Самый страшный выбор

506 год Первой Эпохи, Менегрот, Дориат Маэдрос и Маглор нашли братьев там, где и рассчитывали найти, вспоминая собственные планы захвата Менегрота. Младшие близнецы еще ничего не знали — Амрас со своим отрядом отправился по подземному ходу, через который сбежала дочь Диора с приближенными. Обнаружить беглецов и захватить Наугламир с вправленным в него Сильмариллом сейчас было уже почти безнадежным предприятием, и Амрас рассчитывал, скорее, на то, чтобы узнать, куда ведет ход и разведать окрестности. Амрод был ранен — рана не представляла опасности для жизни, но быстро передвигаться он не мог и остался в Менегроте. В северном крыле подземного дворца было тихо и пусто. Пройти по залитым кровью залам было сложно, не задев чье-нибудь тело или выпавший из руки меч. Маглор не торопился, прислушиваясь к тишине и аккуратно обходя препятствия, а все его спутники во главе с Маэдросом уже давно унеслись вперед. К тишине он прислушивался не зря — удалось вовремя обернуться на свист рассекающего воздух клинка и уйти с траектории полета. Макалаурэ вздохнул, перехватывая рукоять меча в руке, и направился в ту сторону, откуда прилетел кинжал. Но добивать не пришлось — светловолосый синда, прислонившийся к стене и зажимавший рукой рану в животе, уже смотрел на захватчика остекленевшими глазами. Дорогу к месту назначения пришлось продолжить. И Маглор не только знал, куда она ведет, но и понимал, что увидит в конце этой дороги. Впереди было тихо, а это могло означать только одно — помощь уже никому не потребуется. В северном крыле располагались покои короля Дориата — это было известно сыновьям Феанора, не раз посылавших гонцов к Тинголу, а в последний раз, не так давно — и к Диору. Первым взгляд Маглора выхватил из общей картины разметавшиеся по плитам зала светлые волосы Тьелко — другого оттенка, нежели обычно у синдар. Рядом нашелся и Диор, даже после смерти сплетясь со своим противником в смертельной схватке. Похоже, они погибли одновременно. «А может, и не совсем», - невольно подумалось второму сыну Феанора, когда он, повинуясь невольному порыву, направился к ним. Тьелко незачем было так лежать — под телом сына Берена. Маглор ненавидел и Берена, и его сына не меньше, чем Келегорм, и у него были на то причины. Лицо Диора было искажено предсмертной мукой и яростью. А вот младший брат, напротив, в смерти выглядел непривычно спокойным. Глаза его были закрыты, на губах — призрак его обычной веселой, чуть жестокой улыбки, когда-то сводившей с ума дев. Наверное, Тьелко успел понять, что достиг своей цели. Маглор легко откинул тело Диора в сторону, ногой сбивая с его головы венец короля Дориата. От ясно прозвучавшего в тишине звука звякнувшего об пол металла вздрогнули многие, но Маэдрос в другом конце зала даже не пошевелился. Маглор выдернул меч Келегорма из тела Диора, присаживаясь рядом с братом и вкладывая оружие ему в руки. Тонкие пальцы еще хранили тепло. Маглор быстро обернулся на Маэдроса и понял, что тот пребывает в полнейшей прострации. Но идти к нему было рано. - Успеем еще погоревать, - Маглор чуть приподнял голову и обратился к своим воинам. - Не стойте. Могут быть живые. Не только здесь. Голос менестреля прозвучал как никогда невнятно и тускло, но Маэдрос его услышал. - Макалаурэ... - Я здесь, - пришлось встать и подойти. Морьо и Курво лежали рядом, рука первого — на груди второго. Карантир смотрел в потолок широко распахнутыми глазами, на горле зияла рана, волосы и плащ в крови. Судя по позе, он до последнего защищал раненого брата, и ему это удалось — Куруфин, похоже, умер сам, его не добивали. Маэдрос не зря оказался именно здесь — сразу же найдя взглядом всех троих, рванулся к тому, кто еще мог теоретически быть жив. - Макалаурэ... - снова произнес Майтимо. - Да? Наверное, надо было сказать, что стоит перенести тела братьев, омыть, заплести волосы, да хотя бы закрыть глаза Карантиру, потому что этот взгляд было видеть невыносимо. Нужно было занять Маэдроса хоть чем-нибудь, чем угодно, иначе повторится все то же самое, что и после гибели Финдекано. - Мне сказать Амбаруссар? - Скажи. - Вставай, - решительно сказал Маглор, поднимая брата с колен. Маэдроса пошатывало, он тяжело оперся на плечо Макалаурэ, но встал. - Если хочется — плачь, не отворачивайся. Мы одни, - последняя фраза прозвучала эхом под сводами Менегрота. - Не получается. О чем ты говорил?... Что-то нужно сделать?.. - Ничего. Еще получится. Их нельзя так оставлять. Надо перенести. - Да, я понимаю... - Ладно, я сам, иди. Пришли мне кого-нибудь, один я долго возиться буду. - Хорошо. - Иди. Маглор поглядел вслед брату. Удалялся тот неровно, да еще и как-то странно запрокинув голову. И не замечал того, что плащ, который он обычно носил так, чтобы скрывать всю правую сторону тела и искалеченную руку, сбился на сторону. Значит, не в себе. Майтимо никогда не должен узнать, что именно Макалаурэ сознательно обрек их братьев на смерть. Нет, Маглор вовсе не боялся за себя, наоборот — сейчас даже самая страшная смерть ему бы показалась избавлением. Только ему казалось, что от него — теперь уже братоубийцы абсолютно во всех смыслах — отвернется и смерть. Не пожелает его взять. Не окажет милости своим приходом. Но Майтимо узнать не должен. Он сильный, но именно это может его добить. Смерть братьев он переживет. Их предательство — нет. Маглор присел около Карантира, и, наконец-то вспомнив, вложил собственный меч в ножны. Надо же, как привык-то... полузабытым вспоминанием мелькнул образ отца, учившего юного Кано обращению с оружием. Феанор редко бывал доволен успехами своего второго сына в военном деле. Интересно, был бы доволен теперь? Любимые утяжеленные доспехи Карантира - в отличие от Куруфина или Маглора, он мог себе это позволить — расстегивались легко; так легко, будто Макалаурэ где-то учился снимать латы с мертвых воинов. Морьо... ты был виновен менее всех. Или, наоборот, всех более? Не остановил Курво и Тьелко, предпочел не вмешиваться. Дал свершиться тому, что случилось. Все знал и никогда не обмолвился ни словом. Да нет, пожалуй, все же менее. В равнодушии тебя, Морьо, упрекнуть было трудно, оно было правилом для тебя, а привязанности — исключением. Да и яркая ненависть — тоже, наверное, исключением, хотя многие думали иначе. Ты не вмешивался в дела братьев, и не стал бы их останавливать. Понятия благородства и чести у тебя были свои, и ты их не применял ни к кому более. Будь отныне спокоен. Ты погиб с честью — насколько она вообще может быть у сыновей Феанора, давших Клятву. А вот и ты, Курво. Волосы тебе надо убрать с лица — иначе слишком напоминаешь отца перед смертью, а ты всегда тяготился этим сходством. Но никогда не завидовал отцу и, даже имея те же интересы, не пытался превзойти его в искусстве и мастерстве. В этом не превзошел, конечно. И хорошо, что не стремился — любимое дело не было для тебя отравлено ядом соперничества. Все наши мечи — твоей работы. И доспехи, и даже застежки в виде звезд на плащах. Отец тебя любил, а мы не слишком принимали в расчет. Другие и вовсе тебя не замечали — сначала маленькая копия Феанаро без личных чувств, потом всего-то его пятый сын. Всему наперекор ты более всех нас любил Турко и даже слушал его. Наверное, он был для тебя недостижимой