Лжец

Где-то ближе к концу второй книги… — Бартимеус, джинн может исполнить желание? Мальчишка-египтянин, стоящий у окна, повернулся к волшебнику, наклонив голову и скептически приподняв бровь. — Откуда ты выкопал этот вопрос? Джон, или же Натаниэль, поднял книгу, которую читал так, чтобы джинну стало видно ее название. Глаза лже-Птолемея расширились от удивления. Черт возьми, как этот экземпляр вообще сохранился? Все имеющиеся копии сожгли невесть когда, лишь бы запрещенные знания не попались не в те руки… Ну да, очевидно, все копии кроме этой. Полное собрание исследований истинной природы демонов. Проклятая книга. — Где ты ее нашел? — деланно равнодушно поинтересовался Бартимеус, сузив глаза. — Случайно обнаружил тайник госпожи Уайтвелл в книжном шкафу. А внутри тайника была эта книга, — Натаниэль усмехнулся. — Тайник для книги в книжном шкафу. Вполне ожидаемо от моей наставницы. А почему это тебя так волнует? Бартимеус молчал. Мальчишка, сидящий в кресле, пристально смотрел на джинна темными глазами. — Что? Просто ответь мне. — Эта книга… Просто несусветная чушь, но волшебники, словно мухи, слетевшиеся на мед, ищут в ней знания, которые могут пригодиться им в борьбе за власть. Много джиннов и людей слегло из-за всей той ахинеи, что в ней написана. Серьезно, Нат, выбрось ее подальше. Натаниэль посмотрел на фолиант в своих руках и, пожав плечами, закрыл и кинул его на свою аккуратно заправленную постель. Бартимеус хмыкнул. — Я точно имел в виду место дальше твоей кровати. Волшебник проигнорировал комментарий. — Так ты не можешь исполнять желания? — Не-а. Все эти истории пошли из-за дурацкой шутки младшего брата императора Сирии, — лже-Птолемей едва заметно улыбнулся. — Разочарован? Все, что могло расстроить Натаниэля, делало чуть более счастливым Бартимеуса. А что? В этом и заключалось их взаимовыгодное сотрудничество. Волшебник вздохнул, разглядывая переплетенные пальцы рук. — Не очень. Мне незачем чего-то желать. Сейчас у меня есть все, о чем я когда-то мечтал и я добился этого своими собственными силами. Нет никакого смысла в том, чтобы получить желаемое, не делая никаких усилий. Это ничему не научит. Бартимеус снова молчал. В какой-то момент хозяин напомнил ему Птолемея, который думал о работе и желаниях в том же ключе. Их схожесть на мгновение сбила джинна с толку. И на секунду Бартимеус почувствовал себя виноватым за ложь мальчишке, который так неожиданно напомнил ему другого, умершего сотни лет назад. *** — Бартимеус, джинн может исполнить желание? Китти смотрела на статую Джона Мэндрейка, которая стояла на постаменте в центре Лондона. На памятник волшебнику, который спас город, а может даже и целый мир, от Ноуды. Бартимеус стоял рядом с ней, вызванный девочкой несколько часов назад. — Не говори ерунды, — ответил джинн, засовывая руки в карманы пальто, которое сделал себе, чтобы не выделяться из толпы. — Джинны исполняют желания только в ваших сказках. А я что, похож на огромное голубое существо, живущее в лампе? Это был второй, нет, третий раз, когда ему задали этот вопрос. Птолемей однажды спросил его тысячелетие назад и был единственным, кто знал правду. Джинн мог исполнить желание человека или другого джинна, только если просящий был достоин такой чести. Но только один человек знал об этом и он унес это знание с собой в могилу. — Полагаю, что нет, — медленно ответила Китти, все еще разглядывая статую Джона. Мастер постарался на славу — была учтена каждая деталь облика волшебника. Тонкая полоска сжатых губ, нахмуренные брови, сведенные в одну линию — словно он твердо решил что-то сделать. Волосы выглядели так, будто их и впрямь только что потрепал ветер. Прямой нос, широко распахнутые глаза, острый подбородок и худое тело с проклятым развевающимся плащом, который он обожал носить почти все время. Джон выглядел младше своих лет. И было что-то такое в глазах статуи волшебника, что заставило Бартимеуса пристально вглядываться в них. Это был не взгляд Джона Мэндрейка. Это были грозные и вместе с тем немного опечаленные глаза мальчишки по имени Натаниэль. И этот взгляд делал волшебника более человечным… похожим на Птолемея. Только вот британец никогда не был таким как мальчик-египтянин. Бартимеус не считал правильным их сравнивать, но не мог ничего с собой поделать, пока смотрел на памятник. Птолемей был добрым, от природы любопытным и вечно пытался найти способ изменить мир к лучшему. Джон же был холоден, проклинал и ругал по любому поводу, даже банальное «спасибо» от него было услышать не так-то просто. Птолемей стремился к знаниям во благо, Джон — из корысти и честолюбия. Они могли бы походить на небесные светила — один теплый как солнце, другой — холодный как луна. Они и выглядели под стать этому сравнению — красиво загорелый Птолемей с лукавой улыбкой на губах, и бледнокожий Джон с темными, как ночь волосами и холодным взглядом. А Натаниэль был чем-то