Аффект

Расставание – противнейший процесс с болезненными последствиями. Он может прилететь снежком в голову, а может на протяжении долгого времени затягивать, как зыбучий песок. А еще, шутка в том, что ты можешь сам загрести этот ком снега или насыпать эту самую горку – как уж получится. Лучше бы вообще не получалось. Расставание: по словарю: «вдали друг от друга» - а что, если не столько вдали, сколько в непонимании? И ведь всего можно было бы избежать, не будь у кое-кого бестолковости с избытком и длинного языка. Самый (уже) перезревший вопрос – а что делать дальше? У Сэхуна не получается уснуть в ванне, заработать психическое расстройство ,или, хотя бы прокричаться в подушку. И окончательно успокоиться тоже. Квартира давит бетоном со всех сторон, еще и укоризненно смотрит из каждого угла, мол, ведь ты же сам виноват. Здесь все как будто настроились против парня – по телеку какая-то документальная тошниловка, лампочки перегорают через день, еще и непривычная пустота в прихожей и спальне. А с Луханом было не так. Сэхуна даже словно на улице каждый прохожий провожает с издевкой в глазах, где так и видится: «смотрите, его бросил парень по его собственной инициативе». Конечно, это только видится. И Сэхун на улице-то бывает по мере истощения холодильника и пачки сигарет. А все получилось так нелепо и мгновенно – Сэхун даже опомниться не успел (эффект сахарной ваты на языке), как отношения треснули. Ну а по порядку: Лухан – долговязый юноша с нравом взрослого и подростковой наружностью; с мягким, напоминающим почему-то ромашковое поле, голосом, с надежными объятиями и завидной терпеливостью – у Сэхуна уже пару лет как под ребрами, в мыслях, квартире и снах. А с недавнего времени, и в воспоминаниях. С поразительной мимикой, располагающей к себе даже самое злейшее существо; одна улыбка = растопленная обида, несколько секунд смеха = прилив чувства того, как же сильно он его любит. У Лухана мягкая кожа(он из тех, от чьей хрупкости веет не беспомощностью, а силой), составляй сколько хочешь узоров из родинок и вен. Антиподом служат жесткие темные волосы и уверенный, слегка строгий характер (учитель, как-никак, но позже об этой блямбе). Как бы сказать… Лухан такой человек, который редко отказывает, редко кричит (если не никогда), редко оставляет посуду в раковине или одежду на стуле. Он может словесно поставить в тупик или разозлить спокойным поведением (чем частенько занимался с Сэхуном, но того может разозлить даже выпавший из пальцев карандаш). У него парфюм не резкий, а с запахом свежести, пройдет мимо – и чувствуешь приятную легкость, бодрость, и так и хочется развернуться и пойти следом, может, даже, взять за руку (так появится возможность взглянуть на его глаза). Лухан со всякими на разных поводках – располагает к себе людей и не отталкивает душевных, отзывчивых, а к отрицательным, негативным -относится с прохладой. Сэхун себя хреновым считает, не то, что отрицательным. Но каким-то образом получает от Лухана его сердечное тепло. Так вот, О Сэхун (перешли к плохой части). На таких людей вообще уже стоит вешать таблички «Особо-опасно» или «Не для слабонервных», а то и вовсе изолировать от порядочного общества. Сэхун – комок противоречий и сгусток нервозности, чувство собственничества зашкаливает, психометр давно сломался. В этом парне, наверное, энергии столько, сколько роста (187 сантиметров, хоть баскетболистом становись), волосы осветлены и испорчены, на ощупь первосортная солома, хотя и пышная. Глаза – а что глаза – черные, точь-в-точь отражение души, хитрые при улыбке и в полузакрытом состоянии напоминают кота (наглого такого). При объятиях каждый раз натыкаешься на острые углы локтей, бедер, ключиц, ребер – так даже сломать побоишься, но Лухан любит его обвивать за талию и буравить подбородком