Walk Away

Я не заметил, с какой скоростью сменились декорации. Слишком устал и вымотался. Дальние страны и бесчисленные реки остались далеко за горизонтом, как и все неурядицы, возникшие во время тура. Если я раньше думал, что страны Европы подобны другой планете, где царит совершенно иной менталитет, то позже кардинально сменил своё мнение. Многочисленные страны, начиная с промёрзшей Финляндии и заканчивая душной Испанией, казались однотипными — везде я чувствовал себя словно не в своей тарелке. Одно государство от другого отличала лишь отметка термометра на улице и активность толпы на концерте. На этапе планирования шоу я горел желанием раскрасить сцену в розовые краски. Затем  хотел замазать всё черным цветом. Выходить из здания аэропорта первым, оставлять позади группу и кидаться в первое попавшееся такси — не то, что я привык делать. Я всегда терпел: заявлялся на интервью с диким похмельем, в перерывах между дублями умирал в уборной, пока Том караулил ближний коридор, пытаясь отвлечь журналистов от вопросов о том, куда запропастился я. Я уделял время ритуальным объятиям и сентиментальным речам в конце каждого тура. А в этот раз просто смылся. Я склонился головой к стеклу внутри салона и, неудобно ёрзая на месте, так и не смог закинуть ногу на ногу из-за небольшого расстояния от заднего сидения до места водителя. Я попытался вздремнуть до тех пор, пока Лондон не оказался позади — впереди лишь бесконечная автострада с указателями, встречающимися каждые сто метров. Каждый раз, когда я замечаю слово «Leicester», написанное большими заметными буквами, я прилагаю все усилия для самовнушения о том, что  смогу отдохнуть дома, дабы вместо трёх заявленных таксистом часов не проспать больше. На половине пути музыка, воспроизводящаяся в наушниках, стала совсем невыносимой. Я попросил водителя остановиться у очередной заправки, чтобы привести в порядок расшатанный вестибулярный аппарат, пострадавший после долгого перелёта. Мужчина за рулём беспрекословно согласился — конечно, за такие деньги, отваленные в целях доехать как можно скорее, грех не оказать услугу. После сомнительного кофейного напитка, издали напоминающего эспрессо, я собрался с силами ехать дальше. Осталось немного. Потерплю. Я мотаю головой в неверии, отгоняя воспоминания. Я не привык чувствовать себя опустошённым и разбитым, но то, с чем  остался после тура — памятью о каждой едкой реплике Тома, слабостью, незащищённостью, придавало ощущение того, что в моей груди покоится нечто чужеродное, но не сердце. Не хочу прокручивать в голове фразы, подтолкнувшие на тщательно обдуманный шаг свалить раньше всех, прервав основное постконцертное веселье, дополняемое знаменательной кульминацией серии шоу в Европе. — Мистер, мы на месте. Я не знаю, что пробудило меня раньше: пульсирующая боль в затылочной части или лёгкий толчок таксиста. Точно не голос — он слишком мягок и полон нежелания резко будить меня. На улице темно и не многолюдно. Дороги не такие оживлённые, как днём, но всё равно на некоторых проспектах автомобили выстраивают длинные колонны, напоминающие строй муравьёв. И куда только едут люди на ночь глядя? Наконец, я выхожу из машины, предварительно протягивая водителю чаевые, не скупясь на банкноты. Это стоило усилий, так как в кармане смешались монеты и купюры различных валют: евро, доллары, нашлось даже несколько российских помятых бумажек. Я терпеливо выждал, переминаясь с ноги на ногу, пока мужчина достанет мой огромный чемодан с многочисленными таможенными наклейками и отмахнулся, когда он предложил свои услуги носильщика. Мне нравится наш дом. В нём всегда светло и уютно, а из детской до девяти вечера не умолкает топот и смех. Эннио часто прибегает ко мне прямо в студию — смышлёный малыш быстро научился отворять двери вопреки защёлке. Когда Эми заставляет его обедать тыквенной кашей, он прячется за меня, обхватывая мою ногу ручками и утыкаясь в неё лицом… Когда я бываю дома. Меня ужасно огорчает факт моего неудавшегося отцовства; постоянные разъезды, запись за записью, внутренние дела группы. Но всё осталось позади, хоть и на небольшой промежуток времени, — теперь я могу посвятить себя быту и семье. Недолго мучаюсь с замком, сгибая на весу правую ногу в колене; от долго сидения на одном месте без удобств всё затекло, и от щиколотки до бедра то и дело пробегает дрожь. Свет в окнах не горит. Эми всегда питала любовь к домашней выпечке и старалась радовать домашних приготовлением ароматных булочек и пирогов, которые, порой, бывали даже съедобными. Сейчас же я не ощущаю запаха ванилина и тростникового сахара. На зов никто не отзывается. Я невольно усмехаюсь от мысли о том, что она могла собрать детей и сбежать от меня, пока я бегаю как белка в колесе с саундчека на саундчек, преодолеваю расстояние от одной стойки регистрации аэропорта к другой, затем оформляю багаж. И всё по новому кругу. Но, обнаружив в приглушённом свете торшера сложенный пополам тетрадный лист, я отрёкся от ненужных мыслей. Милый, как доберёшься — постарайся включить телефон и позвонить мне. Вынуждены уехать в Ноттингем на выходные, отец вновь приболел. Дети так рады, что приедут домой и увидят тебя! Передавай привет Тому.

