Нужны друг другу

На Токио упала белая завеса. Ветра не было, зато было много снега, что вряд ли можно было что-то разглядеть на расстоянии больше нескольких футов. Впрочем, мужчине в фиолетовом костюме, ужасно нелепо смотревшемуся посреди полупустых улиц, и не нужно было видеть. Он всегда чувствовал запах его мальчика через полгорода. После того, что между ними было — тем более. Цукияма не обманывался — он не надеется на взаимность, да и все его собственные чувства к Канеки едва ли можно назвать любовью. Желание, одержимость, голод, — все что угодно. Но не любовь. О любви он даже не говорит, понимает, что юноша позволяет ему быть рядом всего лишь из-за страха одиночества. После трагедии в Антейку, после всего того ужаса, через который Канеки пришлось пройти. Но не из-за каких-то других побуждений. Нет, его седовласый демон слишком циничен для любви. Из него любовь выжгли каленым железом и вырвали клещами. Иногда Шу вспоминает прежнего, старого доброго Канеки Кена, глупенького, наивного паренька, отчаянно пытающегося бороться с самим собой, и улыбается. Наверное, это называется ностальгией. Нынешнего Канеки все труднее испугать, не потеряв при этом собственной головы. Он больше молчит и иногда уходит на целые дни и ночи, возвращаясь обратно перепачканным в крови и с погасшим взглядом. От него отчетливо пахнет другими гулями, людьми и черт знает чем еще. Его запах убивает Цукияму, но Канеки не позволяет. — Я скорее сожру тебя самого, — Канеки предусмотрительно выпускает кагуне. Цукияма глотает слюну и смеется.  — От тебя – все что угодно, сладкий. Цукияма находит Канеки в узком переулке, привалившегося к стене и припорошенного снегом. У его босых ног — неопозноваемая куча тряпья и мяса, к которой Шу не хочет присматриваться. Чуткие ноздри улавливают мерзкий запах гуля, и к горлу подскакивает тошнота. Его вероломный бог. На фоне грязи и зловоний Канеки пахнет особенно чудно; от этого все звериное естество Цукиямы вопит. Во рту накапливается слюна, а низ живота предвкушающе тянет. Он хочет его, прямо здесь и прямо сейчас. Но Канеки поворачивает голову, и его пустой взгляд — словно ушат ледяной воды. Шу подходит к нему, стряхивает снег с плеч и зовет:  — Пойдем домой. Неожиданно Канеки обнимает его, стискивая плечи с бессильной злостью и пачкая дорогой костюм кровью. Цукияма не против. Он чувствует, что тело под легкой футболкой — ледяное-ледяное, и сам Канеки мелко дрожит, передавая свою дрожь другому недочеловеку. Так близко, так удушающе приятно — мороз, кровь и сладость полугуля. Пользуясь случаем, он ведет носом по его шее. Он хочет, больше всего на свете он хочет впиться в эту белую шею, ощутить всю потрясающую палитру вкуса на языке и медленно смаковать свое самое дорогое блюдо, разрывая сухожилия и мышцы, захлебываясь кровью и удовольствием. Канеки шумно выдыхает, и Шу обреченно понимает, что нельзя. Иначе он потеряет его насовсем. Он уйдет, и больше не вернется, оставив его подыхать от тоски, теребя в руках тот самый истертый носовой платок.  — Домой, dolce, — повторяет он, с усилием отрываясь от него.  — Домой, — тускло отзывается Канеки, позволяя увести себя. Домой — это значит домой к Цукияме, потому что своего дома у Канеки больше нет, потому что нет Антейку, нет ничего, что связывало бы его с прошлым. Домой — это значит в гостиную, в кресло перед камином, отогреваться и молчать.