мечтой непохожести на отца. Будь отныне спокоен. Тьелпэ тебя еще простит когда-нибудь. И не только он. К тебе, Турко, почти ничего не осталось. Спрашивать тебя, как ты мог, всегда было бесполезно. Мог ты все и всегда. Если большинство из нас сломала еще резня в гаванях Альквалондэ, то тебя это почти не тронуло. Тебя не волновало, станешь ли ты убийцей, если кто-то умрет. Ты охотник, ты понимал животных и птиц, знал их язык, чувствовал их — и они тебе доверяли. Птицы садились на твои руки, звери доверчиво подходили тыкнуться носом, если ты не доставал лука. Ты любил их всех, а когда тебе было необходимо - их же убивал. Так же у тебя получилось и с эльдар — тебя любили, боготворили твою красоту и обаяние, доверяли... А ты знал их язык и убивал тогда, когда это было необходимо. Что же, истинная любовь и тебя не миновала, и она стала проклятием похуже Пророчества Севера. Ты был зачинщиком, но твоя жертва, с которой ты уже встретился или скоро встретишься, наверняка простит тебя. Сына Берена, Диора, которого ты ненавидел так же страстно, как любил его мать, больше нет. Будь отныне спокоен. Весь непокой перейдет к ныне живущим. К вашему убийце. К вашему брату Макалаурэ, который когда-то держал вас всех на руках. И маленького капризного Турко, и маленького упрямого Морьо, и маленького любопытного Курво. Ваш брат сделал то, чего не прощают, и готов держать за это ответ. А вы — будьте отныне спокойны. 468 год Первой Эпохи, Нарготронд - Где он? - Карантир ворвался в покои братьев прямо в дорожном плаще. С длинных черных волос его на мокрый плащ падали тяжелые капли, а высокие сапоги оставляли грязные следы. - Морьо? - навстречу ему поднялся немного хмельной Келегорм. - Какими судьбами? Ты о ком? Если о Финдарато, то он уже ушел к себе, время позднее. - Я не о Финдарато, - отрывисто сообщил Морифинвэ. - Мне нужен Кано. Где он? - Кано? - Куруфин поднял пьяный взгляд. - Он уехал еще вчера. Вы, видно, разминулись в пути. Хочешь выпить, Морьо? - К Морготу выпивку! - отозвался Карантир. - Я возвращаюсь в Химлад! - Да ты постой, - попытался остановить его Тьелко. - Что случилось-то? Зачем тебе Макалаурэ? - Зачем он приезжал? - не отвечая, отрывисто спросил Карнистир. - Как обычно, - непонимающе свел брови Куруфин. - К своему... этому... королю Златовласке. Неделю с ним… ночевал в его покоях, а вчера получил письмо от Майтимо, сорвался и уехал. - От Майтимо? - зло мотнул головой Карантир. - Я этого так не оставлю... - Вот что, - Келегорм собрался с мыслями и поднялся, сдергивая с Карантира насквозь мокрый плащ и протягивая ему собственный кубок с вином. - Садись, пей и рассказывай. Карнистир послушно отхлебнул и передернул плечами, согреваясь, после чего тяжело опустился на ближайший стул: - Вы торчите в Нарготронде безвылазно. А что происходит в Химладе, знаете? - А что не так? - Атаринкэ напряженно растрепал волосы. - В прошлом месяце мне приходило письмо... Обычное... Расходы, доходы, бои с орками... - В прошлом месяце, значит, - хмыкнул Карантир. - Значит, вы еще в блаженном неведении. - Морьо, Моргот тебя подери, ты можешь сказать нормально?! - всерьез разозлился Келегорм. - Всю жизнь из тебя слова не вытянешь! - Узнаешь, - бросил ему Карантир. - Кано что-нибудь рассказывал? Или только драл тут свою Златовласку? Братья переглянулись, не ожидавшие такой резкости, и за обоих ответил Тьелкормо: - Да вроде ничего такого не говорил... - И о том, что не удержал Врата, наш менестрель не говорил? - Об этом говорил, - кивнул Куруфинвэ. - И о том, что перебрался к Майтимо, говорил. Так это же давно было, несколько месяцев прошло. - А о том, что Майтимо решил выделить ему земли, говорил? - Какие еще земли? - Келегорм насторожился. - По центру Химлада, - хмуро произнес Карантир. - Ваши — с востока. С запада — владения гномов со стороны моего Таргелиона. Несколько дней назад я говорил с Нельо. Он считает, что у нас, Дома Феанора, все должно быть общее. - Какого...? - пьяно возмутился Куруфин. - Нельо может разделить с Кано свои земли! Или пусть отправляется Дортонион отвоевывать. - Нельо сказал, что они, - Карантир ехидно подчеркнул это слово, - решили, что это дело семейное. - Да у нас и так владений — раз, два, и обчелся, - возмутился Келегорм. - Да еще и на двоих! - А я с гномами ссориться не хочу, - буркнул Карнистир. - Если бы еще вам уступить... Но Кано гномов никогда не жаловал, а они, сволочи, гордые. Сам Врата не удержал, а уж с этими-то точно рассорится.... Финдарато вздрогнул и проснулся от пьяных выкриков. Покои двоюродных братьев были сравнительно недалеко, и подобные пробуждения не были редкостью, однако сейчас что-то насторожило старшего сына Дома Финарфина, и он приподнялся на локте, чутко прислушиваясь. То, что феаноринги не веселились, а ругались, он понял сразу, но и это не было чем-то особенным, однако что-то не давало Финдарато спокойно повернуться на другой бок и заснуть. Наконец, ему удалось сбросить с себя сонную истому, и он тотчас определил причину собственного волнения — из покоев доносилось не два, а три голоса. Обладая абсолютным слухом и отличной памятью, Финрод продолжил прислушиваться, методом исключения отбрасывая тех, кому голос точно не принадлежал. Это не сыновья Нолофинвэ — у них совершенно иные голоса. И абсолютно точно не Амбаруссар. И не... выбор оставался небольшой. Финдарато не знал, что именно нужно Морифинвэ в его владениях, но ничего хорошего не ожидал. Правда, Макалаурэ уехал только вчера, но ведь он мог не знать о каких-то последних событиях... Финдарато решительно зажег свечу и поднялся, набросив на себя длинную домашнюю тунику. Обуваться не хотелось, поэтому Финрод спешно отправился к комнатам двоюродных братьев, шлепая по ледяному полу босыми ногами. В коридоре было холодно. Стояла весна, и камни подземного города было не прогреть... Уже подходя к двери, Финдарато начал разбирать слова и прислушался. - Да мне плевать, - яростно восклицал Куруфин. - Кано предал нас! Пусть забирает свою подстилку и селится хоть на Ард-Гален! - Не выйдет, - возражал явно пьяный Келегорм. - Про второго сына Финарфина забыл? Даже если... - Да что вы так орете? - раздраженно и хрипло произнес Морифинвэ. - Думаете, здесь некому подслушивать? - Да мне и на это плевать, - рявкнул Атаринкэ. - Кто нас здесь услышит?! Финрод почувствовал себя неуютно, к тому же ему показалось, что в комнате зазвучали шаги, поэтому он решительно распахнул дверь и произнес: - Я услышал. Вы действительно очень кричите. Что-то случилось? Доброй ночи, Морифинвэ. - Ты! - Куруфин рванулся к нему навстречу, обдавая парами крепкого вина. - Ты все знал?! - Что именно? - Финрод постарался сдержать раздражение и отвращение, отступая в коридор. - Или вы вместе это задумали? - наступал Куруфин. - Ты пьян, - брезгливо поморщился Финдарато и обратился к остальным. - Может быть, кто-то из вас пояснит мне, что происходит? Келегорм тоже поднялся на ноги, а Карантир резко спросил: - Ты знаешь о том, что земли Макалаурэ захвачены? - Знаю, конечно, - кивнул Финдарато. - Я уже предлагал ему переселиться в Нарготронд. Финрод едва удержался от того, чтобы не добавить то, что думал. Искренне предлагая возлюбленному кров, он надеялся, что тому удастся уговорить упрямых братьев покинуть его владения... - И