Слабость

Звуки шагов Айзена поглотила тишина Лас-Ночес. Тоусен растерянно поглаживал волосы Вандервайса, который устроился у его ног и чем-то увлеченно шуршал. Как обычно, Владыка заскочил на минутку: поговорить о том – о сем, о вечном. Спросил как дела, не жмет ли нимб справедливости, где тут затерялся его неудачный опытный образец и не мешает ли он вершить великие дела. -Гриммджо здесь нет, - холодно отозвался Тоусен. -Да-да, это я знаю, - отозвался Соуске, и в его голосе слышалась улыбка. – Тогда не буду тебе мешать, Канаме-сан. В Хуэко Мундо оглушающе тихо – в Готее было куда больше суеты. То и дело ярко вспыхивали рейатсу сцепившихся молодых шинигами, окатывали стабильные сильные волны капитанов и лейтенантов, бормотал Хисаги, заполняющий очередную бумажку или напевал какую-нибудь ерунду за приготовлением чая, или же комнату наполнял тихий уверенный бас Комамуры. Конечно, во дворце обитало множество душ, но у Канаме не было желания общаться с кем-то из них. Арранкары Эспады ему не нравились, да и их интересовал только Айзен, сам Владыка забил свое расписание делами на сотню лет вперед, у Гина от скуки характер портился изо дня в день. Зря все-таки Айзен не дал забрать лейтенантов – исполнительный мальчик Кира давно бы придумал для своего капитана что угодно, лишь бы направить ядовито-разрушительную волну чистой силы в мирное русло. Да и Шухея… не хватало. *** Когда Тоусен узнал о необходимости выбрать себе мальчика на побегушках, он не слишком обрадовался. Но покорно отправился в академию в компании Саджина. Искать в своем отряде потенциального лейтенанта смысла не имело – были старательные, умелые, исполнительные, а талантливых, к сожалению, ни одного. Комамура шуршал бумагой и рассказывал об одном из кандидатов: -Хороший парень, умный, потенциал большой. Себе бы забрал, да на третьего офицера его жалко, все равно сбежит, а мой лейтенант меня пока устраивает. И действительно, сила была, навыки, боккеном махал решительно и весьма недурно. Рейатсу – стабильная, обволакивающая, спокойная. Шаги – уверенные, да и держался он вполне достойно. -Завтра с утра жду ваши документы и рекомендации. -Да, тайчо. *** Когда в твоем подчинении двести душ и ни одного помощника, можно забыть о чем угодно. На следующий день Канаме добрался до рабочего кабинета только к обеду. Напрочь вылетевший из головы кандидат в лейтенанты дремал, привалившись спиной к перилам. Надо думать, он ошивался тут с самого утра. Неплохо бы разбудить, да вот незадача – Тоусен никак не мог вспомнить имя. Но в ту же секунду, как капитан подумал об этом, шинигами сел, смущенно ойкнул и вскочил: -Хисаги Шухей, пятый курс Академии, по вашему приказу… -Входите. Канаме отодвинул седзи, сделал четыре шага вперед, повернул налево. Еще два с половиной шага – и он опустился напротив своего стола. Справа от него лежала стопка пустых тонких папок для личных дел. Жесткая картонная бумага была основной – он провел по ее низу большим пальцем. Там, где подушечки пальцев нашли округлую выпуклость, находилась печать. Слева стояла чернильница и перо. Забрав у молодого человека бумаги, он сложил их в папку, написал на титульном листе и на карточке размашисто «Хисаги Шухей» и, ориентируясь по вмятинкам строк на бумаге, быстро заполнил необходимые данные. Наконец, папка заняла свое законное место в шкафу на третьей полке, и Канаме обратил внимание на свежеиспеченного офицера. -Я назначаю вам испытательный срок – один месяц. После этого решу, что с вами делать дальше. Если ваша кандидатура меня устроит, то в перспективе – место лейтенанта отряда. «А если не устроит, - подумал Тоусен. – будет бумажки разносить. В конце концов, в канцелярии должен быть хоть один человек, который моется чаще раза в месяц». -В течение месяца будете находиться при мне. Соответственно, во второй половине дня, когда заканчиваются занятия в Академии. Ах да… Шикай есть? -Пока слабо контролируемый, но я тренируюсь. -Отлично. А рейацу распознаете? -Да. -Хорошо. Тогда жду вас… После обеда найдете меня на полигоне шесть в западной части города. Вопросы есть? -Нет, тайчо. -Тогда до завтра. *** Канаме давно понял, что воспитать себе лейтенанта – нелегкий труд. Но спустя две недели стало очевидно, что из Хисаги лейтенант получится быстрее, чем из остальных кандидатов на эту должность. Тем более, он сумел выбраться из ловушки Айзена. По плану Соуске, на тренировке должны были погибнуть все. В тот день Хисаги просидел в канцелярии до позднего вечера. Тоусен вслушивался в сосредоточенные вздохи, становившееся с каждым разом все тяжелее и