***

Канеки податлив, — Цукияма даже позволяет себе пройтись ладонью по пояснице и поцеловать, удовлетворенно замечая, что тот медленно, но все же теплеет. Канеки молчит, глядя ему прямо в глаза, и от этого взгляда Цукияму пробирает дрожь — так много страсти и боли плещутся на их дне. Он до сих пор не может привыкнуть к внезапной смене его настроений. В следующую секунду позиции резко меняются — Шу не успевает даже охнуть — и вот уже не он бережно держит Канеки на коленях, а Сколопендра вжимает его в кресло, грубо затыкая поцелуем. Канеки больно. Не физически, нет. Предел такой боли уже пройден. Ему больно потому, что он не смог защитить то, что любил, как бы ни старался. Он даже до сих пор не знает, жив Хидэ или умер там, на белом снегу, в окружении полицейских машин. Канеки злится. Его сущность гуля жаждет отмщения, но кому мстить, он не знает. Канеки одиноко. И Шу пытается скрасить его одиночество. По-своему, хотя, наверное, уже именно так, как надо. Он нежно и глубоко целует его в ответ, теплыми пальцами ведет по спине, пересчитывая выступающие позвонки; старая футболка комкается и задирается. Канеки одним движением стаскивает с Цукиямы пиджак, нервно цепляет пуговицы рубашки, и прижимается сильнее, целует так, что лучше бы кусался.  — Быстрее! — подстегивает он, безостановочно ерзая на коленях. Но Цукияма не хочет быстро. Он хочет наслаждаться, мучить, поэтому только хватает его за бедра, удерживая на месте. Черная футболка падает на пол, и Цукияма жадно припадает к соску, не удержавшись, прокусывая и слизывая кровь. Глаза мгновенно краснеют, а Канеки шипит, как рассерженный болотный кот, и хватает гуля за горло, сжимая с такой силой, что, кажется, сейчас свернет ему шею. И прижимается к губам, опуская правую руку между ними, поглаживая напрягшийся член сквозь ткань фиолетовых брюк. Канеки мельком заглядывает в лицо Шу — глаза приняли нормальный цвет - и отпускает вторую руку, разрешая вздохнуть. Гребанный садист.  — Канеки, — хрипит Цукияма, уже порядком разозленный. Он резко опрокидывает его на пол. Ковёр съезжает в сторону, а сам Канеки лишь чудом не задевает стеклянный кофейный столик. Впрочем, сейчас им обоим точно не до таких мелочей, как стол или расцветающие и тут же исчезающие синяки на запястьях - потому что Цукияма сжимает слишком сильно, а Канеки терпением не отличается. Жарко, жарко от близкого огня, от одежды, которая вдруг становится ужасно неудобной и мешающейся. Цукияма помогает седому гулю выпутаться из своих штанов и принимается за дело основательно. Он мягко ведёт языком по животу Канеки, с удовольствием отмечая, что дыхание мальчика учащается, а пальцы с чёрными ногтями вцепляются в плотный ворс ковра. Канеки двигает бедрами навстречу и прикусывает губу до крови, когда Цукияма опускается горлом на его член. Он скользит по нему губами, посасывая и собирая сочащуюся смазку, и, не отрываясь от своего занятия, внимательно смотрит на Канеки. Тот, бессильно запрокинув голову, тяжело дышит, кусая губы. По его лицу расползается яркий румянец - или это отблески огня? Такой открытый и уязвимый... Цукияма знает, насколько это обманчивое впечатление. - Укусишь - разорву... нахрен, - предупреждает Канеки, но угроза, произнесенная сквозь стон, звучит жалко. Впрочем, она имеет по собой почву, потому что Цукияме так хорошо, что становится плохо. Запах Канеки бьёт в голову покрепче марочного вина, возбуждение становится обоюдно болезненным, и Цукияма резко поднимается вверх, замирая над полугулем. Распростёртый на полу Канеки, выдыхающий через раз, выглядит безумно соблазнительно. В ушах шумит, окружающий мир сузился до бисеринок пота на лбу любовника, и запах. Прекрасный аромат полугуля, смешанный с запахом секса и крови. - My sweetie, пожалуйста, - умоляет он. Канеки пристально смотрит на него - настоящий кобелина, только хвостом не виляет, и, поражаясь собственной щедрости, даёт безмолвное согласие - вплетает пальцы в шелковистые волосы и мягко прижимает к плечу. Позже он сможет списать это на принцип "удовольствие за удовольствие", а пока ему не до трезвых рассуждений. Тело прошивает острая боль, и парень дергается, но тут же расслабляется, чувствуя горячие руки, разводящие колени. Цукияма кусает его, вгрызаясь в плоть все глубже, громко и пошло чавкая. Плечо регенерирует практически сразу, и Шу заново рвет кожу зубами в том же месте. Шрам был бы идеальным напоминанием о нем, но с такой сумасшедшей регенерацией это желание Шу навряд ли исполнится. Канеки грубо отрывает его от своего плеча и целует в губы. Рот тут же наполняет собственная густая кровь, и Канеки пьёт её с чужих губ, отрывая в отместку кончик болтливого языка. Горячие ладони скользят по торсу, бездумно лаская и царапая, и Кен пропускает тот момент, когда он оказывается на Цукияме, а его влажные пальцы уже проскальзывают между ягодицами, подготавливая. Канеки хочет сказать, какая это тупая трата времени, но затыкается, когда пальцы надавливают на простату. Цукияма удовлетворенно улыбается, лаская