что, он отказал тебе? - насмешливо спросил Келегорм. - Видно, не слишком-то ты ему дорог, раз не захотел разделить с тобой семейный очаг. - А это вас не касается, - Финдарато медленно закипал. - О чем мы договорились с Кано — только наше дело. - Ошибаешься, - зло сощурился Куруфин. - Теперь это и наше дело тоже. - Послушайте, - Финрод невольно обратился к самому, как ему показалось, трезвому здесь Карантиру, - я не понимаю, о чем речь, но нельзя ли об этом побеседовать с утра? Ну, или когда вы там проснетесь? - Нет, - отрезал Карнистир. - Время дорого. Возможно, я еще ночью отправлюсь обратно в Химлад. - Хорошо, - Финрод обреченно вздохнул. - Тогда, может, вы меня пропустите? - Заходи. Что-то в голосе Келегорма Финдарато определенно не понравилось, но у него не было времени это обдумать, да и ноги заледенели, поэтому он решительно шагнул в натопленную комнату и невольно передернулся, пытаясь согреться. - Выпьешь? - предложил Карантир. - Нет, благодарю, - мелодично отозвался Финдарато. - Я предпочел бы побыстрее решить вопрос и лечь спать... - Мы предлагаем тебе сделку, Финдарато, - резко произнес Карантир. - Сделку? - лицо Финрода исказилось показным удивлением. - Я и без того оказываю вам гостеприимство в Нарготронде. - Сделку, - невозмутимо подтвердил Морифинвэ. - Ты прекрасно знаешь, что твой народ поддерживает сыновей Феанора, а не тебя. - Об этом мы уже говорили, - перебил его Финдарато, но тот сделал паузу и продолжил: - Кано либо не раскрыл тебе всего, либо ты сейчас водишь нас за нос. Мы предлагаем тебе по-хорошему уступить Нарготронд и перебраться к Макалаурэ. Он, правда, сейчас живет у Майтимо, но... какая тебе разница? - Почему я вдруг должен подчиниться вашему произволу? - вздернул подбородок Финрод. - Я довольно мирился с вашими капризами и отвратительным поведением. Стоит мне сказать — и вас вышвырнет отсюда стража. - Это если ты успеешь, - неожиданно Келегорм сделал неуловимое движение вперед, словно охотился на крупного зверя. Финдарато и опомниться не успел, как ему в лицо прилетела пропахшая дождем и ветром мокрая тяжелая ткань. Свеча, которую держал в руке сын Финарфина, от соприкосновения с влагой зашипела и, кажется, потухла, а сам Финдарато почувствовал подсечку и потерял равновесие. Он ожидал сильного удара об пол, но что-то замедлило его падение. Рука Финрода автоматически рванулась к поясу, но на домашней тунике, разумеется, не было ни меча, ни даже захудалого кинжала. В этот момент Финрод отчаянно пожалел, что не слушал Кано — тот советовал ему даже в собственном доме быть начеку... Раздался пьяный смех Куруфина, но из-за мокрой и отчаянно шуршащей ткани Финдарато не разобрал слов, лишь почувствовал, как его опустили на что-то мягкое. Он отчаянно рванулся; раздался еще один взрыв хохота, и хмельной голос, на этот раз Келегорма, изменившимся тоном произнес буквально над ухом: - Ты не сопротивляйся лучше... Легче же будет. Финдарато отчаянно попытался отбиться, но, не видя соперника, не мог оказать толкового сопротивления. Единственная свободная рука — левая — только разрезала воздух, но вскоре и это запястье оказалось прижато к чему-то мягкому. Финрод только сейчас понял, что лежит на кровати на спине и сообразил, что лицо его сейчас закрывает мокрый алый плащ... Должно быть, принадлежащий Карантиру... Можно было бы и позвать на помощь, хотя бы верных ему друзей, живших в соседних с ним покоях. Они бы пришли, выручили бы. Тот же Нолмоньяро. Но у Финрода как будто внезапно заледенело что-то внутри, и он не мог себя заставить даже разомкнуть губы. Это ведь они... Турко, Морьо и Курво. Братья Макалаурэ. Веселая троица из полузабытых валинорских посиделок. Они самые... Тут, кстати, раздался и голос Курво: - Ты и впрямь этого хочешь? - А у тебя есть другие варианты? - тяжело дыша, произнес Келегорм, и Финрод понял, кто его удерживает. - Тут теперь уже все понятно. Впрочем, никакой пользы от этого осознания не было. Финдарато прочистил горло и попытался обратиться к двоюродным братьям: - Что вам нужно? И сам поразился тому, насколько чужим и глухим оказался собственный голос. Как будто раздался треск сломанного дерева, звук искореженного металла. Финдарато понимал, что ему надо было бы образумить их — ведь они же не... ведь они же те самые Тьелко и Курво. Может, ему и удалось бы это, но сознание молчало, не подсказывая слов. Что-то ломалось внутри Финдарато, ломалось с противным тошнотворным хрустом. Нет, для них он, конечно, Златовласка и сын Третьего Дома, но все же.... не могут же они и впрямь.... даже пьяные.... - От тебя — уже ничего, - насмешливо ответил Келегорм. - На сделку ты не согласился. Финдарато чувствовал, что его раздевают, и машинально пытался сопротивляться, но против двоих это получалось плохо, а точнее, почти совсем не получалось. Разумеется, он уже понял, что именно собираются над ним учинить феаноринги, но не мог примириться с этой мыслью. Его резко затошнило, то ли от отвращения, то ли от недостатка воздуха... Финдарато с недоумением отмечал, что с ним проделывают почти все то же самое, что обычно делал Кано, но одновременно это отличалось, как камень с берега Эльдамара от Сильмарилла... Когда тело обожгло болью, Финрод дернулся и услышал вскрик, и только мгновением позже сообразил, что звук рвется из собственного горла. Очевидно, феанорингам это не понравилось — мокрая ткань плаща плотно прижалась к губам, наполняя рот резковатым вкусом дождевой воды. Над холодной тканью ощущалась горячая ладонь... Финдарато сомкнул губы, исступленно обещая самому себе молчать. Боль не проходила, но и не вызывала особых эмоций. Гораздо более сильные чувства пробуждало в нем тяжелое дыхание сверху и голос, шепчущий грязные ругательства. Финдарато отметил, что голос принадлежит Келегорму. Значит, это он сейчас... Зачем? О Эру, зачем? Неужто было мало тех дев, что без раздумий были готовы подарить себя им — пусть уже не принцам нолдор, пусть не сыновьям Феанора? Просто красивым эльдар, владетельным лордам, властным и жестоким? За что, о Эру? Финрод и не думал более сопротивляться, окончательно опустив руки. Не с резни в Альквалондэ началось падение нолдор, оно началось здесь, когда эти, два принца, внука короля Финвэ.... Что-то ломалось внутри, повергая в небытие и веру в эльдар, и надежду для всех проклятых Мандосом, и любовь... любовь Кано.... Финдарато слегка пошевелился, пытаясь избегнуть боли, и услышал над собой сдавленный стон, а потом и насмешливый голос сбоку: - Нравится, Тьелко? - Странно... я же видел Кано... Может, они действительно по ночам на лютнях играют? Ты не представляешь, какой он. С девами у меня так не было.... Финдарато сжал зубы, поскольку эти слова ранили его куда больше, чем безжалостное проникновение. Келегорм навалился сильнее, и Финдарато не удержался, хрипло застонал, хотя сам же дал себе зарок молчать. - Скинь с него эту тряпку, - потребовал Тьелкормо, ни на секунду не прекращая движения. В глаза ударил свет свечей, и Финрод зажмурился. Легкие обожгло чистым воздухом, но легче уже не стало. Не отдавая себе отчета, зачем он это делает, Финрод попытался поднять взгляд, но перед глазами все мутилось от боли... а может, и от выступивших слез. Феаноринги еще о чем-то переговаривались, но Финрод уже