прерывистее. Когда офицер в очередной раз отложил перо и, вероятно, попытался встряхнуться, Канаме накрыл его ладонь своей. Шухея трясло, руки были ледяными. Скользнув пальцем по запястью, Канаме нащупал пульс. -Мне кажется, вам надо отдохнуть, лейтенант. Идите спать, а завтра возьмите выходной. -Я – офицер, – вежливо поправил Шухей. Пульс забился еще чаще, хотя, казалось бы, быстрее уже некуда. -Мне лучше знать. Ступайте. *** -Доброе утро, капитан. Канаме коротко кивнул в его сторону и вернулся к бумагам. Дописав приказ, он поставил свою размашистую жесткую подпись и протянул его Шухею. -Шеврон и все остальное получите у лейтенанта первого отряда. Вопросы есть? -Когда приступать? -У вас есть полчаса, чтобы получить документы в первом отряде. Потом я расскажу вам о главной обязанности лейтенантов. Ему хватило двадцати минут. Он сидел и – Канаме чувствовал кожей – смотрел с нескрываемым любопытством. Рейацу то и дело шла мелкими волнами от счастливого возбуждения. -Работать лейтенантом – это искусство. Лейтенанту необходимо знать множество вещей и иметь навыки, которые не требуются простым офицерам и капитанам. -Например, тайчо? – напряженно спросил он. -Приготовь чай, пожалуйста. *** Спустя полгода Канаме стал замечать неладное. Он говорил себе – показалось. Но сам себе не верил. Набрасывая хаори на плечи капитана по утрам, снимая по вечерам, ладони лейтенанта неизменно проходились по плечам, осторожно и неспешно, теплые и шершавые. Иногда, будто разглаживая складки, проходились по спине, и тогда большой палец неизменно проезжался по позвоночнику, расправляя воротник, пальцы касались коротких волосков на загривке. Мужчина не выдержав, тихо уронил: -Хисаги-фукутайчо, я слеп, но не беспомощен. Я справлюсь сам. В ответ на это прозвучало сердитое «посмотрим» и на следующее утро капитан шел на тренировку под аккомпанемент недовольного ворчания: -… наизнанку, все помятое, тайчо, где оно валялось? Ну, хоть на стул набросить не могли? И вешалки у нас висят в кабинете, прямо рядом… -Я не... , - обреченно вздохнув, он остановился и отвел руки назад. Фукутайчо стянул с него хаори, встряхнул, помог попасть в рукава, расправил пояс, отвороты накидки, незаметно касаясь ключиц, и отошел на два шага. Тоусен развернулся на каблуках и направился к полигону. Похоже, из всех капитанов вьют веревки их же лейтенанты – только недавно он презрительно вслушивался в сбивчивые оправдания полутрезвого Кеораку, которого за руку волокла домой его девчонка. Вот и он сам не избежал этой печальной участи. Шухей дождался, пока они подойдут к повороту, и за шаг до него пробурчал: -Нам направо. -Я помню, - напряженно отозвался капитан, мучительно соображавший, в какую сторону ему свернуть, чтобы добраться до отряда, который явно ощущался рядом, но был совершенно недоступен. И зачем только сам просил новый полигон для тренировок? *** Вечером все повторилось с точностью до жеста. По спине пробежал холодок, кожа покрылась мурашками. Шухей сосредоточенно сопел над ухом. Они были почти одного роста, Канаме оставалось только поднять голову и просто подставить губы. Поцелуй оказался целомудренным. Хисаги не лез языком в рот, не набрасывался, а мягко и уверенно ласкал его губы своими, легко зажимал нижнюю, чуть отстранялся и снова целовал. Ловкие руки уже вытянули косоде из хакама и уверенно справлялись с поясом. Тоусен коснулся раскрытыми ладонями его лица. Не хотелось упускать возможность рассмотреть лейтенанта как следует. Тонкие губы, острый нос, чуть с горбинкой, короткие, жесткие волосы. По скуле до середины правой щеки – три длинные свежие борозды-шрама, проходящие через бровь и глаз. На левой – гладкая полоса от переносицы до самого уха. -Что это? - выдохнул он в приоткрытые губы. Уши аккуратные, небольшие, явно очень чувствительные – вздрогнул, когда кончики пальцев перепорхнули с висков на мочки, обвели раковины. Облизнув губы, Хисаги чуть отстранился: -Шрам. Татуировку сделал, чтоб в глаза не бросался. Руки лейтенанта прочно обосновались на бедрах, пальцы уверенно прошлись по пояснице, слегка надавливая на каждую косточку, и скользнули между ягодиц… …Крепкая шея, на загривке волосы совсем мягкие, короткие и почти прямые, позвонки острые, выпирающие, и лопатки острые… Пока капитан удовлетворял свое любопытство, Шухей уложил его на татами, отодвинул форму в сторону. Поцеловал еще раз и склонился над возбужденным членом. Канаме закатил глаза и выгнулся дугой. Влажные губы кружили по головке, скользили по стволу, едва касаясь пульсирующей вены, повторяли раз за разом эту нехитрую, но сводящую с