плечо. Любил. Сэхун не живет моментом, он живет чувствами – они у него кошмар, как непостоянны. «Завтра будешь в духе погулять в парке? – был такой диалог. «Я не знаю, какое у меня настроение будет через три минуты, что говорить о завтра», - вот так обстоят дела. И, чтоб вы понимали, с Луханом они встречаются уже два года – у Лухана слишком стойкая терпеливость, у Сэхуна крышу снесло, наверно, с концами. Он ни к кому еще не чувствовал такого количества привязанности, влечения и нежелания отдавать. Сэхун – не ребенок, он так говорит, ему уже почти половина полвека, и что, что он обижается, когда от него отворачиваются перед сном и не хвалят за новый рекорд в Head Soccer? Он человек глобальности, а по правде, просто ужасно боится: его, такого неважного, могут и оставить, бросить, отвернуться, Лухан для него каждодневное чудо (семьсот пятьдесят пять дней), которого он более, чем не заслуживает наверняка. Впрочем, так и получилось. Но ведь ты же сам виноват. Пара-па-пам, Лухан работает учителем китайского языка. В городской школе («сука»), за несколько кварталов от их дома («блядь»), и учит неблагодарных детей-спингрызов («мрази») с плотоядными старшеклассниками и суровым, жестким коллективом («ненавижу вас всех»). Сэхун, наверное, желает сжечь это учреждение побольше всех его учащихся. А как тут оставаться равнодушным и спокойным? Его парень уносится из дома в седьмом часу утра, не оставив после себя даже еще теплого места на подушке, в которую можно уткнуться, не может отвечать на звонки даже на переменах (Сэхун истерично хихикал над собой, переписывая расписание школьных звонков, упаси боже) из-за громкого шума, возвращается поздно, когда ужин уже превращается в ночной перекус, а за окном тускнеют фонари. И каким – уставшим, вымученным, растерзанным этими наглыми птенцами-людоедами, не знающими, сколько отнимают сил и нервов. И хотя на губах у него улыбка, теплые ладони обвивают шею и поцелуй в висок не заставляет ждать – у Сэхуна сердце скрипит, когда он видит, как парень засыпает на непроверенных тетрадях. А ведь хочется и себе урывать немножко его энергии – как бывало, в шутку заспорить и кусаться в шеи, пересматривать DVD или бродить вдоль шумящих дорог с руками в карманах крестом. Теперь лишь редкие выходные могли стать полностью их временем (и то не всегда), но что это значит для двух двадцатилетних с лишним парней? Сэхуну хорошо, он фрилансер, его работа в ноутбуке, cвободных и с домашним рабочим местом – ему не понять, что значит выходить в общество, вываливать на него все силы в один день, и называть это работой. И, наверное, не смирится. Так и в один вечер он встал перед Луханом и затряс перед ним документной папкой. - Что это, Лухан? Что это? – тон требовательный, конечно, Сэхун настроен на серьезный разговор. Парень поднял глаза от своих записей и спокойным тоном ответил: - Мой диплом. - Твое филологическое образование! – Младший откровенно негодовал. – Ты можешь стать журналистом, редактором, секретарем, да хоть писателем! - Но я люблю детей, - возразил Лухан и немного улыбнулся, - тебе ли жаловаться на эту мою черту - благодаря ей, может, мы сейчас и вместе. Сэхун фыркнул, положив папку на журнальный столик. - Им ты пишешь иероглифы на доске, а со мной делишь постель, так что не сравнивай, - он пошел к окну, как делал всегда, когда нервничал или злился, - почему я должен терпеть на столе веера из книг, везде списки учеников, твои постоянные задержки? Почему под моей подушкой обязательно находится тетрадка какого-нибудь 3 "Б", а ты по полчаса вечером объясняешь чьим-то родителям, что их ребенок не тупой, а так, глупенький? Почему я не могу каждый день просыпаться и чувствовать, как ты сопишь мне в грудь или спину? Или разделять с тобой завтраки? Почему это лишь жалких два дня в