не разбирал слов. Не пытался он и сопротивляться, только смутно отметил небольшую передышку, а потом и то, что вместо светлых волос на его лицо упали темные. Все повторилось, но Финдарато отчего-то чувствовал, что ему восхитительно все равно... Равнодушно он воспринял и вопрос, обращенный не к нему: - Морьо, будешь? И лишь ответ заставил его чуть повернуть голову. Карантир хмуро и коротко бросил: - Нет. Зря вы вообще это сделали, - он вышел, хлопнув дверью. - Ну и плевать, - зло отозвался Келегорм. - Пусть идет со своей честью. Мне все равно скоро не жить, и я хочу.... Ты со мной, Курво? - Да я всегда с тобой. До конца. Ты же знаешь. Может, нам не стоило так... - Кано может, а мы нет? Любимый братец Майтимо, чтоб его. Когда бы с нами так считались. - Тьелко, ты пьян... Ты ведь тоже любишь Майтимо. - И ты пьян... А что Майтимо, он не узнает... А этот ничего, не помрет. Ты ведь любишь Кано, а, Златовласка?.. Не скажешь ему? Пусть делят земли, как хотят, но я свое возьму... Финдарато пришел в себя от стука в дверь. Он машинально повернулся на спину и едва не вскрикнул от боли, пронзившей тело насквозь. С трудом повернув голову, старший сын Дома Финарфина огляделся и понял, что находится сейчас в своей собственной кровати. Память медленно возвращалась к нему. Он едва слышно простонал и опешил от того, как тускло и хрипло сейчас звучит его собственный голос. Впрочем, это было меньшим из зол. Память, та самая память, что в прежние времена позволяла ему жить, тешась счастливыми воспоминаниями, сейчас... О, как бы Финрод хотел забыть все то, что произошло этой ночью! Или не этой. Финдарато не знал, сколько прошло времени, но вряд ли много — любое движение вызывало боль, от которой на глазах вскипали слезы. Стук повторился снова, а потом приглушенный голос доверенного друга — Нолмоньяро — произнес: - Похоже, владыка Финдарато еще спит. Я сожалею, что обнадежил тебя, смелый адан, но, увы, тебе придется еще немного подождать. Шаги от двери удалились, и Финдарато со стоном подтянул ноги к груди. Боль была невыносимой, живот ныл, а на бедрах коркой засохла кровь. Финрод попытался припомнить, кто и когда принес его в его собственные покои, но память жестоко — или милосердно — затуманилась. Последнее, что он помнил — как Келегорм предложил «повторить». Этого просто не могло быть. Могла быть резня в Альквалондэ, где его братья убивали сородичей его матери. Мог быть переход через Хэлкараксэ, когда от холода кружилась голова, пальцы немели, а ворот плаща застывал от оседавшего на нем дыхания. Могли быть смерти — от лап орков или кого бы то ни было еще. Финдарато был готов даже к пыткам в Ангбанде, даже к тому же, что с ним сделали. Но не так. Этого не могло быть. Финрод постарался не обращать внимания на то, что голова кружится, а в желудке стоит противный ком, и резким движением сел. Пальцы невольно впились в ткань покрывала так, что мышцы начало сводить, но он не позволил себе ни секунды отдыха. Отбросив покрывало и убедившись, что простыни в крови, он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Добраться до ванной было настоящим подвигом, но от воды стало легче. Финдарато бросил взгляд в зеркало и с облегчением отметил, что безжалостное стекло отразило почти то же самое, что он привык видеть. Разве что кожа чуть бледнее обычного, а в глазах — страх и боль. Он чуть прикрыл веки, вспомнил, как улыбается Макалаурэ, как дрожат его ресницы, как нежно скользят пальцы по струнам, и вновь посмотрел на себя. Обреченность немного померкла в глазах, но полностью не ушла. Значит, надо вспоминать Кано и поменьше двигаться, тогда, возможно, никто ничего не заметит. Так странно... а ведь он все еще король... Финрод Фелагунд вспомнил, как строили Нарготронд. Вспомнил почему-то, как впервые он отдался Кано — еще в Валиноре. Все это было таким далеким сейчас... Все было сломано, потеряно, он как будто впервые увидел истинное лицо эльдар. И сыновей Феанора — как отражение этого истинного лица. Похоже, он слишком долго придумывал себе добрые сказки. Вот она какая — настоящая реальность. Финдарато действовал словно по уставу во время военного перехода — без дум, без жалости к себе. Сознание его словно раздвоилось. В той части, что принадлежала ему, светло-серыми искорками вспыхивали глаза Кано, звучал его голос, мелькали его привычные движения... Во всем остальном Финрод Фелагунд ничем не отличался от себя вчерашнего — он с легкой улыбкой принял известие о том, что лорд Морифинвэ ранним утром покинул Нарготронд; в полном молчании позавтракал вместе с оставшимися сыновьями Дома Феанора; как в тумане выслушал историю Берена... Он смотрел на уставшего и измученного адана и улыбался, но уже про себя. Рука его постоянно теребила цепочку на шее, на которой висело тяжелое кольцо. Адан по имени Берен, сын его спасителя, рассказывал о своей безнадежной любви, и Финдарато невольно жалел его — в короткой жизни Пришедших Следом мало радостей... Финрод плохо помнил, в чем он поклялся этому измученному дальним переходом человеку, но четко знал, что следует делать дальше. Встревоженный Нолмоньяро пытался о чем-то упредить, от чего-то отговорить... В общем, вел себя, как обычно. И, как обычно, Финдарато улыбнулся ему: - Подготовь все для дальнего перехода. Парадное платье можешь не брать. И тебе ни к чему идти за мной. Это опасная дорога, а у тебя недавно родилась дочь. Доверенный слуга вскинул отчаянный взгляд: - Я утратил ваше расположение? Я в опале ныне? - Нет, Нолмоньяро, - покачал головой Финдарато, - но неизвестно, кто и каким числом вернутся домой. Нолмоньяро не ответил, но Финрод уже знал, что тот пойдет. И пойдет не один. Что бы там не говорили феаноринги, здесь, в Нарготронде, хватает тех, кто искренне предан королю Финроду. И у самого короля есть тот, кому он навеки предан... Медленно, в полном одиночестве, Финдарато добрался до самого дальнего своего чертога. На душе было тяжело и беспросветно, зато где-то — Финдарато всегда казалось, что прямо в сердце — уже рождалась мелодия, чистая и светлая. Он не успеет дописать ее до того, как выйдет в поход против Моргота, но, может, она успеет сложиться по пути? Как бы то ни было, это будет самая лучшая песня, что он когда-либо пел. О Кано... ты уехал всего лишь вчера, а кажется, с того времени прошла целая Эпоха. Еще вчера все было хорошо. Как ты любил — быть может, действительно искренне и навсегда, не притворялся по своему обычаю? Может, сыновья Феанора и впрямь способны на все? Даже любить?.. Кано, еще вчера я плел тебе венок из весенних трав. Еще вчера твои братья скрывались от нас по переходам Нарготронда. Я не боялся их, да и сейчас не боюсь — чего уж бояться? Они проспались, они сожалеют... немного. А я увидел истинное лицо эльдар. Чем я так отличаюсь от людей? Ростом, ушами, бессмертием? Велик дар Илуватара эдайн, давший им смерть от старости и усталости и способность забывать. Мне стоило бы быть одним из них. Тогда я любил бы тебя издалека, всю смертную жизнь свою восхищался бы эльдар, не зная их, умер с твоим именем на губах... Но, к горю своему, я знаю эльдар. Впрочем, я еще умру с твоим именем на губах. Ты никогда не узнаешь, что произошло со мной. Ты будешь любить своих братьев - а они, в сущности, ни в чем и не виновны; ты добудешь Сильмариллы, ты вернешься в Валинор — я верю. Я всегда в тебя верил. Ты всегда защищал меня, а сейчас — не смог.... я знаю, почему. Но все же мне немного горько от этого. Я сам нолдо, я владею мечом разве что чуть похуже тебя — но не в этом дело. Я сам виноват — слишком верил... Слишком быстро меня удалось сломить тем, кто был мне близок. Ты бы, наверное, сопротивлялся бы куда дольше. О Кано... как далек от меня вчерашний день! Всего лишь вчера это было. Когда мы смеялись, когда заплетали друг другу волосы, когда ты целовал меня. Когда был мир. Я ухожу, не желая видеть, как мир превратится в войну. Я оставлю тебе твое кольцо, которое берег как зеницу ока, которое с меня не сняли даже твои отчаявшиеся в своей безнадежности братья. Я оставлю тебе письмо, которое ты никогда не прочтешь, я уйду туда, куда и должен уйти — сплетя вечность своей жизни с короткой жизнью адана. Прости меня, Кано. Я не могу больше. 