Tercinta

Сидеть вместе и заниматься каждый своим делом. Он что-то печатает на своем ноутбуке, по всей вероятности, отчет, а я сижу на полу и перевожу очередной текст с «тарабарского», как он выражается. Мы сидим так, молча, уже часа три. Изредка кто-нибудь отрывается от своего занятия и идет заваривать чай. Эту уютную тишину так не хочется нарушать разговорами, да и зачем? Просто сидеть и ощущать человеческое тепло рядом уже многого стоит. На душе так спокойно, а от случайного прикосновения его ноги уже не порхают бабочки как в самом начале, а разливается тихая, но такая сильная, всепоглощающая нежность. Чувствую, что он смотрит на меня и стараюсь не улыбнуться. Ему нравится наблюдать за мной, когда я пробираюсь сквозь причудливые слова чужого языка, приоткрыв рот, проговаривая все, что прочитываю, в надежде, что хоть что-то запомнится. Он думает, я не замечаю. Впрочем, он тоже делает вид, что не замечает, как я сама наблюдаю за ним, пока он работает. Он тоже проговаривает все, что пишет, и хмурится, если что-то у него там в расчетах не сходится. Отложив ноутбук, он потягивается и встает. Вглядывается через мое плечо в закорючки на бумаге, над которыми я бьюсь уже второй день, и, фыркая, забирает чашку с уже остывшим чаем. Отнюдь не чай согревает меня в этот зимний вечер. Я тихонько усмехаюсь и вновь погружаюсь в иностранный текст. Выныриваю я из него неожиданно и резко и обнаруживаю перед собой чашку чая, которую уже за этот бесконечным вечер, и плетеную корзиночку с сухарями. Наполовину опустошенную, кстати. Перевожу взгляд на лист перед собой – так и есть. Вся страница в крошках. И когда только успела? Он тихонько посмеивается на диване, глядя на меня сверху вниз. Потом сползает и приобнимает за плечи. – Закончила наконец? – Еще немного осталось. Закатывает глаза и, разрывая объятие, снова встает и забирает кружку. – Поздно уже. Закругляйся, давай. – Лягу, как только закончу. Упрямства мне не занимать. Обоим, если честно. Иногда попадаются такие заковыристые тексты, что за ними всю ночь можно просидеть, и все равно на утро перевод не будет готов. Тогда он сначала пытается уговорить меня закончить и отложить работу, а потом, часа через два, просто отбирает листы и ручку. Из-за чего мы потом носимся по всей квартире: я – угрожая расчленением и пытаясь отобрать текст, и он – не желая мне ее отдавать. В итоге, все равно ведь отдает и, рассердившись, демонстративно уходит в спальню. А через некоторое время передо мной загадочным образом снова дымится кружка горячего чая и стоит корзиночка с хрустящими сухарями, а он сам, вооруженный подушкой и одеялом, обнаруживается на диване. К счастью, этот текст я уже почти закончила. – Бумажный червь, - ворчит он из кухни, наверняка снова закатывая глаза, я прямо вижу, как он это делает. – Все слышу, - отзываюсь в ответ, но уже через мгновение не слышу ничего, погрузившись в мир своих любимых закорючек. …И вовсе они не закорючки! Латиница, между прочим! Вполне понятная и простая! Так нет же. У него все, что отличается от родного языка, закорючки и тарабарщина. Как он английский с таким настроем выучил – не представляю. На закорючки, вполне реальные, иероглифические, меня тянуло с детства. Казалось, в них скрыты все тайны мира, простым людям, непонятные и недоступные. И отчего я выбрала специальность, которая не могла на первый, да и на второй, взгляд ответить на философские вопросы, временами раздирающие мою голову изнутри, я до сих пор, спустя уже приличное количество лет, понять не могу. Но захватило! Как же захватило. За любым текстом скрывается целый мир, и как интересно пытаться его понять, погружаться в чужую культуру. Так интересно, что, возвращаясь в свою, я снова вижу полупустую чашку чая и корзиночку, в которой на этот раз ничего кроме крошек уже не осталось. А еще чувствую, как по волосам проходит рука. Оборачиваюсь – он лежит на диване и буквально клюет носом подушку. Перевожу взгляд на настенные часы и удивляюсь – еще два часа прошло. Гораздо больше, чем я предполагала. Неудивительно, что он уже засыпает. Удивительно, как еще не заснул. – Я закончила, - шепотом, потому что так тихо. Любой звук сейчас кажется невероятно громким. Он и так прекрасно услышит. – Довольна? – кажется, на большее его уже просто не хватит. Как бы его еще до кровати дотащить. – Ага. Не говорить же, что некоторые места все еще кажутся мне неровными и слишком шершавыми. Не в такой поздний час. А после того, как на его усталом лице разгорается широкая улыбка, и не хочется говорить. Он подползает к краю и обнимает, зарываясь носом в волосы. Сейчас прямо так и заснет, а наутро все будет болеть. Лучше все же доползти до кровати. Я его даже на себе отбуксирую. Тоже улыбаюсь, удовлетворенно окидывая взглядом заваленный бумагами, словарями, ручками и крошками от сухарей журнальный столик. – Пойдем уже спать, tercinta. Все-таки тебя я люблю даже сильнее, чем все свои закорючки.