Недоставленное письмо

Ночной Вайтран был тих; все жители расползлись по своим домикам, гости города заснули в таверне, убаюканные сладкоголосым Микаэлем. Мне не спалось, страшные картины недавнего прошлого терзали мою душу, мешая утонуть в спасительном сонном царстве. Дурацкая братоубийственная война, в которую меня втянул Ралоф, совершенно не нравилась мне, я совсем не считал ее необходимой ни секунды, но, послушный слову друга, отважно прикрывал его спину от клинков таких же, как и он, горячих и молодых ребят. И их лица, скованные гримасой смерти от моих стрел, преследовали меня, куда бы я не пошёл, в какие бы края не занесли меня путешествия. Боль за каждого из них была слишком сильна, чтобы я мог отправиться ко сну раньше рассвета. Я брёл мимо лавки Белетора, когда порыв внезапно налетевшего ветра швырнул прямо мне в руки какой-то конверт без подписи. Немало удивлённый, я огляделся: вокруг ни души, и не понятно, откуда явилась бумага. Не иначе, проделки какого-нибудь блудного даэдра! Я уверился, что бумага предназначалась именно мне... И стремительно сорвал печать, развернув измятый пергамент. "Милая Ольфина!" Я вздрогнул. Ольфина... официантка из Вайтранской таверны, не иначе! И хотел было отправиться к ней, дабы передать письмо, но дурацкое любопытство заставило меня продолжить чтение. Ругая себя, я побежал глазами по строкам. "Я никогда не любил прощаться. Не сделаю этого и в последний раз. Прости... прости меня, если сможешь. Прости за слабость моей души, Ольфина, за страх, сковавший меня по рукам и ногам, страх, мешавший обнимать тебя каждую секунду, когда того требовали наши сердца. Ты сильнее меня, любимая, я верю, ты сможешь пережить эту войну и встретить того, кто будет тебе дорог, того, кто оценит тебя по достоинству. Моя семья никогда не позволит нам быть вместе... а твоя - никогда не примет к себе меня. Прости за то, что мои родственники сделали с твоими братьями, Ольфина. Прости, я не мог, не мог ничего поделать! Я узнал слишком поздно. Слишком... я знаю, это малодушно, но даже об их истинной судьбе я не могу говорить тебе в лицо. Я боюсь увидеть презрение в твоих прекрасных глазах, любимая, боюсь увидеть ненависть. Это хуже, чем смерть, и я выбираю ее, как единственный выход. Прости, что не был рядом, когда тебе это было нужно. Прости, что заставлял скрываться, прости, что крал твои поцелуи той дождливой ночью, прости, что это случилось в заброшенной халупе, а не в тёплом доме. Если бы не война, если бы не чертова война, я бы... я бы никогда не отпустил тебя, знаешь? Никогда. И всегда был бы с тобой. Помнишь, мы мечтали, что поженимся? Я даже купил кольца, Ольфина, я даже купил..." На мою руку, стыдливо сияя матовым боком, вывалилось из конверта золотистое кольцо. Дыхание перехватило, ощущение, что я вторгаюсь во что-то очень личное, окрепло. Но любопытство, дурацкое босмерское любопытство потянуло мои глаза к слабо освященному луной пергаменту, исписанному сбивчивым почерком. Чернила кое-где были размыты, как если бы писавший, кем бы он ни был, ронял слёзы на невысохшие закорючки тамриэльского. "...их, понимаешь? Я мечтал, что наши жизни сольются в одну, и не удержался. Рассказал обо всём отцу. Я думал, он сможет понять меня, Ольфина, я верил, что он сможет! Он всегда был для меня примером, его железный характер не может не вызывать уважения... но я недооценил его дурацкого упорства, его слепой веры в правоту империи во всех вопросах и его ненависти к Буревому Братству, развязавшему эту глупую братоубийственную войну. Он приказал мне уйти из города, и эта ночь - последняя, которую я должен провести в Вайтране. Но я не смогу уйти отсюда, чтобы убивать таких же, как я сам. Я с радостью вспорю брюхо треклятому эльфу, голыми руками разорву пасть дикому зверю, нашпигую стрелами любого разбойника или вора, но не смогу прервать жизнь простого солдата. Я слаб, Ольфина, я слишком слаб, и не могу..." Мои руки задрожали, я перевёл взгляд на подпись, на самый низ пергамента. Кем бы ни был этот тип, писавший Ольфине это письмо, я всерьёз обеспокоился его судьбой, готов был уже пойти - и вытащить его, куда бы неведомый волевой отец не запихнул бедолагу. Это был первый норд (а я почувствовал, что писавший был истинным нордом), который не был ослеплён имперским золотом или амбициями Ульфрика. Но... "... за сим прощаюсь. Будь сильной, любимая. Я верю в тебя, проживи жизнь счастливо за нас обоих. Я... слишком слаб. И единственный, кому стоит умереть - это я сам. Твой Йон Сын Битвы, трус, который не смог жить с братской кровью на руках" Я сорвался с места и понёсся в таверну, памятуя о том, что видел адресата письма там, на ходу опуская в конверт письмо и кольцо. Она должна знать, где его искать, должна!.. - Ольфина! - я ворвался в притихшую кухню, но зарёванная Хульда вытолкнула меня в общий зал. - Мы закрыты, - одними губами прошептала она. - Что... что случилось? - Ольфина... глупенькая девочка... - трактирщица всхлипнула и, не удержавшись, припала к моей груди, сотрясаясь в рыданиях.