Эми.

Я прочитал всё до конца, несмотря даже на то, что к последней строке записки, повествующей о правильном алгоритме разогревания еды в микроволновой печи, внимание рассеялось и в глазах поплыло. Я потянулся к чемодану и перевалил его на бок, дабы достать из внутреннего кармана с кодовым замком телефон, который я перевёл на режим «в полёте» ещё неделю назад. Одним движением пальца я перелистнул экран блокировки. Как только сеть появилась, на дисплее высветилось оповещение оператора о пропущенных звонках. Синдром Дефицита Внимания: 15 пропущенных. Шутка, придуманная Дибсом, со скоростью звука разлетелась по компании музыкантов. Все шутливо сговорились именно так назвать контакт Мейгана в телефоне, с иронией высмеивая его вечное и не имеющее граней желание быть в центре всех событий. Сам Мейган, конечно, понятия не имеет об этой проделке. Думаю, он бы обиделся на столь безобидное подшучивание. Его привычка принимать всё на свой счёт с чрезмерным преувеличением всегда давала о себе знать. Я нажал пальцем на графу «подробнее» у пропущенных вызов, дабы посмотреть, с какими интервалами он пытался до меня дозвониться: скорее всего, тщетно набирал номер в течении всего вечера с тех пор, как упустил меня из вида. Нет. Он умудрился позвонить четырнадцать раз в то время, пока я мёрз и пытался поймать свободный кэб у другого терминала аэропорта. И один раз, пока я спал на заднем сидении автомобиля. Уже битый час я разглядываю стекающие по стеклу дождевые капли, устремлённые вниз к оконной раме. Дождь отбивает назойливый и надоедающий ритм, который слышно даже сквозь звук телевизора. Я отрешенно вздохнул, протягивая руку к нагретой чашке с давно остывшим чаем. Паршивое настроение и не менее унылое ожидание следующего дня, который готов принести неизвестно что. За долгие месяцы отсутствия дома я успел соскучиться по сырости и туману. Я почувствовал кратковременное спокойствие от такой погоды, но радости это не прибавило. Пока я предаюсь грустным размышлениям, моя ладонь потирает ноющее предплечье — на нём красуется свежий синяк, с появления которого прошло лишь около полутора суток. Подушечками пальцев касаюсь и слегка нажимаю на кожу в месте удара. Я, сам того не желая, прикрыл глаза и поморщился следом не столь от физической боли, сколько от душевной. — Обожаю слышать твои шаги, когда ты уходишь, — фраза забилась глубоко в мою голову и осталась на задворках сознания, напоминая о себе в самые неудобные для этого моменты. Все казалось дымчатым, мутным. Он смотрел на меня пытливо и с предельным вниманием, прожигая во мне дыру настырным взором. Ни капли не стесняясь, Том тушил сигарету о диван, и на бархатном покрытии образовывалась дыра с подгоревшими краями. Он склонял голову из стороны в сторону, кивая с осуждением. Его глаза казались ещё более голубыми, чем когда-либо — яркий свет лампы бил в лицо словно на допросе. — Я никуда не уйду, — процедил сквозь зубы я. Я хотел спросить, зачем он затащил меня в помещение, больше смахивающее на подсобку, если не брать в учёт два разваленных дивана и кучу смотанных проводов. Уже не было важно, когда он подошёл ближе и уселся ко мне на колени. Еле-еле ощутимо скользил кончиками пальцев по моей скуле, медленно переходя к губам. Каждое слово, произнёсенное Томом, становилось тише предыдущего, и вскоре Мейган замолк совсем. Том склонился к моей шее, согревал остывшую после концерта кожу и нарушал угнетающую тишину лишь непристойными влажными звуками, когда он пытался захватить губами кожу за моим ухом. Он не сдерживался и покусывал кожу, заставляя меня ёрзать бёдрами на месте даже под тяжестью его тела. Том бесстыдно оставлял заметные укусы и следы от зубов на моём теле. Мне было хорошо, когда он ластился ко мне, старался быть как можно ближе, будто невзначай обнимая меня за талию при любом удобном случае. В те моменты, когда Том, потеряв последний рассудок, оттягивал рукой пояс