Бледный лис

В Доме каждый день — плохой, но просто оттого, что некоторые дни гораздо хуже, кажется, что есть и хорошие дни. Сейчас дни хуже плохих, это даже видно по Бледному: он куда чаще ищет свой Лес за пределами коридоров, будто думает там спрятаться. Я мотаю головой. Я несправедлив к Слепому, нет, вот уж чего он делать не собирается, так это прятаться. Я сижу на полу у подоконника, прижимаясь к стене, и выжидаю. Тревожно вокруг, суетно, и такие моменты, когда в комнате никого нет, — их нужно ценить. Курильщик в Клетке, Лорд в Могильнике, а мы все в таких проблемах, что лучше бы... — Сфинкс, — голос Слепого где-то высоко и далеко, и я поднимаю голову: вожак стоит в дверном проёме и будто принюхивается. Нахально хочу промолчать, чтобы увидеть, как он задумывается, угадал ли он с присутствующим. Впрочем, Бледный очень редко сомневается в себе. — Надо поговорить? — угадываю я. Слепой садится на подоконник и иногда задевает меня ногой, не смущается и не извиняется. Я молча терплю это, потому что только так можно общаться со Слепым — молчанием и терпением. — Помпей, — коротко говорит Великий-и-Ужасный и вмиг перестаёт быть великим — только ужасным. Он не просит совета (наверняка сам уже всё решил), ему нужно только одобрение (он ведь даже не думает, что я могу с ним спорить). — Он плохо себя ведёт, да, но не убивать же за это, — сразу говорю я ему своё мнение. Слепой молча показывает мне нож. О. Так вот насколько серьёзны его намерения! Я знаю о тайнике и знаю, что ножей там два, я ни разу туда не заглядывал и ничего не убирал, хотя мог бы. Я не могу, просто не могу играть с доверием Слепого, потому что его доверие — это высшая награда, которую мог дать мне Дом. Я не думаю о том, что будет, если Помпей победит, в первую очередь потому, что это просто невозможно. А ещё — потому что я не хочу об этом думать. Одна мысль выцепляет другую, и я думаю о том, что будет, и начинаю ощущать текущее время, а это то, от чего пытается нас оградить Табаки, и я отчаянно вспоминаю все его правила, помогающие в таких случаях, потому что не хочу чувствовать раздробленность этих слитых воедино секунд. — Курильщик думает, что это всё игра, — перевожу тему, а ещё очень хочу услышать его голос. Я жмурюсь, намеренно лишая себя преимуществ. В конце концов, это Слепому нравится молчание, не мне. — Пусть думает, — голос звучит ближе, как будто вожак наклонился ко мне. Я открываю глаза: так и есть. Согнулся пополам, спрашивается, чего он не мог сесть на пол? Я не пытаюсь ответить, всё равно ошибусь. — Может, ему объяснить? Всё неправильно поймёт. — Зато поймёт сам, — выдыхает Слепой, — а потом уже и правильно тоже поймёт, там выводы-то будут очевидные: в играх не бывает трупов. Я бы с ним поспорил, да не было смысла. Мне остро хотелось его защитить, но он с моими желаниями не считался. — Сними с меня амулет, — прошу я тихо. Сам не могу: грабли лежат где-то на полке, а что я могу пустыми рукавами? Думаю вдруг, что если Слепого убьют, я даже труп его оттащить не смогу. Сильно щемит в груди, и я мотаю головой, чтобы отмахнуть эти нелепые образы. Сталкиваюсь со Слепым лбом. Он ничего не говорит; его невероятные пальцы осторожно проводят по моей шее — я чувствую, что краснею, но не переживаю — и находят верёвочку. Он снимает амулет очень осторожно, касается меня множество раз, что я снова задумываюсь, уж не достались ли ему мои руки в качестве невидимых помощников. — Я его надел, — доверительно сообщает Слепой, хотя я всё прекрасно вижу. — Он на защиту... от всякого, — я не произношу “смерть”. На самом деле этот амулет был защитой от плохого, но для Слепого, я думаю, он мог бы и немного усилиться. — Спасибо, — Слепой действительно благодарен. Он уходит через несколько минут, похлопав меня по плечу. Я смотрю ему вслед и думаю: вот он собирается убить человека, действительно собирается убить человека, все знают и молчат по разным причинам, и я знаю, и ещё я знаю, что могу его остановить, но не останавливаю, а поддерживаю его. Именно Слепой здесь — ловец душ, только души ему нужны не детские, а с трещинами и разрывами. Я свою принёс ему сам. Все собираются в спортзале. Я представляю вдруг затесавшихся сюда чистеньких и честных Фазанов, и становится смешно. Курильщик выглядит нелепо самодовольным, бросает на нас такой взгляд, будто пытается сказать, что раскусил нас. Я понимаю, что меня он раздражает. Подхожу к Слепому. — Я даже грабли свои нацепил, если что, — сообщаю ему, чтобы он знал: за него вступятся. Он кивает. Табаки сложит об этом песню-легенду, и я знаю, что всё закончится хорошо. Мой амулет висит на его шее, и от этого неправильно хорошо. Слепой убивать идёт, а я радуюсь, что он надел мою безделушку. Дурак. — Когда всё закончится, не убегай — поговорить надо будет, — говорю я. — Не убегу, — говорит Слепой. Он в своём Лесу