средним: изначально добрым, но заточенным в ловушку своего воспитания, в котором расчетливость и честолюбие — способ выживания. Словно две крайности сошлись в одном человеке. Это Натаниэль волновался о жизнях волшебников, когда Лавлейс приказал Рамутре убить всех. Это Натаниэль отпустил его едва державшуюся кучи жабью форму на глазах у своего начальства, когда те требовали выбить из джинна информацию силой. И что уж говорить о том, что было в самом конце. И Бартимеус в какой-то степени был удовлетворен тем, что скульптор изобразил именно Натаниэля. Голос Китти вывел джинна из задумчивого состояния. — И все-таки жаль, что ты не можешь исполнять желания. Бартимеус посмотрел на девочку приподняв светлую бровь в немом вопросе. Сейчас он выглядел бледнокожим мальчиком-блондином. Облик Птолемея сильно бы выделялся на фоне лондонской толпы. — И что бы ты пожелала? — полюбопытствовал Бартимеус и вновь перевел взгляд на статую, которая ему нравилась и не нравилась одновременно. — Он же был тебе не безразличен, верно? — джинн склонил голову набок. — Я видел, как ты смотрела, когда он сказал, что вернется за тобой. Но я думаю, мы все знали, что он нежилец. И если бы ты могла пожелать… То попросила, чтобы его вернули, да? Китти открыла рот, чтобы ответить, но потом медленно его закрыла. Какое-то мгновение она еще колебалась, а затем покачала головой. — Нет. Я бы не стала этого желать. Бартимеус был сбит с толку. — Почему? Ты же скучаешь — по глазам вижу. Китти вздохнула и, бросив последний взгляд на статую, решительно отвернулась. — Он мне и правда нравился. Но он был волшебником и не важно, сколько хорошего он сделал. Я никогда не смогу забыть, сколько вреда было принесено людям волшебниками и им в том числе, — Китти на секунду прикрыла глаза, вдыхая прохладный осенний воздух. — Хотя, если бы у меня было желание, — девочка посмотрела на небо, — я бы пожелала ему обрести мир и покой там, среди мертвых. Джону лучше существовать в виде памяти — не живым, но бессмертным. Возможно, в таком виде он принесет гораздо больше пользы, чем, если бы и правда остался жив. И Китти медленно пошла вперед, негромко шаркая ногами. Бартимеус смотрел ей вслед. — Не знал, что ты можешь быть такой холодной, Китти Джонс. Это точно не любовь, — проворчал джинн и вновь бросил взгляд на холодную статую. — Можешь не переживать, Нат. Она не особо убивается от того, что ты не выполнил свое обещание. Ответом джинну был лишь несильный порыв ветра, погнавший опавшие листья вперед. — Вот если бы у меня было желание… — Бартимеус на мгновение замолчал. Не глупо ли говорить с холодным металлом? — Я бы пожелал вернуть тебя и заставить пройти через все, что довелось пройти мне по твоей милости. Чтобы ты почувствовал, каково это, быть перед кем-то в вечном долгу. Бартимеус хотел сострить. Съязвить, поддеть, сказать что-то такое, чтобы обязательно услышать колкость в свой адрес. Но вместо этого он просто молчал. В Ином Месте нет времени как такового, но когда Китти вызвала его, он знал — прошло совсем немного после всех тех памятных событий. Хотел он смотреть на то, что было после погрома или нет — Бартимеус и сам не знал, но увидев статую понял, что раны все еще болят, а воспоминания не стали тусклее. Возможно, он стал слишком сентиментален… Натаниэль выиграл. Выиграл у холодного и бесчувственного Джона Мэндрейка в самом конце, и выиграл у своего джинна. Бартимеус чувствовал себя невероятно старым и уставшим для того, чтобы нести этот крест — память… о них. — Похоже, ты победил, Нат, — пробормотал джинн, снизу вверх глядя на статую. — У тебя, а не у твоего дурацкого альтер-эго, был потенциал стать кем-то особенным. Впрочем, твой поступок красноречивее любых слов. Ты помог мне взглянуть на вещи по-другому, хоть я могу признать это только сейчас, лишь в обществе твоей статуи, и вообще, вряд ли произнесу что-то подобное снова. Мы через многое прошли и… в конце я все-таки к тебе привязался, — он вздохнул. — Но это признание отнюдь не отменяет тот факт, что ты был заносчивым и высокомерным грубияном. Высказавшись, Бартимеус отвернулся. Китти, покупавшая горячую булочку в метрах двадцати от него, помахала рукой. Позади кто-то прокашлялся. Джинн не обратил внимания и пошел к девчонке. Кашель за спиной стал отчетливей и куда громче. Бартимеус остановился и нахмурился. Его фальшивое бежевое пальто трепал осенний ветер. — Я, вообще-то, никогда не был грубияном. Какое-то невыносимо долгое мгновение с деревьев слетали листья, за которыми джинн наблюдал в растерянности. Обернувшись, Бартимеус увидел худощавую фигуру парнишки семнадцати лет, завернутую в темный плащ. Черные волосы развевались на ветру, бледная кожа казалась почти призрачной, а взгляд был устремлен на статую. — Хотя знаешь, со стороны виднее. Тебя, между прочим, тоже есть за что упрекнуть. Натаниэль повернул голову и насмешливо взглянул на джинна. — Ты солгал.