***
Ветер треплет знамена нещадно, словно проверяет на прочность, закаляет перед решающим боем, и кажется, будто бы и олень, и лютоволк в нетерпении тянутся к северу, так и норовя поскорее вознестись над столицей, над Красным Замком – в небо, усеянное пятнами облаков. Джон смотрит на герб, который до сих пор по привычке зовет отцовским, и все еще не может свыкнуться с осознанием того, что теперь вправе считать его своим. И что все эти люди, все северные лорды пошли за ним, как прежде – за Роббом, а еще раньше – за лордом Эддардом. Почти половина всего войска, что сейчас простирается до самого горизонта. И Санса, и Рикон в один голос умоляли его остаться в Винтерфелле. «Во имя богов, Джон, – заламывая руки, причитала та, что много лет глядела на него свысока, – разве ты не видишь: все, кто уходит на юг, больше оттуда не возвращаются!» – и, вцепляясь в плечи, плакала у него на груди. Но даже в Винтерфелле всё уже совсем не так, как прежде. Каждая зала, каждый угол и предмет мебели напоминает о том, что они потеряли, чего лишились – по воле Ланнистеров; и видеть эту разницу: разрушенную караульную, Большой Чертог без трона Королей Севера, воронью вышку, осиротевшую без мейстера Лювина, – невыносимо. Кроме того, Джон просто не мог подвести Ренли. Их двоих постоянно сравнивают с Эддардом и Робертом – и уже все Семь Королевств шепчутся об их приближении. Говорят, что они бессмертны, что вовсе неуязвимы, что пережили все битвы – даже ту, где Иные сгинули в драконьем пламени и всё живое потонуло в растаявших снегах. Конечно же, это чепуха: одних лишь рассказов дозорных, видевших это издали, достаточно, чтобы понять, что там невозможно было выжить. И они с Ренли, если бы были там, а не в Речных Землях, тоже не смогли бы. Но завтра – должны постараться. Ради отца, напоминает себе Джон. Ради Робба. Ради всего, что у них отняли. И ради того, чтобы на Железный Трон наконец сел достойный король. Ренли заглядывает в шатер, и Призрак встречает его неизменным рыком. Джон никак не может взять в толк, отчего лютоволк так реагирует на его союзника, – и именно из-за этой реакции все еще остерегается употреблять слово «друг». – Скоро все кончится. Они никогда не планировали ничего дальше этого дня. То, что могло бы наступить после, казалось слишком нереалистичным, притягательным, даже страшным – как будто они, вернувшиеся оттуда, откуда не возвращаются, ещё могли испытывать страх и трепет. – Ожидание убивает, – усмехается Джон: в их случае это особенно иронично. – Еще как, – Ренли вскидывает черную бровь. – В прошлый раз, когда я отложил бой до рассвета, это плохо кончилось. – Теперь все иначе, – уверенно напоминает ему Джон. – Да: они думают, нас нельзя убить. – Ренли эта мысль, судя по всему, даже забавляет. – Что ж, нельзя их разочаровывать. – Боюсь, как раз-таки в этом я обычно преуспеваю. – Не в этот раз, – Ренли возвращает Джону его же слова. И это больше, чем просто поддержка. Это – вера в то, что они, вместе, сейчас, смогут выполнить то, из-за чего не отправились к Неведомому, то, для чего предназначены, – и она объединяет их больше, чем что-либо доселе. Призрак в углу беспокойно прижимает уши, и Джон не знает – то ли оттого, что он тоже неспокоен из-за завтрашней битвы, то ли он ведет свою собственную борьбу – но непонятно, с кем.***
В тронном зале душно и людно – настолько, что тем, кого прижали к колоннам, скоро не останется ничего, кроме как лезть по ним вверх, – но на удивление тихо, и шаги по мраморному полу гулким эхом отдаются от стен, увешанных желто-черными полотнами с коронованным оленем. Джон ловит на себе взгляды: любопытные, обеспокоенные, заискивающие – и поневоле задается вопросом, сколько из всех здесь собравшихся так же молча наблюдали за казнью его отца. Они, похоже, думают о том же: многие торопливо отводят глаза и расступаются – те, кто прежде, наверное, даже не удостоил бы его своим вниманием и уж точно не пропустил бы в Красный Замок. Джон не уверен, что сюда вообще можно проводить животных, но Призрак идет за ним: в тяжелые двери из дуба и бронзы, по проходу, по каменным черным ступеням – и никто их не останавливает, не высказывает ни слова против. Понадобится время, чтобы к этому привыкнуть. Ренли же в своей роли осваивается безо всякого труда. Это первое, на что обращает внимание Джон, перешагивая порог. Не на легендарный Железный Трон, ради которого тысячи человек сложили головы, а на то, как идет новому правителю Вестероса его корона. Ренли Баратеон, первый своего имени. Джон почтительно склоняет голову и уже готовится по примеру других опуститься на одно колено, когда