моих узких брюк с явным призывом снять их. Отвратительно, когда он просил меня уйти. — Если ты уйдешь, солнце не проглотит небо, — было первым, что сказал Том после длительного молчания, и я готов был разорвать его на куски. Или его безразличие. — Статуи не пустят слезу… Движения и касания будто просили разрешения на совершение, и я, произнеся тихое «к чёрту», хлопнул его по бедру. Том сообразил и, без единого пререкания присев на диван рядом, руками потянулся к серебряной пряжке моего ремня. Он посмотрел мне в глаза, словно лишний раз убеждаясь в моем позволении. Он расстегнул ширинку. Слова, изрекаемые Томом, имели подобную гипнотической силу. Все разрешения давно даны. Я не проронил ни слова, ни малейшего звука. Он толкнул меня, его глаза были полны яростного раздражения, а я, ощущая физическую потребность в нём, молчал, податливо запрокидывая голову. Молчал, когда он грубо хватал меня за запястья, с силой проезжаясь ногтями по чуть смуглой коже, желая причинить боль. Зависимость, как осознал я, может проявляться в разнообразных формах. И одна из них вонзалась пальцами мне в предплечья, оставляла жгучие красные дорожки вдоль мышц и шептала на ухо пошлые фразы, призывающие к решительному наступлению. Он скалился в недоброй усмешке, и я отвечал не завуалированной ухмылкой. Я трахал его размашисто. Наши совместные стоны отражались, кажется, даже от стен, сливаясь воедино. Я не видел его лица — он старательно прятал его в ворохе подушек, зарываясь носом в них. Нестерпимое желание кончить затмевало разум, постыдный скулёж быстро сменял приглушённые стоны и периодические всхлипывания. Он прогибался в пояснице навстречу толчкам, но я даже не прикасался к его паху — давал понять, чтобы он всё делал сам, подбирая нужный ритм. Я слышал, как он звал меня, как тянул гласную в моём имени, рычал и осыпал меня бранными словами. На какое-то время, потраченное на процесс удовлетворения природных потребностей, я забыл о насущных проблемах и собственном чувстве досады. Я бессильно рухнул, получив опору лишь от подлокотника дивана; обивка была слишком тонкой, и я прошипел от боли при соприкосновении позвоночника с острым углом поручня. Я с трудом поборол чувство сонливости, нахлынувшей довольно внезапно, и расслабленность c кратковременным экстазом сменились на откровенную раздражённость происходящим. На ненависть к самому себе. Я немедля натягивал штаны и старался ни в коем случае не оборачиваться на Тома, беспардонно доставляющего удовольствие самому себе собственной рукой, запрокидывая голову на спинку дивана — кажется, мы так давно воздерживались от этого, что он успел позабыть о предвестниках моего приближающегося оргазма, и на этот раз не сумел рассчитать время вовсе. Я не смог побороть соблазн. Я взглянул на него краем глаза в то время, пока дрожащими руками пытался вдеть в сорванный с петель ремень. Я больше привык видеть его вечно смеющимся, беспардонным и инфантильным — человеком, от которого можно ожидать что угодно. Откровенных заявлений, спонтанных признаний в любви и наоборот. Его лицо изменялось лишь после того, как я в очередной раз проигрывал ему. Я безуспешно поддавался эмоциональным схваткам, оставляя за собой немногословность и дозволенность Тому изливать на меня в порыве злости всё, чего он желал. Я ненавижу его. От угнетающего самокопания меня отвлёк таймер, установленный на телевизоре — дело рук Эми, вечно недовольной моими поздними посиделками, заканчивающимися сном под аккомпанемент ночных новостей и риском разбудить детей посреди ночи. Стало слишком тихо. Я резко встал с кресла, голова закружилась. Я около минуты думал, стоя на лестнице: пойти прямо в спальню и выспаться, дабы пережить резкую акклиматизацию, или в душ? Я выбрал первый вариант, предчувствуя риск заснуть, отлёживаясь в ванной. Дав себе обещание с утра пораньше привести жилище и собственный внешний вид в порядок, я лениво стянул брюки и