неделю? Сэхун, может, еще что-то говорил, но это не главное – главное, что потом, когда Лухан собрал листы в стопку и стал бить ими о стол, чтобы выровнять, он таким же ровным голосом произнес, не глядя на него: - Так давай расстанемся. Младший крутанулся градусов под 180 и вздернул брови. - Ты сейчас предпочел работу отношениям или у меня слуховой аппарат барахлит? - Это не мои предпочтения, это твои капризы и неспособность принять мою работу, - ответил парень, поднимая на Сэхуна взгляд. - Если ты не можешь идти на компромиссы, тут ничего не сделаешь. Парень почему-то четко запомнил (точно на мозг приложили печать), как Лухан методично собирал вещи – «Это твоя квартира, поэтому я съеду к брату», сказал он тогда – как он стоял, смотря на весь этот ужас лично сконструированный и не знал, что делать, что сказать. Подобный разговор был у них не раз; Сэхун случаев поворчать на тему кошмарной работы Лухана никогда не упустит, и, может, этот был просто конечной точкой. Он не предполагал, что так выйдет; как в той сказке - я просто хотел пошутить. Поздно – стада нет, никто не придет на помощь (ты заигрался, мальчик). Вот и всё – так Сэхун остался один со своими недовольствами, претензиями, и всем прочим; состояние аффекта, по статистике, длится не более нескольких секунд, а у Сэхуна оно уже затянулось на несколько недель. Лухан оставил ему свои картины, теплый плед и ключи. И что теперь делать? Сэхуна с детства учили – накосячил, исправляй всё сам, но сейчас он не занимался ничем, кроме самокопания и издевательств над здоровьем (психически он своё уже получил). Ему невтерпеж было найти повод хорошенько набраться, теперь не может отыскать причину хоть иногда проходить мимо алкогольного киоска. Нет, он не запил: он по-прежнему работает (кое-как), отвечает на звонки любопытных надоедливых личностей, даже иногда совершает попытки убраться в квартире (вообще, уборка для него – новая наука, раньше этим занимался Лухан), так что не стоит на нем ставить крест, нет-нет. Просто вариант «позвонить, встретиться, извиниться, поговорить» Сэхун откладывал, даже не рассматривая: «зачем, если все вернется?» Следом прилетала мысль: «хуже то, что тогда ВООБЩЕ ничего не вернется», но парень все равно только уползал под подушку – «я в домике». Ну конечно, какая драма-история без горе-помощников, что придут с «помощью», за подтверждением новостей («он его бросил, серьезно? Лухан наконец в себя пришел?») и за своими заслуженными граммами. У Сэхуна таких имеется, вообще, трое, но один – особенное навязчив, надежен, а еще иногда спасает своим незыблемым чувством юмора. В любой ситуации – шути, это намного легче. - Ой, что это, неужели дребезги твоих принципов не вымещать злость на вещах?, - с порога спрашивает Чанель, отбрасывая носком осколки разбитой китайской вазы в прохожей (и ее Лухан тоже не забрал, а каждая такая вещь – наждачка для глаз). - Исчезни, - вопреки логике буркает Сэхун спиной к гостью, сидя на полу в гостиной с открывашкой для бутылки. - Вообще-то, ты сам меня позвал, - слышно, как друг сбрасывает кеды, ступая на задники. - А теперь посмотрел и думаю, что лучше пить одному, - сказал Сэхун, думая о том, что с пьяным Чанелем по исходу событий можно очутиться и в ванной со снесенной шторкой, и в запертой подсобке продуктового за углом, и в отделении полиции, и в чужих инстаграмах на лицезрение всех этих похождений. Это не шутки – такие друзья могут нажить вам приключений на все округлости, самим и искать не придется. Таково было всё их студенческое время (счастливейшее). - Я думал, ты хочешь по душам поговорить, - говорит Чанель, садясь рядом по-турецки. - Мы это уже проходили, - не специально резко звучит в ответ. С кем только Сэхун еще не разговаривал - и с плюшевым мишкой, внезапно нашедшимся на "складах общих