498 год Первой Эпохи, окрестности Нарготронда Одинокий всадник в одежде странника из синдар скинул с черноволосой головы капюшон плаща и настороженно огляделся. Со времени Нирнаэт Арноэдиад минуло уже двадцать пять лет, и орки, беспрепятственно проникавшие в центральный Белерианд, могли обнаружиться и здесь. Со времени падения Нарготронда прошло всего три года, и, хотя руины подземной крепости уже не дымились, сожженная равнина вокруг владений королей Финрода и Ородрета еще не восстановила свой цветущий зеленый облик. Дракон был убит больше года назад воином из эдайн — воином великим, но приносившим следом за собой одни несчастья. Прибывший в одиночестве на развалины некогда великого города был эльфом, и на прекрасном лице его, хранившем следы перенесенных испытаний, еще виднелся отблеск света Древ благословенного западного Валинора, отблеск, который не смогли вытравить ни войны, ни предательства, ни перенесенные утраты. Нолдо покинул Аман почти пятьсот лет назад. В Нарготронде он бывал, хоть и редко, и сейчас искал знакомые подступы к городу, путаясь между срытых холмов и выжженной земли. Ничто здесь не напоминало Нарготронд прежний. Земля была покинутой, выжившие частью бежали, частью были угнаны в плен, и никто не хоронил павших воинов. Тошнотворный запах разложения мешался с давним, застарелым и въевшимся в саму плоть земли запахом дыма. Найдя вход в подземный город, нолдо закрыл тканью плаща лицо до глаз, закрепив край застежкой, и положил руку на рукоять меча. Неожиданности могли быть любые, но все же он решился на этот поход — один, без сопровождающих. И вовсе не потому, что он был одинок и его было некому сопроводить. Спустя тридцать лет с гибели основателя Нарготронда второй сын величайшего из нолдор, создателя прекрасных и проклятых Сильмариллов, решился прийти сюда. Среагировав на движение, Маглор мгновенно развернулся, выхватывая меч, но поблизости никого не было. Секунду спустя воин понял, что привлекло его внимание — на толстом, обрубленном суке сожженного остова дерева покачивалось маленькое тело. В первую секунду сердце воина ухнуло вниз — он подумал, что кто-то из орков решил так поиздеваться над погибшим ребенком из эльдар, но уже через мгновение Маглор понял, что это никак не ребенок. Развитые плечи, слишком короткие ноги, да и длинные белые волосы, развевающиеся на ветру, вблизи оказались не волосами, а седой бородой. По виду это был гном, но Маглору, хоть и далеко не жаловавшему детей Аулэ, но имевшему с ними дело, все же показались странными его размеры. Гном был слишком маленьким даже для гнома. А еще он погиб несомненно позже всех павших обитателей Нарготронда. Впрочем, так или иначе, гном был мертв, и интереса не представлял. Пора было идти внутрь и искать то, что осталось от покоев короля Финдарато. Привязав коня к тому же дереву, где висел мертвый гном, Маглор направился к вратам решительно, но стоило ему войти внутрь, как решимости заметно поубавилось. Он думал, что боль уже оставила его, оставшись призрачной тоской в истерзанном сердце. Но сейчас воспоминания воскресли вновь, и удержаться от слез было невозможно. Если бы еще здесь было все полностью разрушено и выжжено, было бы легче! Но это... сохранилось почти все — большей частью изломанное, частью целое — и роспись на стенах, и гобелены, и мебель, и даже украшения и самоцветы на предметах обихода. Орки не тронули их, боясь своего могучего соратника-дракона, неравнодушного к богатствам, а после смерти Глаурунга сюда не ступала нога ни эльфа, ни человека, ни порождения Моргота. Но не напоминавшие о величии Нарготронда сокровища интересовали путника. Он шел вперед, стараясь не смотреть под ноги, стараясь не замечать, что задевает сапогами — чью-то руку, орочий ятаган или даже павший боевой стяг. Он шел все дальше, глядя вверх, пытаясь по обрушившимся остовам перекрытий понять, куда ему нужно добраться... Добраться удалось. Балансируя на краю полуразрушенной лестницы, Маглор добрался до того места, где приводился в действие секретный механизм, отодвигавший часть стены в сторону. Механизм оказался частично поврежден, и хотя и сработал в последний раз, но не полностью. Маглору пришлось достать меч и использовать его как рычаг. Створка распахнулась, и механизм заклинило намертво. Впрочем, он больше уже никому бы никогда не понадобился. Минуту или две Маглор простоял, опустив голову и меч. Так странно это было... почему-то вспоминался Валинор, приемы у Финвэ. Маленький Финдарато, потешный, привязчивый, ласковый и заботливый ко всем, с длиннющими золотистыми кудряшками. Кто виноват в том, что Финдарато погиб в крепости Саурона, что его бессмертная и чистая фэа уже тридцать лет как мается в Чертогах Мандоса? Кто виноват в том, что внук Финвэ, когда-то блестящий менестрель Валинора, сейчас стоит с мечом в руке на развалинах подземного города в Белерианде? Уж точно не Валар, не Феанор и не Сильмариллы. Все куда шире и серьезнее. Может быть, виноват даже и не Моргот. В конце концов, не он виноват в каждой личной трагедии... Тогда Маглору впервые захотелось проклясть своего Создателя. Отречься от его взгляда, покровительства и защиты, была таковая на нем или не была. Потому что в маленьком, потаенном уголке, недоступном для посторонних глаз, в обшитой тканью нише, на золотистом шелке покоилось кольцо короля Финрода. Это было его кольцо, и неважно, что на нем был оттиск звезды Феанора. Макалаурэ узнал то, ради чего пришел в Нарготронд. Он боялся не орков, которые вполне могли хозяйничать здесь, он боялся увидеть то, что увидел сейчас. Финдарато оставил его дар. Не забрал с собой, уходя на верную смерть. А значит, и отверг. Прошло тридцать лет, но это ничего не значило — снова вспомнил Макалаурэ рассказы вернувшихся узников Тол-ин-Гаурхот, которых расспрашивал сам и лично. Представлял он больше, чем могли видеть они — и золотистые кудри в крови на грубых плитах темницы, и истерзанного пытками и схваткой со зверем Финрода, умирающего на руках адана... Тогда Маглор возненавидел Берена — ясно, четко и отчетливо. Нет, он не желал тому смерти, ибо это было бы предательством памяти Финдарато, отдавшего жизнь за своего спутника. Возненавидел совершенно иррационально. Перед глазами все расплывалось, но Маглор нашел в себе силы шагнуть вперед и достать кольцо из тайника — тайника, о котором