его изнутри и смотрит, смотрит, навсегда запечатлевая в памяти именно такого парня - с полуопущенными веками, с мерным розовым румянцем, расползающимся по лицу, с приоткрытым в беззвучном стоне ртом. Капелька пота скатывается от виска на шею и исчезает у выступающей ключицы. - Хватит, - шепчет Канеки, и Цукияма послушно убирает руку. Седовласый гуль выдыхает и резко насаживается на каменный член Цукиямы. Не смог сдержать полувскрика, какая прелесть. Шу снова опрокидывает его на пол и делает первые толчки, целуя в шею. Канеки пробивает дрожь, и он только судорожно цепляется за его плечи, елозя спиной по жесткому ковру. Внутри него безумно горячо и приятно, его тело сжимает напряженный орган Цукиямы так сильно, будто в первый раз. Запах человека, широко раскрытые слезящиеся серые глаза. - Давай, чёрт побери, быстрее! Последние ограничения сняты. Потеряв остатки самообладания, он грубо трахает его, вколачиваясь до яиц и выскальзывая с шлепающим звуком. Канеки стонет под ним и прижимается ближе, скрещивая пятки за плечами. Глубже и жарче. До искр перед глазами, до нервого смешка, когда они, не рассчитав, стукаются лбами. Влажные звуки и короткий выдох, почти в унисон, как ожидаемая разрядка. Цукияма замирает, медленно возвращаясь в реальность. Когда комната приобретает привычные очертания, он видит, что Канеки сидит с закрытыми глазами, прислонившись к креслу. По его бедрам, капая на пол, стекает сперма, но он не обращает на это внимание, восстанавливая дыхание. . - Пойдём, mon cherie, - Цукияма целует его в скулу, но, не получив ответной реакции, поднимает на руки. Душ, думает он, опуская расслабленного любовника на кровать, подождёт. Канеки приоткрывает глаза и чуть-чуть поднимает уголки губ. Цукияма сладко улыбается и прижимает к себе свое сокровище, удобнее устраиваясь на постели. Одеяло мягко ложится сверху, и разгоряченный Канеки возится, но недовольства не высказывает — слишком лень ворочать языком, да и глаза уже ненавязчиво, но верно слипаются, а в груди размеренно бьется человеческое сердце. *** Едва Канеки открывает глаза, на него разом обрушиваются воспоминания. Они захлестывают его морской волной, топят в себе. Все то, что он хотел бы забыть. Улыбка Ризе, превратившаяся в кровожадный оскал, кровь, Антейку и Рёко, стоящая на коленях. Рёко, которую он не смог спасти. Хинами кричит, и все, что он делает - закрывает ей рот. Канеки понимает, что забыл дышать, и делает судорожный вдох. Холодный воздух проходит по горлу железным комком и оседает в легких металлической пылью. Наверное, не дышать было проще. Хидэ, смеющийся и серьезный, Хидэ, сломанной куклой лежащий на его руках. Красный снег и светящиеся мигалки полицейских машин. Узкие переулки, крики и дурацкий фиолетовый костюм. Канеки давится усмешкой и садится на постели, упрямо стискивая зубы и загоняя колючие слёзы обратно. В темноте комнаты, в оглушающей тишине есть где разгуляться призракам прошлого. Клетчатый черно-белый пол, холод стальных наручников и кровь, много крови, понимание того, что помощи ждать неоткуда. Фантомные боли. Пальцев давно уж нет, а на ногах выросли новые, но почему-то больно. Все ещё больно. Два человека - или гуля? - что с ними случилось? Мертвы. Из-за кого? Почему ему все ещё больно?! Канеки прижимает ладонь к губам, заталкивая всхлип обратно в глотку. Сердце бьётся в грудную клетку, липкий страх окутывает все пространство, и Канеки понимает, что все это прошло, но в какой-то момент почти наяву видит Джейсона, прислонившегося к дверному косяку. Его кости раздроблены, куски мяса вываливаются из застегнутого костюма, но левая рука - потому что правой нет - держит клещи. Разрушая наваждение, на плечи ложатся чужие руки, сонные и слабые. - Канеки-ку~н. Видение пропадает. Впрочем, тупая боль под ребрами остаётся. Канеки передергивает плечами и отодвигается на край кровати. Ему резко становится противно смотреть на Цукияму, видеть его приторную улыбку, его руки и припухшие губы, ласкавшие его несколько часов назад. Он утыкается лицом в колени и закрывает глаза для надежности. Перед внутренним взором снова появляется Тоука, расслаблено двигающая чашку с ароматным кофе по барной стойке в Антейку. А сам он сидит рядом и с жадностью слушает истории о жизни гулей, краем глаза посматривая на тоненькие пальцы девушки. - Я сделаю кофе, - голос у Гурмана на редкость спокойный и ровный. Гуль слышит, как шелестит набрасываемый халат, как негромко хлопает дверь, и только тогда позволяет себе облегченно вздохнуть, откидываясь обратно на подушки и уставившись в потолок. И думает, что кофе у Цукиямы все равно не получится, разве что ужасно сладкий и недоваренный - такое уже было, и не один раз, но, по крайней мере, у него есть тот, кто сделает ему этот кофе, пусть и такое противное, что Канеки без зазрения совести выльет его в цветочный горшок. По крайней мере, он спокойно поспал несколько часов, без кошмаров. По крайней мере... Наверное, все не так плохо. Наверное, все могло быть гораздо хуже.