явно часто общался с лисами, хотя хорошим лжецом так и не стал. Я понимаю: он не останется, потом придётся искать его среди коридоров и вселенных. Я вздыхаю. Мне не привыкать. Встаю в круг как можно ближе. Сумею ли я защитить его, если что-то пойдёт не так? Но всё идёт по плану и так быстро, что даже удивляюсь, что человеку так мало нужно, чтобы исчезнуть. Это правильно: нет среди нас божеств, что бы Слепой там ни думал насчёт Лося, что бы я сам ни думал насчёт Слепого. Несмотря на изначально хорошее место, всё равно попадаю в суматоху и теряю вожака из виду. Пошёл прятать оружие, не иначе, лисьим хвостом будет заметать следы. Пусть так. Вижу, как ломается мир Курильщика. На что он надеялся? На то, что всё действительно окажется игрой? Он ещё больший дурак, чем мы со Слепым, а ведь мы со Слепым глупцы не в одной вселенной. Бегу за четвёртой, которая пытается привести Курильщика в чувство. Всё правильно: его надо поскорее образумить, иначе могут что-то заподозрить. Хотя, конечно, мы не попадём под подозрение: у меня нет рук, у Слепого — зрения, другие — колясочники, у третьих не было мотива. Вот так и будет: убийство — есть, подозреваемых — нет, хотя уйти никто не мог. Бегу в комнату, хватаю первую попавшуюся одежду — пригодились грабли-то — и лечу в ванную. Протягиваю одежду Курильщику, а он вдруг бесится и говорит, что не наденет это. Смотрю на рубашку и понимаю, что она принадлежит Слепому, мгновенно всё понимаю и хочу его прикончить, смыть вместе с этой водой в канализацию, чтобы не было его больше в моём мире. — Ты, — перехожу на шипение, чтобы он и думать забыл о хороших отношениях между нами, — и мизинца его не стоишь. Если я нападу, то буду сильно пинаться и кусаться, отсутствие рук давно перестало быть обузой. Горбач мгновенно всё понимает и толкает коляску к выходу, Табаки и Македонский пытаются меня удержать. Ругаюсь так сильно, что становится легче. — К чёрту всё, — вырываюсь от удерживающих и иду прочь от комнаты. Видеть Курильщика не могу, как и объяснять ему, что такое Слепой и почему мы должны его защищать и принимать любым. Знаю, что Табаки и Горбач позаботятся о символах, защищающих от непрошеных гостей-покойников. Ищу Слепого довольно недолго; нахожу у стены в коридоре, сажусь рядом. Не спрашиваю, как он, потому что выглядел он неважно. Слепой кладёт мне голову на плечо. — Я человека убил, — говорит так, будто бы речь шла о новом амулете, который я не заметил. Я не могу сказать, что это нормально, но мне нужно сказать что-нибудь, что его успокоит. У меня нет таких слов. — Всё будет хорошо, — звучит нелепо, но мне больше нечего сказать. — От тебя никто не отвернётся. — Даже ты? Ты ведь был против. — О, поверь мне, я много чего в тебе не одобряю, но я всё равно пойду за тобой. Слепой утыкается мне в плечо, как будто сейчас заплачет — или укусит — или поцелует — я бы принял всё, это очевидно, но он просто замирает, дышит мне в кожу, и я замираю тоже. Не знаю, сколько проходит времени, может, мы меньше минуты сидим так, а я начинаю сгорать от желания обнять Слепого, но не могу. Потом он встаёт. — Тебе нужно посмотреть, как там остальные. Я пока к ним не сунусь. — Ладно, — соглашаюсь я и твёрдо решаю не рассказывать про выходку Курильщика. В комнате я провожу совсем немного времени, киваю Табаки, рисующему символы, спрашиваю, не нужна ли помощь, допрашивали ли их уже, а потом ухожу. Мне тесно не только в комнате, но и в Доме. Я снова хочу найти Слепого, потому что так с ним разговоры и строятся: несколько подходов через молчание, потом кого-нибудь пробивает, чаще всего меня, и мы говорим. Я иду во двор, вижу его и замираю. Думаю о том, как успокаивающе обнял бы его, и плечи его дёргаются. Значит, всё-таки он меня чувствует. Похожу, упираюсь подбородком в его плечо. — Пришёл поговорить? — спрашивает Слепой, но не прогоняет, а мог бы. — Да, если тебе это нужно. — Тебе это нужно, — повторяет он за мной. Мне нужно. Я об этом не говорю. — Пошли на крышу, — он хватает меня за пустой рукав и тянет, я послушно иду за ним. На крыше меня прорывает. Я говорю, как волновался, как рад, что всё закончилось, и как буду переживать потом, когда об этом будут вспоминать. Слепой говорит, что ему помог амулет, а потом добавляет, что сам бы справился, но всё равно со мной рядом лучше. Потом мы замолкаем. Встречаем рассвет вместе — не в первый раз, даже не в первый раз после чьей-то смерти. Я смотрю на лучи и понимаю, почему так рвался поговорить со Слепым: не из-за себя, нет, мне нужно было знать, что он не стал чудовищем, что для него это всё тоже не прошло мимо, что у него ещё есть человечность, путь он и машет своим лисьим хвостом да задевает меня невидимыми ветками. Я выяснил это. Слепой лежит рядом и не пытается убежать в свои реальности, а я не закрываю глаза и не прячусь в темноте. Становится легче.