не знал даже брат Финрода Ородрет. Он снял кольцо с незастегнутой цепи, на которую оно было нанизано — Финрод не носил кольцо на руке — и надел на указательный палец. Пришлось впору, руки у них были почти одинаковыми. И только тогда Маглор заметил лежавший рядом с кольцом сложенный лист бумаги, не скрученный, как было принято, а именно сложенный. Это было странным. О тайнике знали всего двое — сам Финрод и Маглор, а это значило... Макалаурэ развернул сложенный лист, аккуратно расправляя заломы. Первое, что бросилось ему в глаза — запись нот в самом конце. Запись какой-то мелодии. Но стоило читать сначала. Финрод умел говорить и писать и на квэнья, и на тэлерине, и на синдарине, и даже на кхуздуле, что умели совсем немногие из эльфов. Текст был на квэнья, и Маглор сразу узнал почерк Финдарато — красивый, даже с ненужными «красивостями». Совсем не такой лаконичный, как у него самого. «Здравствуй, Кано. Ты никогда не прочтешь этого, и хорошо, если будет так. Но мне нужно сказать все то, чем я хотел бы поделиться, перед тем, как покину Нарготронд. Мы не увидимся больше. «Мы не увидимся больше», - так мог бы сказать ты. Но это, конечно, не так. Мы еще увидимся. Когда-нибудь, когда снова будем вместе. Надеюсь, это будет нескоро, ибо я в ближайшем времени покину Эндорэ и вернусь в Валинор, присоединившись к Ангарато и Айканаро. Но когда ты вернешься с братьями в Аман владельцем Сильмариллов, а мне будет позволено снова выйти в благодатные земли эльдар, это случится. Ведь иначе просто не может быть. И все же, я надеюсь, да и почти уверен, что ты никогда не прочтешь этого. Мне просто нужно поговорить сейчас с тобой, поэтому я и пишу. Где бы мы не увиделись, я более не скажу тебе этого, ибо это ранит тебя. Сейчас обида и горечь еще сильны во мне, но скоро они пройдут. Я не виню твоих братьев. Они такие, какие есть, и я всегда хотел видеть в них лучшее. И ты тоже это делай. Потому что нет никого, кто не был бы достоин хотя бы понимания. Они были пьяны, когда узнали о грядущем переделе земель, и, должно быть, от горя и разочарования в голову им пришла мысль учинить со мной то, что было аллюзией на то, как я доверялся тебе. Ты был прав, говоря о том, что и в собственном доме мне стоит опасаться врагов. Оружия у меня тогда не было, я только поднялся с постели и не переодевался. Хотя твоим братьям я доверял. Не во всем, конечно, но ведь и ты тоже? Впрочем, я и сейчас им доверяю. Морьо ничего со мной не сделал, он уехал сегодняшним же утром. Турко и Курво уже проспались и, судя по всему, сожалеют о сделанном. Нет, они, разумеется, не просили прощения и пытаются делать вид, что ничего не произошло. Но они молчат, не предавая огласке произошедшее, и даже раскаиваются, я вижу это. И их чуть более, чем положенное, соблюдение этикета перед королем Нарготронда ранит меня куда сильнее, чем их разговоры между собой прошлой ночью, когда они обсуждали, что особенного ты мог найти в близости со мной. Прости меня за эти слова. А их — тем более прости. Ничего непоправимого не случилось. Мне даже почти не было больно. Я еще помню, как ты чуть не набросился на того эльда, с которым мы с тобой развлекались боем на незаточенных мечах, когда ты в первый раз приехал в мой Нарготронд. Мне всего-то попало по лицу, а ты его чуть не убил. Я тогда тебе еще сказал, что ты пламенный сын Феанаро. Помнишь? Сегодня с утра в Нарготронд пришел адан. Помнишь Барахира? Я тебе рассказывал, как он спас меня со своими воинами. Это его сын, Берен. Его отмыли и накормили, но он по-прежнему грустен. Я выслушал его историю, и уже знаю, что пойду с ним, за его целью, которую сейчас нет времени и смысла описывать. Затея наша опасна, но не безнадежна. А я всегда там, где есть надежда, ты же знаешь это. Ты сам мне говорил, что я — твоя надежда. Так вот знай, что даже если меня не станет, твоя надежда не померкнет, она будет с тобой. Как и я. Я всегда буду рядом, пока ты того хочешь. Остаться я уже не могу. Прости меня. И не из-за поруганной чести, как ты, должно быть, решил, а просто потому, что пришло мое время, и я это чувствую. Не твои братья сломили меня, а то, что должно было случиться и случилось. Не упрекай меня в излишней, по твоему мнению, чувствительности. У тебя она тоже есть, и я умоляю тебя — не ожесточись сердцем, не завидуй Майтимо и Финдекано. Мы еще будем вместе. Я оставлю престол Ородрету, но ты, если захочешь, сможешь вмешаться и передать Нарготронд своим братьям. Это не будет сложным для тебя. По крайней мере, они умеют пользоваться властью, умеют управлять, и с ними Нарготронду будет не хуже, чем со мной. Но умоляю — позаботься об Ородрете и его детях, я ведь знаю — ты любишь и Финдуилас, и Эрейниона. Прощай, мой воин. Прощай, мой наставник, мой менестрель. Мой Макалаурэ. Я вовсе не ухожу в безнадежный поход, я обещаю тебе стоять за свою жизнь и жизнь близких мне до конца. Но я знаю, что мы не увидимся больше. Как хорошо, что ты никогда не прочтешь этого». Подпись присутствовала, но была настолько смазанной, что ее почти нельзя было разобрать. Слезы на глазах Маглора просохли, и он, вглядевшись, разобрал - «Финдарато» - уже на тэлерине. Со смерти короля Финрода прошло тридцать лет. Со времени битвы Нирнаэт Арноэдиад, в которой погиб Финдекано, и королем нолдор с поддержки Маглора стал Эрейнион — двадцать пять. С момента разрушения Нарготронда и гибели Ородрета и Финдуилас — три года. Маглор свернул письмо, аккуратно сложив его по привычным для бумаги заломам, и положил за пазуху, за ворот туники. Потом чуть подумал и переложил — за ворот рубашки, ближе к сердцу. Сердце словно заледенело, и теперь уже, похоже, навсегда. Маглор слишком хорошо знал Финдарато. И знал, что значат и его «почти не было больно», и его «а просто потому». А еще он знал своих братьев. Знал слишком хорошо. Знал и их положительные стороны, и недостатки, и способы влияния на них. Ну что же. Он вполне в состоянии воспользоваться этими знаниями. Лишь бы не сорваться, не обвинить... Да ведь никто и не виноват. Ни Тьелко, ни Курво, ни Морьо. Они не виноваты. Они просто такие, какие есть. Но все же принятое решение было слишком страшным. А еще страшнее было то, что Макалаурэ был готов ждать. Столько, сколько потребуется. Самый страшный в жизни выбор — семья или любовь. Но Маглор знал, как угодить всем. Все они давно обречены, вне зависимости от того, удастся ли им с братьями когда-то еще подержать в руках Сильмариллы или нет. Это было уже неважно. Клятва давила на сознание, но не мутила его. Письмо Финрода, последняя исповедь, не предназначавшееся никому и одновременно предназначавшееся только Маглору, который единственный знал о тайнике в стенах Нарготронда, перевернуло все. Тьелко, Курво, Морьо... это хорошо. Семеро феанорингов предпочитали действовать, разбиваясь на три отряда: Майтимо-Макалаурэ; Тьелко-Курво и примыкавший к ним обычно замкнутый Морьо, предпочитавший общество близких ему по возрасту братьев; и двое Амбаруссар. Лучше всего подойдет битва. После краха в Нирнаэт и гибели Финдекано Майтимо несколько утратил веру в свой стратегический гений. Это тоже хорошо. Сделать нужно немногое — всего-то найти общего врага. Больше ничего Маглора уже не волновало. Разве что возможность побыстрее добраться обратно, чтобы иметь возможность взять в руки инструмент и почувствовать то, что записал нотами в своем последнем письме Финдарато. Макалаурэ и без инструмента мог бы даже в голове прочитать мелодию, записанную когда-то возлюбленным, но ему хотелось, чтобы она зазвучала, поэтому он поправил письмо за пазухой, поудобнее перехватил меч и принялся выбираться из развалин Нарготронда. 