откинул их в сторону. Я лишний раз покривился из-за личного чувства ничтожности — оно всегда нападало перед сном. Я засунул телефон между пуфами дивана, чтобы не возникло соблазна проверить журнал вызовов и автоответчик на наличие свежих сообщений. Последней мыслью, которую я успел прокрутить у себя в голове, было воспоминание о категоричности Мейгана — он никогда не изъявлял желания общаться вне тура и встречаться. Я много раз невзначай шутил о его боязни за будущее Kasabian, которое когда-либо в точности может повторить историю Oasis и их распад, но он отмахивался, приговаривая «не неси бред» гнусавым тоном. Я много раз задавал себе вопрос:, а с чем он не согласен? Том всегда публично заявлял о том, что мы слишком разные, но этот контраст необходим; в противном случае мы бы друг другу наскучили. Мы бы не смогли учиться у друг друга свойственным чертам — мне неплохо бы научиться демонстрировать свои эмоции, а Тому молчать, когда это требуется. Я накрылся одеялом по подбородок и, глубоко вздохнув доносящийся из открытой форточки прохладный воздух, быстро погрузился в объятия Морфея. Я выпил достаточно, чтобы растерять всю стеснительность, но не забыть то, что хотел сказать. Том внимательно смотрит на пасмурное небо, пытаясь понять, будет ли ливень. Я смотрю на его профиль, а он старательно меня игнорирует. Я пытаюсь сделать так, как он меня просил — быть друзьями, как раньше. Я не буду приставать и выбивать признания из него — слишком боюсь окончательно потерять. А он всё смотрит на кружащих в небе птиц. — Дождь будет, — Том держится слишком невозмутимо, — птицы низко летают целыми стаями. Посмотри же, Серж. Он не пытается отстраниться, когда я повисаю на его плече. Ветер усилился, но не настолько, чтобы мы встали с промёрзшей травы и пошли на поиски тёплого пристанища на вечер. Я вздыхаю, и моя рука сильнее сжимает бок Тома, сердечный ритм ускоряется. И я потерял счёт времени с момента, как почувствовал это впервые. — Я хочу домой. — Можем зависнуть у меня, — я сказал это раньше, чем сообразил, что нужно ответить Тому. Остаться у меня, заснуть в одной кровати после долгих ночных разговоров — в этом, как мы считали, не было ничего противоречащего нашей дружбе; ведь что такого в том, чтобы спать на одной поверхности. А теперь он переберётся или на диван, или уйдёт к себе, оставляя меня в компании бутылки спиртного. Позвонит жене, паре приятелей и ляжет спать, предварительно не оставив мне ключ от его номера, как это было раньше. Скорость ветра увеличилась, и он почти сдул мою шляпу. Практически незаметное дуновение стало завыванием. — Я вызову такси, — Том достал мобильный телефон и набрал номер, несколько раз промахиваясь по клавишам — пальцы покраснели и замёрзли. Я не пытаюсь его остановить. Просто гляжу вслед, пока он удаляется вдаль по тёмной части улицы. Я проснулся взволнованным. Даже во сне я ощущал покалывание в затылочной области, чувствовал, как по вискам стекают капли пота, падая на подушку. Голова вскипает. Ладонью я провожу по лбу — резкий контраст температур. Я встал и направился на кухню, чтобы утолить жажду; жидкость показалась как никогда противной, заставляя меня чуять запах канализации даже из стакана обычной воды, но этого оказалось достаточным, чтобы устранить засуху на языке и нёбе. За окном светает, виднеется розоватая полоска на горизонте. В столь ранний час не исключается движение на дорогах — я вижу выстроившуюся колонну у сломанного светофора. Я сел на подоконник и упёрся губами в край стакана, периодически делая глоток. Жажда не отступает, и я уже проникся желанием заварить несладкого чая, припасённого на такой крайний случай — как вдруг я увидел знакомый Форд, припаркованный у площадки перед домом. Я протёр глаза, питая надежду на то, что это продолжение сна. Пару раз сглотнув слюну, я осознал, что это не видение. Том переминается с ноги на ногу, обхватывая себя обеими руками. Он