воспоминаний", и с шизанутым ведущим любимой программы, что на каждый вопрос зрителя смеется, будто нет ничего проще жизни и ее проблем, и с любимой фотографией в рамке, где Лухан улыбается своей лучшей улыбкой с прищуром от солнечного света (черт его дери). Но самое худшее, что никто не смог дать нормального совета. - И ты не сможешь, - заверяет Сэхун Чанеля, ведь все дружеские наставления приравниваются к шаблонному: "незаменимых людей не бывает, так почему твой Лухан исключение?" Родители же, сами выпытывающие причину постоянно выключенного телефона и "у тебя лица такого не было с тех пор, как умер твой хомячок", вообще не могут ничего толкового подсказать, кроме как: - Да и слава богу, что бросил, сынок, не волнуйся, кстати, у нас тут у друзей дочка приехала из... «Пошли нахер» и «плевать» не вырывается только из уважения. Да, Лухан и есть исключение. И он лучше хомячка. А ведь никто не предлагает решение проблемы в иную сторону – как вернуть Лухана под свои крылья, но удержать теперь с большей силой, чтобы не улетал? Сэхун думает, может, лучше тогда вообще ничего не говорить – не грузить, не отяжелять других; ведь обидятся. И это неправильно. - Давай, не чокаясь, за твои отношения, - выдвигает тост Чанель, и младший только безжизненно кивает, не реагирую на ладонь на плече («не переживай»). Во всем теле неестественно горько – не только во рту. Ему хочется сочинять грустные, щемящие стихи, но он не умеет; способности в такие моменты притупляются; ты приравниваешь себя к бездарному дерьму. У Чанеля в квартире живет убийственно-желтый попугай, жутко крикливый и наглый, как все породистые (название не выговоришь), так вот, Он умеет говорить, точнее, повторять, и один раз, когда старший настоял на визите к себе, Сэхун от него услышал противным пищанием: - Ты кретин. Парень усмехнулся, поворачиваясь к хозяину. - Специально научил перед моим приходом, да? - Нет, - пожал плечами Чанель, - Это Бэкхен, он меня по утрам гитаре учит. - Отвечает Чанель, явно где-то потеряв слово "пытается". Сэхун оборачивается и по глазам птицы можно увидеть, что она не ошиблась (а он и не спорит). В общем, по факту, со всех сторон – сотни протянутых рук, но ни одна не способна его поднять. Да и два года назад, когда всё это начиналось, никто не был всецело «за» их с Луханом дует. «Вы разные, вы разнокалиберные, вы – черное и белое (а ты, Сэхун, черное пречерное), вы уничтожите друг друга в первый же день и зря потратите чувства» - вот, что немым куполом окружало их со всех сторон [но] «А нам всё равно». Сэхун несколько недель дурел и не мог поверить глазам/эмоциям, когда Лухан возвращался в ЕГО квартиру, сидел на подоконнике ЕГО кухни, смешивал запахи в его гардеробной и целовал его шею перед сном. «Простите, надежды родителей, я вместо успешной нуны с безмятежным будущим выбрал простого иммигранта-учителя с глазами цвета карамели и полной путаницей в предстоящей жизни (но она лучше любой другой). Простите, "бла-го-ра-зум-ные" друзья, я решил забить на позицию пофигиста и доминанта и скучать, и выть, и скрестись о стены, и не скрывать того, что скучаю; что он мне важен.» Воспоминания – хорошая вещь, между прочим, теперь любимое сэхуновское развле(му)чение. «Склады общих воспоминаний» - это такое сборище различных вещиц, что связывает их с прошедшими днями, особо для них значимых и невидимо отмечены крестиком «важно». Тут есть и коллекция блюдц с изображенными на них картами городов из разных стран, от которых Сэхун каждый раз где-то терял подставки. Тут и их первая книжка, что стала причиной знакомства – забавно вышло(Сэхун тогда подскочил к сидящему на лавочке Лухану, плюхнулся рядом, выхватил у того из рук книгу со словами: «О, я утром не дочитал пятую главу, можно?» и быстро залистал страницами назад; Лухан уже тогда