537 год Первой Эпохи, юг Белерианда - Майтимо! - голос Амраса раздался высокой чистой нотой, так резко контрастирующей с внешним видом близнецов. Отправившись на кораблях в Белерианд едва вступившими в молодость эльдар, сейчас оба уже ничем не напоминали прежних принцев нолдор Амана. Много повидавшие глаза, волевые складки у губ, небрежно собранные рыжие волосы, прядками выбивающиеся из-под капюшонов плащей... И то, что для Маэдроса всегда, несмотря на все прошедшие войны, было странно — мечи на поясе и луки за плечами. Вроде бы и опытные воины, а вроде бы и все те же трогательные крохотные Амбаруссар, которых он так любил. - Где пропадали, сорванцы? - Майтимо устало сощурился, выходя им навстречу и распахивая объятия. - Писал вам, но ответа не было. Мы с Макалаурэ уж худшее подумали... искать даже хотели... - Чего нас искать? - полузадушенно возмутился Амрод, прилетев в объятия к старшему брату первым. - Всего-то два года не было.... - И мы многое узнали, - вторил Амрас, прижимаясь боком к Майтимо. Тот еще раз потрепал их по рыжим макушкам - Амроду досталось обрубком руки. Майтимо, наконец, пришел в себя: - Так, быстро переодеваться и мыться! Обо всем расскажете после. Я сейчас попробую отыскать Макалаурэ, он еще с утра куда-то ушел, как всегда... - Не надо, мы его видели. Он скоро будет. - Мы нашли дочь Диора, - не выдержав, выпалил Амрас. - Наш Сильмарилл у нее. - Мы там долго крутились. Кстати, Майтимо, ты нас не простишь... - Один раз нас схватили. Пришлось выдать себя за твоих незаконных сыновей. В лицо-то они нас не знали. Дураки эти синдар.... - Ага, клюнули на печальную историю, представляешь?... - Да плевать, зато мы сумели сбежать, пока нас вели к их, видите ли, владычице Эльвинг. Сыновей лорда Маэдроса связывать не посмели. - Мы все там осмотрели. Майтимо, мы сможем... - Прибью обоих! - загремел голос Маэдроса. - Вот как помоетесь и поужинаете - сразу и прибью! Пользуетесь тем, что маленькие, хорошенькие... - Мы хоть и хорошенькие, но давно уже не маленькие, - трезво возразил Амрод, - разве что для тебя. Но пользоваться-то надо всем, чем обладаешь, не так ли? Сильмарилл в Гаванях устья Сириона. Мы сможем его захватить. Мы теперь все про них знаем... - И что мы хорошенькие, тоже неплохо, - пожал плечами Амрас, шествуя вместе с братом к возведенному временно-постоянному дому. - Была там одна дева... мы с ней соглашение заключили, она бывала в Гаванях. У нее муж погиб, она собирается за горы и в земли авари... - А я тебе говорил — надо было ее... она больше не нужна, родственников нет, кто б ее нашел в лесах... орки разве что. - Да вы что натворили-то? - опешил Майтимо, приостанавливаясь. - Что-что... зато всё узнали. - Не могу я так, - огрызнулся Амрас, глядя на брата-близнеца. - А если это мой ребенок? Или твой... Мы честно договорились — она дитя хотела. Да и какая теперь разница, все равно на восток уйдет. Погибнет, скорее всего — ну так без нашей помощи. Пусть кто-нибудь другой, а я ее убить не смог бы теперь. - Тряпка ты синдарская, - презрительно отозвался Амрод. - Дал ей сбежать... Если б я точно знал, что она никому ничего не скажет — тоже бы отпустил. Но верить никому нельзя. - Ей можно. - Влюбился, что ли? - Не больше чем ты! Она бы пару слов сказала — и первый бы ее отпустил! Завидуешь, да? - Тихо, - пробормотал Маэдрос, снова привлекая к себе близнецов за плечи и даже подсознательно не желая вникать в их разговор. - Умолкните, оба. Вы там что, в одну деву влюбились? Впрочем, неважно... - Майтимо, а ты дев-близнецов вообще видел? Найди нам таких, и мы от тебя отстанем. Может быть, - рассмеялся Амрас. - Видел, но совсем маленьких. И это было в Хитлуме, а там сейчас такое творится... не знаю, выжили ли они тогда... Так, вы вообще о чем? Дев им подавай! Больше ничего не хотите? - Выпить хотим, - мгновенно отозвался Амрас. - Сколько мы уже этого себе не позволяли... - Видел я твое «не позволяли», - отозвался Амрод. - Майтимо, мы к тебе зачем приехали-то... Сильмарилл в Гаванях Сириона. Мы наблюдали за местными, ну и помогли нам... помогла. Наши силы мы знаем. Мы сможем их взять. - Да знаю я давно, что Сильмарилл в Гаванях, - зло отозвался Маэдрос. - Кто вас просил бередить это? - А на тебя что, Клятва не давит? - Не давит?! Я умею справляться. Я теперь со всем справиться сумею... Пусть живет эта Эльвинг. Все равно умрет, в ней кровь людей... - Она носит на себе наш Сильмарилл! Наш, который еще отец сделал! Замуж там вышла за какого-то, детей вроде родила — мы не видели, слышали о них только. - Да пусть хоть сколько живет, эдайн и так не повезло с этим, но Сильмарилл — наш! Наш по праву, Майтимо! Ты что, не пойдешь? Побоишься смертных? Ее отец убил Тьелко, помнишь? Нашего брата! Курво и Морьо погибли, давая нам возможность исполнить Клятву! - А что вам Макалаурэ сказал? - невольно поинтересовался Маэдрос, проведя близнецов в собственных объятиях до гостевых комнат. - Странный он, - с досадой пожал плечами Амрод, завидев купель и быстро начиная раздеваться. - Мы ему все сразу же рассказали, а он посмотрел на нас так... - Как будто у него под ногами пропасть разверзлась, - поддержал Амрас. - Обнимал нас, будто уже прощался. Прорицатель какой нашелся. Я вот умирать не собираюсь. - А вас мы еще уговорим. Одним нам Гавани Сириона не взять, а вот с вами... 587 год Первой Эпохи, Гавани Сириона «Привет тебе, Финдарато. Aiya, мой менестрель. Ты мертв уже больше века, но не мной начатая традиция живет. Я когда-то нашел и прочел твое письмо. Не буду писать, что стало с твоим Нарготрондом, но могу утешить, что орки его не разграбили. Теперь мне тоже хочется высказаться, как тебе когда-то. Я простил своих братьев за совершенное с тобой, как ты и хотел. Они погибли, как хотел я, и после я простил их, как хотел ты. Подбить Тьелко на штурм Дориата было несложно - он ненавидел и Берена, и весь его род. Тьелко уговаривал Майтимо до тех пор, пока тот не согласился. Представляешь, сколько еще погибло эльдар — и из народа Феанора, и синдар? Ты бы меня осудил, конечно, за такое решение. Я ведь знаю тебя. Надеюсь, ты встретил в Мандосе моих братьев. Передай Амбаруссар, что я не желал им смерти. Это я, зараженный искрой братоубийства, потянул за собой всех. Сознательно погубил Турко, Морьо и Курво, тогда еще не зная, что это повлечет за собой ярость Амбаруссар, желавших отмщения. Они тоже погибли, оба — я погубил и их. Впрочем, ты в Чертогах уже должен знать об этом. А теперь я вижу, что то же желание отомстить снедает и Майтимо. Наша Клятва здесь уже ни при чем. Моргота победили (не буду сообщать как и кто — это долгая история, как и у тебя с Береном, да и неважно), но Сильмариллы пока можно легко захватить. Майтимо сегодня вечером уговаривал меня пойти на этот шаг. Разумеется, я пойду с ним. Гнева короля Эрейниона Майтимо не боится — он так и не признал его королем после смерти Финдекано. Впрочем, мы