несколько раз сверился, что машина на сигнализации, и, засунув ключи в задний карман джинс, осмотрел окна дома и наличие детской коляски у входа. Его походка стала более размашистой и уверенной, как только он не обнаружил машины Эми и детских принадлежностей за воротами. За собой он тащит пакет из местного супермаркета. Я задумался о том, чтобы не открывать дверь. За ночь мой внешний вид не улучшился, и я осмотрел себя в зеркале лишний раз, дабы убедиться в этом. Я пригладил лохматую чёлку ладонью, но она не послушалась. Натянув штаны, пока Том не позвонил в дверь, я принял решение спонтанно — открою дверь и пущу в дом, если он захочет этого. Другого не дано — он видел свет, горящий на втором этаже над крыльцом. Даже если я не откликнусь на зов, Мейган сможет предположить, что я вновь забыл выключить его и завалился спать. Но он знает, что мой сон чуток, и меня можно пробудить шорохом, не говоря уже о звонке или стуке ближе к утру. — Так и знал, что ты не спишь, — Том сам открыл дверь с полнейшей уверенностью, пока я стоял перед мутным зеркалом, в недоумении глядя на себя самого. Том посмотрел на записку, оставленную у входа, разглядев даже с расстояния ровный почерк Эми. Я не успел спросить, зачем он приехал с другого конца города, почему я почувствовал едкий запах алкоголя, бьющий в нос с порога, и, главное, что ударило ему в голову, заставив сорваться и приехать в начале шестого утра, — он нырнул в объятия, словно мы и не вздорили до этого. Я вспомнил невероятное ощущение, давно осевшее в памяти, как мы, не видясь несколько месяцев подряд, наконец-то назначали встречу: Мейган кидался с широко распростёртыми объятиями на меня, утыкался носом мне в плечо, водил ладонями по моей спине, туго потирая её сквозь войлок пальто. — Зачем? — я отстранился, однако указал Тому на вешалку один пальцем левой руки. Руки Тома слишком холодны, и я, будучи разгорячённым после многочасового отлёживания под пуховым одеялом, одёрнулся, а Том принял это за нежелание терпеть его прикосновения. Мейган отстранился, тупо поглядывая на сбитые носки лакированных ботинок. — Зачем? — он задал встречный вопрос, пересекаясь взглядом со мной. В его глазах читается всё: разочарование, лёгкая печаль и, скорее всего, он хочет домой — за множество лет я досконально изучил его привычки и повадки, и в этот раз он, опираясь на стену, шуршит пакетом в кармане и притопывает ногой, глядя на меня. — Нахуя, Серж? — его голос принял совсем иной окрас. Ухмыляясь, я молчу некоторое время. — Клянусь, я тебе врежу, — на полном серьёзе сказал Том, глядя мне в глаза. Он вспомнил последний раз, когда не сдержался и выполнил своё обещание, ударив кулаком мне в скулу. Но это осталось далеко в прошлом и почти забыто, если бы сейчас я не повёл себя как избалованная глупая девочка. Молчаливые ссоры, безмолвные примирения — всё как всегда. Подхожу ближе, склоняясь к Тому, и прислоняюсь щекой к вороту его влажного от растаявшего снега пальто. Он знает, какие чувства меня гложут. Я чувствую, как он пытается задрать голову и посмотреть на меня, но после тщетных попыток тяжело выдыхает и постукивает пальцами мне по спине. Его ладонь касается моей шеи. Я не вздрагиваю вопреки его до сих пор не согревшейся кожи, я подставляю шею под его лёгкие и едва ощутимые поглаживания. Мы погружаемся в своё время и пространство, наполненное умиротворением хотя бы на несколько минут. Холод становится приятным, постепенно на смену ему приходит тепло. — Когда ты уходишь, мой могильный камень рушится, — низким голосом произнёс Том, опаляя горячим дыханием моё ухо. Он пнул шелестящий пакет к стене, и из него выкатилась стеклянная бутылка, с грохотом врезаясь в дверной косяк. Я вновь понимаю всё без лишних слов и помогаю ему повесить пальто на сломанную вешалку, склонившуюся влево. Я ненавижу его лишь иногда. И не знаю, смогу ли я когда-нибудь сказать это не только своему отражению в зеркале.