио буквально бегом бросился со своего места, стараясь не терять самообладания, что было довольно сложно. Когда он добрался до места, пред ним предстала нелепая картина: люди бессвязно похлопывали лежащего на полу Вольфганга по щекам, силясь привести его в чувства. Это было так глупо. Они не имеют права его трогать… Сальери и сам не заметил, как с его губ сорвалось: — Поднимите его! На секунду все замерли, глядя на него. — Поднимите! — уже громче повторил мужчина, заставляя нескольких актёров массовки исполнить его просьбу. — Идёмте за мной! Под удивлённые взгляды Сальери вышел из театра, то и дело оборачиваясь, дабы удостовериться, что юношу несут следом за ним. Когда его положили на сиденье экипажа, он на минуту поднял взгляд и слабо спросил: — Уже закончилось? — Закончилось, закончилось! — быстро ответил Антонио, захлопывая дверцу. — Пошёл, пошёл! — крикнул он, запрыгивая на козлы. Представление продолжалось…***
Судорожно сунув в руки кучера несколько монет, Антонио тут же выпроводил его. Всё внутри трепетало от ощущения происходящего. Когда капельмейстер вернулся, юноша лежал на спине, полуприкрыв глаза, и тяжело дышал. — Как вы? — Антонио так надеялся, что голос его не дрогнет. — Нормально, — слабо откликнулся Моцарт. — Где ваша жена? — Она… тоже нездорова. Уехала на воды… — взгляд Амадея замер на лице итальянца, от чего тот почувствовал, как кровь прилила к щекам. — Вы так добры ко мне… Благодарю вас… — Пожалуйста… — для меня счастье лишь видеть вас, что говорить о благодарности. — Нет, — он слабо мотнул головой. — Вы пришли на мою оперу… Лицо Сальери побледнело. — Единственный из всех моих коллег, — продолжил Вольфганг. Преодолевая боль, Сальери выдавил из себя улыбку. — Я бы ни за что не пропустил то, что вы написали. — Это всего лишь комическая опера, — Амадей слабо улыбнулся в ответ. — Неправда. — Она ничего не стоит… — Вы слишком строги к себе. — Нет, что вы… — стук в дверь резанул уши гения. — Это он! — выдохнул Амадей, жмурясь от испуга. — Кто? — Человек… Откройте ему… Скажите, что я ещё не закончил, прошу вас… Антонио понимал, о ком говорит Вольфганг. О, как бы он хотел сказать ему, кто же на самом деле скрывается под маской, в которой юноша увидел саму Смерть. Как бы он хотел сказать ему правду… — Это был он? — тихо спросил Моцарт. — Да. — Что он сказал? — Он сказал вам не медлить. Работайте лучше. И ещё он принёс сто дукатов. Сказал, чтобы вы не останавливались. — Слишком скоро, — прошептал Амадей устало. — Я не успею ничего сделать. Я не успею закончить его… мой реквием… мне… мне нужно… Его лихорадило. — Сейчас вам необходим лишь сон, — непреклонно произнёс Сальери, нахмурившись. — Но… — юноша задохнулся кашлем. — Просто прошу вас, Моцарт, поспите хотя бы час, — тяжело вздохнул Антонио, не смея коснуться лба австрийца рукой, чтобы хотя бы проверить, есть ли у него жар — он казался ему слишком хрупким сейчас. Моцарт хотел что-то ответить, но на это просто не осталось сил. Глаза его медленно закрылись, и буквально за минуту Амадей погрузился в глубокий сон. Сальери быстро подошёл к окну, пытаясь унять бешеное сердцебиение. Казалось, одной чёртовой улыбки хватило, чтобы заставить всегда строгого и холодного Антонио Сальери затрепетать, словно глупого, влюблённого мальчишку. Капельмейстер выругался сквозь зубы и обернулся. Моцарт спал, слабо дрожа всем телом. Его бил озноб, но когда Антонио решил таки дотронуться до его лба, обнаружилось, что у него жар. Не в силах сопротивляться себе, Сальери медленно повёл рукой по лицу гения, едва задевая раскалённую кожу. Каким же уставшим и избитым выглядел Моцарт сейчас. Бледность его была просто нереальной, а дыхание неровным и тяжёлым. Но словно в насмешку над собой, да и над капельмейстером тоже, юноша оставался неимоверно красивым. Светлые вьющиеся волосы по-прежнему напоминали золотой шёлк, черты лица, пусть и искажённые усталостью, оставались нежными. Он был прекрасен. Непередаваемо прекрасен. Губы Сальери против его воли стали сухими, и он медленно провёл по ним языком. Словно заметив его жест, Вольфганг тут же распахнул глаза, глядя на лицо капельмейстера. — Вы здесь, — слабо прошептал он, улыбаясь. — Конечно, я здесь, — ответил Сальери эхом, медленно водя рукой по груди юноши, задевая кожу сквозь ткань рубашки. — Вы будете со мной… — Я буду с вами. — Я успею сделать это… — Вы успеете… Антонио не смог договорить — резко дёрнувшись вперёд, Моцарт с неестественной силой схватил его за грудки и притянул к себе, жадно целуя. Весь мир словно замолчал, пропал, исчез. Не осталось ничего, кроме этих двух несчастных, каждый из которых силился запомнить каждое движение губ, которых он сейчас касался. Сальери медленно провёл языком по губам композитора, едва раздвигая их. Он спрашивал его. Он хотел быть уверенным, что это не бред лихорадки, хотя, скорее всего, так и было. Амадей ответил на поцелуй, слабо застонав, чувствуя, как руки итальянца медленно ведут по его телу, забираются под рубашку и касаются кожи. Сальери, не в силах сдерживать себя, властно оглаживал грудь и бока гения, ощущая рёбра, выступающие под пальцами. В этом глупом, бесконечно талантливом ребёнке сейчас сочетались лёд и пламя, которые захватывали разум композитора с каждым новым движением его губ. Когда ладонь итальянца легла на его пах, юноша выгнулся ему навстречу, отрываясь от губ. — Возьми меня, — сбивчиво прошептал он, стараясь теснее прижаться к этому тёплому телу. Сейчас он, Антонио Сальери, был единственным источником жизни для него. Пламя горело в Амадее, он знал, что уже не доживёт до утра. Это и заставило его наконец сделать то, о чём он мечтал так долго. Это тело, которое столь давно было абсолютом его мечтаний, к которому он даже не смел прикоснуться, не будь на то повода, теперь так жарко касалось его, уже не скрывая своего желания. — Возьми меня, — повторил Амадей, чувствуя возбуждение мужчины. — Сделай это сейчас, умоляю тебя. Боль придёт позднее… Его слова были заглушены сладостным вздохом вожделения…***
Сальери молча смотрел куда-то. Многие привыкли к этому, привыкли заставать больного в таком состоянии. Как он довёл себя до такого? Кто бы мог дать ответ. — Ты был прав, — тихо произнёс Антонио, его губы тронула едва заметная горькая улыбка. — Боль пришла позднее.