улыбался, смотря сверху вниз на темнеющую макушку»). Черная, немного помятая маска – кусочек первого поцелуя, в тот день младший весь день с ней ходил и сопел, что у него кашель, температура, что неподходитеяживаязараза, но Лухан на удивление всей вселенной внезапно подошел, стянул маску и поцеловал Сэхуна в самые губы(один на миллион такой внезапный поворот, о таких должны писать в «невероятно, но факт»). Сморщенные от воды бумажные кораблики, что Сэхун безмятежно пускал кружить вокруг своих лодыжек, пока Лухан носился по всей квартире с ведрами и не мог поверить, что их затопили соседи. Очки, что Лухан сломал, ударив Сэхуна по лицу /неожиданно,да?/, тогда младший почти сутки не отвечал на звонки, а сам срочно уехал на выставку искусства – телефон на беззвучке как всегда кстати на самом дне рюкзака. Это, наверное, был единственный раз, когда можно было наблюдать парня в гневе – Сэхун долго не мог отойти от вида перепуганного Лухана, что отлупил его в первую же секунду, как увидел, а потом неделю не разговаривал. На всё это у младшего рука не поднималась, что не скажешь о той злосчастной узорчатой вазе; ее Лухан купил на осенней ярмарке, и в тот день они были в ссоре. Что теперь со всем этим делать – продолжать собирать по кусочкам в голове то, что осталось или забыть? Забыть. Как? На улице – холод, Сэхун топчется под их окнами, вжав голову в плечи и ждет, пока Лухан наконец соберется – автобус, как и группа с экскурсоводом, ждать не будут, и все булочки с маком могут в два счета разобрать. Ему на понуренную голову сбрасывается черная сумка – Лухан маячит улыбкой в окне, показывает ладонь: «пять минут» и скрывается за рамой – Сэхун просто так ищет в кармане любимую жвачку, вдруг повезет. И находит. Долгий, точно больше десяти секунд смех (представляете вообще, как чувства зашкаливали?), и Лухан обещает с Сэхуном позаниматься китайским хотя бы немного, чтобы тот научился банально писать признание без четырех ошибок; младший всё равно собой горд, он это испек сам: торт – шоколадный, сверху сливочный крем, и иероглифы почти не размазались и почти поместились. Сладкое послевкусие потом долго веяло мягким поцелуем и теплым и приятным «я тебя тоже». По прямой трансляции идет мировой матч их любимой футбольной команды, противники – идиоты в красной форме, не умеющие играть. У парней разные пары; они скрылись под партами с телефонами и общаются через сообщения, делятся впечатлениями, сожалея, что не могут сейчас завалиться у кого-нибудь перед широким экраном. Их кумиры проиграли: из нормативной лексики в текстах сообщений были только предлоги. В руке у каждого – по бенгальскому огоньку, часы на телефонах засветились четырьмя нулями. По городу словно пробежалась энергетическая волна, и залпы огней затмили блестящие звезды. Дыхание паром – у них еще расстегнуты куртки и шампанское на рубашках, они прыгают под звуки какой-то музыки снизу и бой курантов (кажется, его слышно даже отсюда), а между смехом совершенно серьезное «этот год был счастливым благодаря тебе» и пожелание только одно: «давай осчастливим следующие». В ту ночь можно было взлететь. - Да, - бормочет Сэхун своему светлому отражению в стакане (оно искажается, раплываясь кругами), - за мои отношения. Раньше, когда возмущение и раздражение по поводу школы у Сэхуна вновь раскаливалось, он имел обыкновение устраивать себе внеплановый выходной и заявляться в рабочее место Лухана. Он бродил по коридорам, зыркал на учеников, недовольным взглядом провожал учителей. В общем, делал все, как и десять лет назад – ничего не изменилось. Его несколько раз останавливали и спрашивали: - Мальчик, какой у тебя урок? Сэхун демонстрировано вытягивал шею и четко отвечал взрослым, по его мнению, голосом: - Я не ученик, не учитель, и даже не чей-либо отец. - О, так вы