ума ласку, пальцы аккуратно массировали яички. А потом лейтенант отстранился. Вздрогнув, капитан мотнул головой и приподнялся на локте. Послышался шорох одежды, быстрые шаги, шелест сдвигаемых седзи. Шухей снова опустился рядом, подхватил под бедро и притянул к себе: -Кто тут только не шатается, - шепнул он, обжигая дыханием кожу, и потерся об живот носом, потом щекой, подбородком, отчего капитан вздрогнул и втянул живот. – Что-то не так? -Все в порядке, - хрипло отозвался Канаме, проводя ладонью по лицу. Про небольшую, но колючую щетину можно и промолчать. Уголки губ подрагивали – лейтенант улыбнулся, облизнул губы и обхватил ими большой палец, причмокнул. – Хисаги… Тот быстро опустил голову, закинул правую ногу капитана себе на плечо и снова сжал губами член. Тоусен заметался на татами, задыхаясь, ловил ртом воздух, вцепился рукой в волосы – одни губы, мягкие влажные, чуть шершавые, обветренные, неторопливые, неумолимые… Он судорожно вскрикнул, выгнулся и слабо откинулся обратно. Шухей осторожно обхватил рукой ослабевающий член. Приподнявшись, он лег на капитана и прижался к губам. Языком к нему в рот Канаме залез уже сам. И, увлеченный жадным поцелуем, только спустя мгновение заметил, что его сперму размазали между ягодиц и два скользких пальца осторожно проникли внутрь. Такого обжигающего стыда Тоусен не испытывал уже давно – месяц он грезил об этой ночи, но ему, старшему, опытному и дальновидному, даже в голову не пришло запастись смазкой. Тем временем, пальцы скользили внутри ошеломляюще мягко, слегка растягивая, плавно и не спеша, заставляя тихо вздыхать от удовольствия. Сам шинигами удобно устроился между широко разведенных ног и покусывал твердые соски. Потом снова сел, подтягивая любовника к себе, уперся руками в татами. Капитан тоже сел, заставил отстраниться. Наклонил голову и взял у лейтенанта в рот. -Не надо… тайчо! Он позволил себе пару раз прихватить губами головку скользкого от слюны член, и, получив сдавленный стон в ответ, лег перед Хисаги и развел ноги. Тот быстро сжал бедра, ягодицы, придвинулся ближе. Канаме обнял его ногами, погладил по рукам и сжал локти Шухея. Лейтенант был полон сюрпризов. Ни капли боли, ни растянутых мышц, ни малейшего неудобства – будто капитан последний раз занимался любовью не Менос знает когда, а всего секунду назад. Задержавшие было дыхание, они выдохнули. Руки Шухея мелко дрожали, но первое движение бедрами показалось Тоусену бесконечно плавным – мучительно медленным. Почти не сбиваясь с ритма, Хисаги заходился судорожными хриплыми вздохами, шептал: -Вот так… еще… немного… да, да… И Канаме тонул в этих вздохах, в задыхающемся шепоте, в неспешном ритме, в напряженных до дрожи руках, в каждом прикосновении, в слабом запахе пота и желания. От каждого движения по телу расходились волны удовольствия, рейатсу лейтенанта стала нестабильной, и в абсолютно темном мире капитана ощущалась обжигающе-ярким силуэтом. Руки подломились, и Шухей навалился всем телом, но с ритма не сбился. У Канаме кружилась голова, в ушах шумело, он обхватил Хисаги руками, прижал к себе, провел ладонью по лицу, убрая прядь волос, прилипшую к мокрому лбу, уткнулся носом в шею и протяжно застонал. Еще несколько мерных толчков – и он бессильно рухнул обратно на татами. А Шухей продолжал – замирая после каждого движения вперед, кусая губы, целуя поглаживающую лицо ладонь. В какой-то момент оно исказилось – приоткрылся рот, между бровями залегла складка, глаза крепко зажмурены – и, вскрикнув, лейтенант уронил голову на плечо капитану. Он осторожно шарил руками по пояснице, словно разминая: -Все… в порядке? -Да. Губы осторожно коснулись щеки, и лейтенант удобно устроился на капитане. *** Спустя полвека их первая ночь казалась столь яркой, словно это было еще вчера. Каждое движение, каждый поцелуй обжигали кожу. Тело снова пронзила острая дрожь желания, Тоусен обхватил плечи руками. Заныли губы, соски, по животу прошел приятный холодок, член отвердел. Воспоминания были его слабостью. -Вандервайс, - позвал он. – Принеси мне плед из той комнаты, где мы были вчера. Пожалуйста. Наивное создание сорвалось с места, гулко хлопнула дверь. Канаме ласкал себя, закусывая губы почти до крови, задыхаясь. Потом выдохнул, уронил голову на подлокотник и подтянул колени к груди. Тело дрожало от холода. Хотелось спать. А еще больше – обратно, в Готей, под бок к лейтенанту. Слушать недовольное бормотание над ухом, греться в теплых руках. Бросить все, сдаться – и гори она синим пламенем, справедливость. Справедливость, которой он все еще не нашел. END. 17/02/2008