уже вызывали гнев короля — особенно после нападения на Гавани. Тогда мне удалось договориться. Мы воспитали сыновей Эарендила — Элронда и Элроса. Их мать — внучка Берена, того адана, которого ты спас. Забавные и трогательные мальчишки. Сейчас они уже, конечно, не мальчишки, но я надеюсь, эта весть будет приятна тебе. Мы оставляем им Гавани и остатки своего народа, некогда великого народа нолдор Феанора. Майтимо уже пишет длинное письмо нашим воспитанникам. Они еще не знают, что мы идем в последний поход за Сильмариллами, да и они стали бы нас удерживать, твердя что все хорошо, и жизнь по-прежнему прекрасна. Завтра мы просто сбежим из Гаваней, как сбегали когда-то из Форменоса. Самый страшный выбор в жизни я сделал. Он не зря самый страшный, семья и любовь практически равны. Эдайн выберут, не задумываясь — совсем юные или уже пожившие выберут семью, отчаянные — любовь, но все при этом руководствуются правилами выживания рода. Я эльда. Будь проклят наш недоразвитый род, задуманный Создателем лишь для устроения жизни Пришедших Следом. Великий Эру разменял нас. И я — плоть от плоти его, дитя Создателя — отрекаюсь от него. Терять мне уже нечего. Семья моя мертва. Я — тоже мертв. Финдарато, я все еще помню наш последний день. Я помню траву равнины Талат Дирнен, высокие пахучие стебли, я помню, как ты переплел в одну косу мои черные пряди и свои восхитительные светлые локоны, которые часто снятся мне, пока меня не будят от кошмарных видений сыновья Эарендила. Я помню, как твои руки касались лютни, тонко чувствуя мою импровизацию, я помню, как твои руки доверчиво обнимали меня, сын Финарфина. Я помню, как я, еще в благословенном и проклятом Валиноре осознал, что люблю тебя больше жизни, больше отца и матери, больше братьев, больше Света. Весь свой Свет я отдал тебе. С тех пор в моей душе непреходящая Тьма, которую не рассеять ничем. Это Тьма, что не оставила в моей душе раны после Альквалондэ, Дориата, Гаваней Сириона, когда под моим мечом, которым я научился владеть не хуже чем струнами, падали со смертельными ранами такие же, как я сам, квэнди. Хоть ты и убеждал меня в обратном, мне кажется, что именно я, а вовсе не мой отец, стал роком нолдор — я, недоучившийся менестрель из Первого Дома, чистокровный нолдо, носящий звание принца по рождению, а не по характеру, и когда-то даже претендовавший на венец короля. Я, слишком сильно отличавшийся от своих братьев. Я обрек многих. Тогда, когда подарил тебе свое кольцо, что ты потом оставил мне. Когда ты, влекомый моим беззвучным зовом, понятным тебе через расстояние и время, позвал за собой во льды своих братьев и сестру, когда Финдекано уговорил своего сомневавшегося отца на переход через Хэлкараксэ... Впрочем, ты всегда упрекал меня в излишней самоуверенности. Разумеется, никакой я не рок нолдор, все было предопределено задолго до нас. Если бы я знал, я бы убил своих братьев еще до того, как они, безукоризненно следуя своему характеру, совершили непоправимое. Ты всегда говорил мне, что все поправимо. Поправимо не все. Может быть, это все же наследственность, и я все же сын Феанаро. Еще одно я хочу сказать тебе, и только ты способен понять меня. Кто-то считал меня менестрелем, кто-то воином. Кто-то видел во мне мягкость характера и нежелание — горько это сознавать, но несвойственное для Феанариона — нежелание решать проблемы путем меча и завоевания. Кто-то видел во мне обратное — безжалостного воина-захватчика, куда более бесчувственного, чем мои братья, а мое увлечение стихами и музыкой считал не более, чем увлечением. Все они были неправы, Финдарато. Ты один об этом знаешь, потому что чувствуешь музыку равно как и битву, и знаешь смерть так же, как слагаемые о ней стихи. Ты знаешь, каким может быть менестрель, однажды взявший в руки меч. Ты знаешь меня. Предвечный огонь равно выражается в песнях и подвигах, равно горит в пламени недавних возлюбленных и в пламени супругов, готовых стоять друг за друга до конца. Он равно горит в сказаниях ваниар, оружии нолдор и кораблях тэлери. Наверное, это и есть сама жизнь, которую ты, в отличие от меня, смог постичь и так любил. Музыка и кровь равны. Слова и меч ранят одинаково. Не все могут это понять, но те, кто знают смерть и чувствуют музыку — могут. Ты — знаешь. И именно потому я менестрель. Прости меня, Финдарато. За музыку, стихи, за равные им убийства, за мое пренебрежительно-покровительственное отношение к тебе. Я думал, что тебе до моих умений еще далеко. Но твоя душа была куда сильнее моей. Я всегда это знал. Может, даже завидовал. Прости и за это. Больше ни от кого прощения я не получу, разве что от матери — но для нее мы все ее дети, дети ее возлюбленного Феанаро. Это ее жизнь и ее судьба. А у нас — есть и своя. Я любил тебя. Люблю, и буду продолжать любить. Эта любовь останется со мной до конца мира — ибо я чувствую, что смерть не будет дарована мне. Боюсь, что уже никогда. Майтимо, мой любимый брат, мой последний брат, идет в свой последний поход, я же — нет. Прощай, мой Финдарато. Теперь уже именно навсегда прощай. Меня ждут долгие скитания вне зависимости от того, чем обернется наша Клятва. Я попробую написать еще что-нибудь. Например, песнь о падении народа нолдор — в последнее время у меня стали появляться такие мысли. Я всегда буду помнить тебя, мой брат, мой возлюбленный, мой друг, мой учитель истинной жизни. И еще раз прости, что я не остался тогда в Нарготронде. Хотя тебе, конечно, теперь это все уже неважно. Макалаурэ, Канафинвэ Феанарион, принц нолдор Лорд Маглор, правитель Гаваней Сириона». Безвременье, Чертоги Мандоса, покои королевской семьи нолдор - Владыка Намо, я отказываюсь. В пользу другого. - Отказываешься от жизни? Уверен ли ты в своем решении? - Уверен, Владыка. Все, что я хочу для другого — прощения. - Я знаю, о ком ты говоришь. Он не получит прощения. Он пролил кровь своих братьев... - Да. И даже кровь братьев, с кем был зачат одним отцом и одной матерью. Но все же я прошу. Не жизни для меня, смерти для него. - Не в моих правах решать судьбу эльдар. - Он давно все выбрал сам. Вы знаете... - Знаю. Пусть будет по-твоему, если ты решился. - Мое решение давно неизменно. Пусть он не получит прощения, но покоя он достоин. Я видел и прочел его письмо, написанное с той страстью и с тем желанием, что оно преодолело все преграды между мертвыми и живыми. Это последнее, чего я могу желать. - Твоя вина искуплена, Артафиндэ, искуплена ранее многих. - Я отдам все мое искупление ради него. А если будет, что отдать — отдам еще раз. - Пусть будет по-твоему... - нехотя склонил голову Владыка Мертвых. Усилий вала нужно было немного, разрешения не требовалось и вовсе — где-то далеко, на землях Эндорэ, белые прибрежные камни окрасила в ярко-алый цвет кровь второго сына Феанора, потекшая из рассеченного разбойничьим кинжалом горла. - Aiya, Findarato nin, - успела прошептать жертва на незнакомом убийцам языке, отпуская струны прежде, чем изодранный в клочья плащ с вышитым некогда гордым символом коснулся камней побережья. Струны звякнули и замерли — замерли навсегда, унося с собой в вечную память отзвук последней мелодии, записанной некогда королем Нарготронда, и память о руках лучшего менестреля Первой Эпохи. Воина и менестреля, постигшего смерть. Он умер легко.