парень одной из учениц? – его одаривали оценивающим взглядом, а Сэхун этого не любил – как бы не был доволен собой – нечего другим на него смотреть. - Неа, - отвечал от, разворачиваясь, - одного из учителей. Всё здесь у него вызывало недовольство – этот противный звонок, давящий на мозги добрую минуту, крики в коридорах, запахи из буфета (бедные дети, вот тут их можно и слегка пожалеть), холодные стены и скрипучие двери, которые с каждым уроком пытается кто-то сломать. Но самое ужасное, конечно же, эти ядовитые киндеры - Сэхун знает, какие они озлобленные и наглые в этом возрасте, насколько не уважают других (сам же был таким). - Ты пугаешь детей, - дергал его за локоть Лухан, когда парень сидел у него в кабинете на переменах, - ко мне уже несколько ребят подходили узнать, кому ты пришел бить морду. - Скажи, что любому из них, если будут тебя доводить. - Сэхун, - старший закрывал глаза и тер пальцами веки, - единственный, кто меня здесь доводишь – это ты. Пожалуйста, не волнуйся и возвращайся домой – тебе тут и так нельзя находиться. - Скажи это спящему на пропускном пункте охраннику, - фыркнул Сэхун, запрыгивая на парту. - Я лучше последний раз скажу тебе, что у меня через, - Лухан взглянул на часы, - три минуты урок, а потом просто позову завуча и сообщу, что в школе подозрительный тип. - Так вооот, каким ты меня видишь, - усмехнулся младший и, вернувшись, подошел к Лухану, нацелившись на открытое пространство за ухом (риск быть увиденными для него как заводной ключ). - Три минуты, - прошептал старший, однако положил ладони на щеки Сэхуна, - они же сейчас придут. - Ага, - парень уже добрался до шеи, - убегут с криком, нажалуются, и тебя уволят. - Брысь, - Лухан оттолкнул его и вернулся к стопке журналов. Каждый раз, когда Сэхун вот так вот уходил из школы, то чувствовал – он проиграл. Он неизвестно зачем приходил, и ушел ни с чем; Лухан до сих пор там, его дети доверия не вызывают, руководство тем более, он вернется вновь далеко за шесть, а усталость в глазах возрастет вдвое. И всё же, тогда он мог знать, что его на прощание поцелуют. Драма затянулась. Сэхун загоняется под Memory Vixx и с каждым Bye сбрасывает по подушке с дивана, в одной руке держа сигарету (форточка плачет, форточка кричит). Ему абсолютно плевать на щепетильных соседей - он им еще устроит вечеринку под Блоков на отчаянной грани своего цинизма и озлобленности. Лухан никогда не запрещал ему курить, не отучал, не присоединялся – только изредка говорил, что легкие у него одни, вторые возможности купить нет, а у него одна пачка на пару дней. Сейчас хочется делать всё назло – назло курить вдвое больше, бездельничать, погружать нажитое обители в хаос, заставлять полочки, где раньше были книги, всякой ерундой с фестиваля дизайна, что-то разрушать; на самом деле, всё это, если задуматься, назло себе. Сэхуну тошно от такого себя – сам себе могильщик и сам себе ритуальное бюро. «Любовь как оружие, юмор как щит» - Вербер занимает усидчивое место в списке любимых писателей с интересными мыслями, но Сэхун, пялясь на фразу в книге, спрашивает: "Мое оружие сломалось, а щит почернел, что делать?" Его вопрос улетает в пустоту - а Лухан бы словил. Он всегда мог выслушать любую ересятину парня, что только взбредет тому в голову. А если не мог ответить, просто обнимал за одно плечо и скрывал лицо на его груди - мол, знаешь, это совсем не важно, у тебя же есть я. «Нельзя расстаться так, чтобы никто не страдал» - впервые Сэхун разглядел что-то в «Скотте Пилигриме» интересное, а ведь раньше не нравился; и сосед главного героя – Уоллес. Он классный. Сэхун осознает это, когда случайно проливает остывший чай на клавиатуру ноутбука – экран начинает жужжать, прямо как у телика, он резко захлопывает панель и вздергивает голову. Нет. Всё это нужно менять.