король рывком поднимается и, в три шага преодолев разделяющее их расстояние, удерживает его за плечо. – Даже не думай, – с улыбкой заявляет он. – Только не ты, – и кивает на кресло с высокой спинкой справа от трона. Взгляды по-прежнему прожигают спину: целая сотня, а может быть, и больше. Никто не удивлен, никто и не ждал иного – и только в глазах напротив читается немой вопрос. «Ты нужен мне, Джон». Перед ним склонились все Семь Королевств, но Ренли слишком хорошо знает цену их верности. Вон там, у самых дверей, стоит его вдова, уже успевшая сменить еще двух супругов, и бывший десница, при первой же возможности присягнувший другому королю. Джон не простил бы – но Ренли со свойственным ему великодушием вновь принял их присягу. С одним условием – никаких упоминаний о возобновлении брака. Не вызывает сомнений, пожалуй, лишь Бриенна Тарт, в одиночку пересекшая весь Север, чтобы воссоединиться со своим королем, и единственная, кого тот был искренне рад увидеть снова. «Прошу». Рука Ренли все еще лежит у Джона на плече: король терпеливо ждет его ответа. Все остальные, все, кто за спиной, – тоже, но у них попросту нет выбора. Выбор здесь есть только у Джона. «Мне не справиться в одиночку». И мне тоже, признает Джон, мне тоже не справиться – потому что без этого всего, что стало таким важным, таким естественным, нужным в последнее время, он вновь останется одинок. Лишь он и Призрак. Который, словно чувствуя настроение хозяина, щерит зубы и медленно, с неохотой садится между тронами короля и десницы.***
Волоча правителя Семи Королевств в его покои, Джон мысленно просит богов, чтобы никто не встретился по пути: не хватало, чтобы по замку пошли слухи о королевском пьянстве. Впрочем, обычно Ренли ограничивался лишь чашей вина и не доводил себя до такого состояния. Что стало причиной в этот раз: визит ли Лораса Тирелла, стрелой вылетевшего из зала несколько минут назад (собственно, лишь после этого Джон набрался смелости войти) или что-то иное, – он не имеет ни малейшего понятия, но точно знает, что такая поддержка в обязанности десницы не входит. У королевской опочивальни дежурит Бриенна Тарт, и Джон выдыхает с облегчением: уж она-то точно будет держать язык за зубами. Призрака, как всегда не отстающего ни на шаг, он тоже оставляет в коридоре – на всякий случай, а сам, с трудом распахнув двери, с облегчением опускает Ренли на постель и выпрямляется. Пальцы короля, однако, вновь смыкаются на его запястье. – Джон… По-твоему, я не прав? – Нет, – мгновенно откликается тот. И неважно, о чем речь: этого разговора Ренли наутро все равно не вспомнит. А сейчас – с усилием садится и глядит снизу вверх лихорадочно блестящими глазами. – И не в том мальчишке ведь дело! Он не знал, что я жив, да… Но он отрекся от меня! Сказал, что… всё, что между нами было, – это ошибка… Такое я не могу простить, понимаешь?.. И не хочу. Джон неловко опускается рядом: к откровениям он не готов, да и вообще сомневается, что ему стоит знать такие подробности, но Ренли, кажется, всерьез настроен вывалить все, что накопилось на душе: – Я ведь… любил его. Даже не смотрел больше ни на кого, даже с Маргери поэтому не мог… Не мог вот так, без чувств… Глупо, да? – Нет. – На этот раз Джон говорит совершенно искренне. А откровенность Ренли, пусть и вызванная вином, невольно порождает ответную: с языка само собой срывается неожиданное признание: – Не глупо. Я тоже… тоже так не смог. – Тот случай с Рос уже почти забылся, да и немудрено: сколько воды утекло с тех пор. Джон будто бы выуживает воспоминание с самой глубины – старое, нечеткое, поистершееся, как текст на странице древнего фолианта из подвалов библиотеки Чёрного Замка. Ренли слушает внимательно, не перебивая, не отводя взгляда, и едва заметно морщит лоб – меж бровей пролегает тонкая складка. А затем, стоит Джону закончить, рывком притягивает его к себе и накрывает его губы своими. Тот застывает истуканом, ощущая, как пальцы, унизанные перстнями, зарываются в волосы: слишком неожиданно, слишком странно, неправильно... или уже не так и неправильно? Если учесть, кем они стали – в том числе и друг для друга, и что пережили – что им пришлось пережить... Легкое поскуливание Призрака доносится из-за дверей в тот самый момент, когда Джон начинает отвечать на поцелуй. Ночью, лежа в постели и закрывая глаза, он пытается возродить в памяти образ Игритт, ее пламенно-рыжие кудри и сухие, обветренные на морозе губы, но вместо них на ум приходит лишь смоль волос и оставшаяся на языке кислинка дорнийского вина.***
