Ее имя

Все начинается в ту странную ночь после Агни Кай. Он входит к ней в покои, затворяет за собой двери, неторопливо опускает медный засов и смотрит долго, так долго, что Азула непроизвольно тянет на себя край шелкового одеяла. Она не понимает, что происходит, видит лишь, что с отцом что-то не так. Он не в себе, рассеян и взволнован, и еще — совсем немного пьян: самую малость, это почти невозможно заметить, но именно это пугает ее сильнее всего. Отец презирает вино. Даже на торжествах в честь побед он не подносит к губам бокала. Азула хочет вжаться спиной в обитую бархатом спинку кровати, но знает, что это ее не спасет, и остается сидеть неподвижно, прижимая одеяло к груди. Озай медленно подходит к ней, кладет ладони на обнаженные плечи и подушечками пальцев оглаживает тонкие бретельки атласной сорочки. Руки у него сильные и горячие, как само пламя; он неторопливо ласкает ее, тянет сорочку вниз, смотрит, не отводя глаз, и Азула почему-то не может шелохнуться под этим пристальным неотрывным взглядом. Лишь когда он едва ощутимо толкает ее на спину, она приходит в себя. — Отец... — шепчет Азула: не испуганно, не умоляюще — она хорошо знает, что на него не действуют мольбы, но все же слабо надеется, что это слово приведет его в чувство. — Ну, тише-тише, милая, — ласково улыбается он в ответ. — Не нужно ничего говорить. Будешь сопротивляться, и я сожгу тебе половину лица. Договорились? В ту ночь ей не больно, нет. Это не просто боль. Заткнув ей рот одеялом, чтоб заглушить крики, Озай трахает ее в таком бешеном ритме, что у нее темнеет в глазах. Она никогда не думала, что может быть столько крови. Весь следующий день она лежит неподвижно, глядя в бархатный свод балдахина невидящими глазами. Потом несколько месяцев ничего не происходит. Они встречаются в дворцовых залах и галереях, каждое утро завтракают вместе, на военных советах она сидит по правую руку от него. Он смотрит так же, как и всегда, в его голосе нет ни тени намека на то, что между ними случилось, и иногда Азула думает: может, это и в самом деле был просто сон? Думает до тех пор, пока однажды ночью в ее покоях снова не открывается дверь. — Разденься для меня, — глухо шепчет Озай и с жадным предвкушением облизывает пересохшие губы. — Да... — со стоном выдыхает он, когда Азула медленно и осторожно развязывает тесемки на груди. — Ты так похожа на нее... Моя девочка. Иди сюда. В этот раз она не чувствует совсем ничего. Даже боль притупляется и пропадает. Озай рваными быстрыми рывками вколачивается в нее, шепчет на ухо: — Урса, Урса, Урса... — а она смотрит на него словно со стороны и все пытается понять, что же люди находят в этой глупой бестолковой возне. Она ждет, пока он кончит, лежит с ним рядом, пока он переводит дух, и помогает ему одеться, когда он собирается уйти. И лишь потом садится перед зеркалом и долгим задумчивым взглядом смотрит на себя. У нее высокие скулы, как у матери, такой же узкий подбородок, изящный миндалевидный разрез глаз... — Урса, — медленно произносит она и проводит языком по губам, пробуя имя на вкус. Год спустя она впервые под ним кончает. Она лежит на кровати, широко раздвинув ноги, он небрежно и лениво трахает ее пальцами, и вдруг ее выгибает дугой, она пронзительно вскрикивает, задыхается от наслаждения и без сил падает на постель. Все происходит так быстро, что она даже не успевает опомниться, только чувствует, как от низа живота по всему телу растекается неведомое прежде тепло. Озай приподнимается на локте и внимательно вглядывается в ее лицо. Он не останавливается, не замедляется — все так же продолжает ласкать ее, только движения становятся жестче и грубее. — Как ты похожа на нее... во всем, — шепчет он и глубже толкается пальцами в ее лоно. Она кончает еще несколько раз прежде, чем совершенно перестает что-либо понимать. Он не позволяет ей остановиться, даже когда она просит. О да, она просит. Первый и последний раз в жизни. Он переворачивает ее на живот, заставляет встать на колени и с глухим протяжным стоном входит в нее. Нетерпеливо подаваясь бедрами ему навстречу, она слышит, как он выдыхает: — Урса... — и безотчетно шепчет в ответ: — Да... С каждым годом она все больше и больше становится похожа на мать. Или ей просто кажется, что мать была на нее похожа. Она подолгу сидит перед зеркалом, разглядывая себя, и ее собственные черты сливаются в отражении с чертами другой, давно ушедшей женщины. — Урса, — говорит она и неподвижно смотрит перед собой. Женщина в зеркале кивает. Озай надрывно стонет и хрипит, кусает губы и комкает простыни... Совсем как в те ночи, когда он изнывал от страсти — только теперь его гложет другой огонь. — Воды... — выдыхает он и срывает петли на воротнике. Должно быть, ему кажется, что все внутренности у него горят и медленно расплавляются. Впрочем, так и есть. Он тянет руку за бокалом, но пальцы дрожат, и бокал падает со стола с пронзительным звоном. — Воды! — задыхаясь, кричит Озай, до крови раздирая ногтями шею. — Воды, скорее! Азула! Она с улыбкой смотрит на него. Впервые он говорит это. Впервые в его спальне — их общей спальне, которую они делили столько лет, — звучит ее имя. Впервые. Увы. И слишком поздно. Азула растаптывает каблуком бокал.