***

- У тебя есть ключ от кабинета? Сэхун сидит на учительском столе и болтает длинными ногами с самым непринужденным видом, когда Лухан открывает дверь и заходит в класс. Совсем не изменился (и приятно, и нет) – смотрит на Сэхуна, совершенно не удивляясь, и со вздохом опускает рядом с ним стопку тетрадей. А он так всегда – даже если чему-то рад, это может и не показать, дабы не выдать себя; младший тоже старается более-менее не ерзать и не выдавать дрожь рук, но не уверен, что по глазам не видно его дикого облегчения и желания прижать к себе Лухана (оно никогда не исчезнет). Месяц – а ничего, не единого признака, они словно не разъезжались по разным квартирам и не рвали всяческую связь. «Как так вообще получилось?» у Сэхуна такой вопрос, едва он его увидел. - Я не собираюсь заниматься с тобой примирительным сексом на парте, - осведомил его Лухан, все так же не смотря на парня. - Мои планы не настолько примитивны, как ты думаешь, - ответил Сэхун, складывая ладони в замок, - Просто подумал отобрать его у тебя и скормить попугаю Чанеля - и тебе досажу, и от недруга избавлюсь. Лухан фыркнул. - И это ты называешь не примитивным? Даже его запах – всё тот же, свежий , Сэхун точно нырнул в свое родное, потерянное ромашковое поле. - Ты только подтвердишь свою никудышность в умении лгать, если скажешь, что у тебя все прекрасно, - тут его голос подводит, совсем слегка, и Лухан это чувствует (как никто другой) и поднимает на него глаза. - Нет, - он пожимает плечами, - но смотри, я работаю, регулярно ем, и даже мешков под глазами нет - говорит брюнет, одаривая Сэхуна взглядом: "ну и кто тут в выигрыше?" Младший нервно заламывает пальцы. - Ты забыл у меня брелок на ключах. - Можешь оставить себе. - Мне нужно отвинтить ту дурацкую люстру в гостиной - она мне не нравится. - Чанель поможет тебе даже лучше меня. - У меня... кран на кухне капает, а я никогда с этими штуками не дружил и... - Сантехики города еще живы. - Лухан, - Сэхун спрыгивает со стола и обхватывает его запястье, и смотрит сверху вниз – жалобно, виновато, - как мне еще сказать, что я был не прав и хочу всё вернуть? Старший улыбается («господи, только не это.») - Очевидно: «я был не прав и хочу всё вернуть». - Мне паршиво заваривать одну кружку чая, - признается Сэхун и глядит на руки в своих руках – такие же мягкие, прохладые, слегка испачканы ручкой. - А как же твои претензии? – Лухан вздернул одну бровь. - Выводы извлечены, принципы ужаты, полочки свободны. Нет, улыбка остается всё там же, и, более того – Лухан ее растягивает шире и тянется ближе, что Сэхун сейчас точно схлопочет второй аффект с противоположным действием. Его губы ложатся всё так же ровно, аккуратно и трепетно; руки еще не забыли линию широких плеч и шеи, что так нравится обвивать – Сэхун глубоко выдыхает. - Надо же, из-за каких вещей люди внезапно взрослеют. Расставание - противнейшний процесс с болезненными последствиями. Оно вас сломает, пережует и хорошо поштормит, но если вам удается его пережить, перетерпеть и как-то прийти к воссоединению - вы победитель. - Постой, так у тебя есть ключ? "Ладно. Возможно, со взрослением я погорячился. "