Джон перебирает все возможные объяснения скверному настроению Призрака, выслушивает долгий рассказ Сэма – вернее, теперь уже великого мейстера Сэмвелла – о том, что животные с их обостренными инстинктами порой заранее предчувствуют стихийные бедствия; однако даже не допускает мысли, что виной всему может быть обыкновенная ревность. Предположение это впервые высказывает Ренли, и тогда Джон лишь отмахивается: надвигающиеся ураган или засуха и то кажутся более вероятными, – но вскоре убеждается, что его король прав. Последние сомнения рассеиваются, когда они выходят в Черноводный залив на лодке – рассчитанной на двоих, но Призрак упрямится не на шутку: не реагирует даже на команды и всем своим видом показывает, что, если придется, последует за хозяином и вплавь – хотя прежде никогда не проявлял к воде интереса. Впрочем, на Севере такой возможности особенно и не представлялось. Джон и сам плавал на корабле лишь однажды – в Суровый Дом. Приятным этот опыт уж точно не назовешь, однако Ренли одержим идеей научить своего десницу ставить парус. – Еще немного разверни… Чуть-чуть правее, – шепчет он, наклоняясь к Джону, почти касаясь губами его виска, и накрывает ладонью руку, натягивающую веревку. А в следующее мгновение Призрак подскакивает на месте, словно ужаленный, бросается к ним стремительным рывком – и оба, потеряв равновесие, переваливаются через борт: сперва Ренли и затем Джон, предпринявший заведомо безуспешную попытку его удержать. Брызги разлетаются во все стороны, а всплеск, наверное, слышно даже с берега – как и ёмкое королевское ругательство. Вынырнув, Ренли едва успевает глотнуть воздуха, прежде чем расхохотаться во весь голос – да так заразительно, что попросту невозможно не последовать его примеру. И солнечные блики пляшут по лазурной глади, пляшут в его глазах; и какая-то необъяснимая, невыразимая легкость вдруг заполняет изнутри, обволакивает, совсем как воды залива, – и Джон, отбрасывая с лица мокрые волосы, смеется тоже; так, как не смеялся уже давно... еще никогда в новой жизни. Красная Женщина вернула его в этот мир, это правда, – но живым сделала совсем не она. Да, вот уж поистине извилистый путь друг к другу… – Видишь? – Ренли с ухмылкой кивает на Призрака, настороженно вслушивающегося в почти забытый им звук. – Я же говорил, что он просто ревнует, – и, поймав под водой пальцы Джона, переплетает их со своими – но отчего-то так прикосновение ощущается даже ярче. – Вижу, – эхом откликается тот, встречая укоризненный взгляд кроваво-красных глаз. И виновато-смущенно улыбается лютоволку – который, выходит, понял всё куда как раньше него самого.***
Тяжелая дверь королевской спальни открывается с тихим скрипом, и застывшие возле нее гвардейцы торопливо отодвигаются в сторону. Джон чувствует голод, робость и какую-то настороженную, смутную ярость. Ворсистые мирийские ковры скрадывают звук мягких, пружинистых шагов; он ступает осторожно, сам не понимая, отчего: в опочивальне Ренли опасаться нечего, он бывал у него столько раз, что визиты должны бы стать уже привычными, – но сейчас крадётся с некой опаской, будто бы ожидая нападения. Пересекает комнату, приближается к кровати – и замирает оцепенело, различив два тела под одним одеялом. Ренли?.. Будто бы услышав, тот поворачивает голову – и тут же резко приподнимается на локте. – Джон! Собственное имя звучит сразу с двух сторон, и на мгновение Джон словно проваливается куда-то вниз – а затем распахивает глаза, и комната открывается взору уже с противоположной стороны. Он лежит в постели рядом с Ренли, трясущим его за плечо, а в изножье стоит Призрак и смотрит на них в упор. – К тебе пришли, – объявляет Ренли, судя по тону, ничуть не смутившийся и даже не удивленный. Джон же на мгновение теряется, не зная, как реагировать: в такой ситуации оказываться еще не приходилось. Никогда прежде его ни к кому не ревновали и тем более не заставали в такой момент – да он уже и считал, что некому заставать; однако Призрак удивил во всех отношениях. – Вот он, здесь, с ним все хорошо, – доверительно сообщает волку Ренли и оборачивается в ожидании подтверждения из первых уст. Уголки губ приподнимаются в невольной, отчаянно рвущейся наружу улыбке: он знает, что не вернет Джону тепла за все холодные северные ночи, но твердо намерен согреть все последующие. – Да, – мягко подтверждает тот, – да, Призрак, все хорошо, – и наконец-то можно самому действительно в это поверить. Алые глаза волка вспыхивают огнём. А затем он, тихонько фыркнув, качает головой, укладывает ее между Джоном и Ренли – и не ведёт и ухом, когда король протягивает руку и осторожно гладит его вдоль спины. – Кажется, меня наконец приняли в стаю.