Обещание Свободы

- Когда меня будут вешать, - смеётся Гамен, подкидывая в руках плетёную корзину, обёрнутую засаленным куском парусины, - ты, главное – смотри во все глаза! Кепка со сломанным козырьком лихо сидит на его вихрастом затылке, зубы блестят на смешливой чумазой физиономии, хитро прищуренные глаза - тоже. Лотта смотрит на него хмуро, прижимая к груди грязный бумажный пакет с намокшим дном. Ей двенадцать лет, из которых на улице она – всего два, и трущобное чувство юмора Гамена ещё не нашло в ней своего отклика. - Хотя, если ты бои-и-ишься... – с предвкушением растягивает мальчик. «Взять Лотту на слабо», - его любимая игра с тех пор, как он подобрал её возле булочной на Сен-Дени два года назад – маленькую, плачущую, жалко скрючившуюся у стены в обносках когда-то голубого платья. Он подошёл, и его тень упала на худую Лоттину фигурку, наполовину закрыв девочку от пасмурного парижского солнца. «А что это у нас тут за крыска?» - сказал он, засунув руки в карманы. Лотта торопливо испуганно вытерла глаза и увидела – сначала поцарапанные щиколотки и деревянные сабо: штаны были коротки и ужасно поношены; потом – полуголый живот, выглядывающий из-под рваной рубахи и явно у кого-то уведённого пёстрого жилета; потом – насмешливое лицо, русые вихры и трубку, зажатую между зубов. Трубка не дымила, но мальчишка явно лоснился от удовольствия, перегоняя её из одного уголка рта в другой. - Анна-Шарлотта, - осиплым голосом сказала она и закашлялась. - Чего-чего-о-о? – дурачась, переспросил он, наклоняясь и упираясь руками в расставленные колени. - Меня зовут так, - чуть более твёрдо сказала девочка, - Анна-Шарлотта. Я не крыска. Я... - Лотти, - подытожил он, бодро склонив на бок кудлатую голову и поймав рукой у уха чуть было не свалившийся картуз, - А я – его светлейшее превосходительство, представитель августейшего короля Карла, мать его за ногу, на этой богоспасаемой улице, принц Эгалитэ. Впрочем, я здесь инкогнито, так что можешь звать меня мсье Гамен. Для начала. А там посмотрим, глядишь, придётся потом вводить тебя в высший свет!.. И Лотта, оглушённая его трескучей тарабарящей речью, мало что понимающая, не глядя протянула руку и крепко ухватилась за протянутую шероховатую ладонь – предварительно, из почтения к даме, даже галантно обтёртую о штаны. И два года спустя – бежала вместе с ним по тёмному переулку, унося ноги и рыбные обрезки с рынка Сен-Жен – Гамен подначивает и дразнит её даже на ходу, благо от жандармов они, кажется, оторвались ещё на той улице. Он всегда так делает – неискоренимая вторая душа парижского бродяжки. - Я не боюсь, - огрызается Лотта, поудобнее перехватывая пакет и всем своим насупленным видом показывая, что не желает больше об этом говорить. Они сворачивают на улицу Шанврери – поделиться рыбой с одной нищей вдовой, её муж погиб в Алжире, а младший сын теперь ходит с ватагой Гамена «промышлять» - и разговор, как-то сам собой, тоже сворачивается. *** А потом, несколько дней спустя, когда Лотта колет орехи, закатав по локоть единственный целый рукав платья, и отдаёт ему очередную пригоршню ядрышек, чтобы положить в огонь, Гамен вдруг говорит: - Пообещай и в самом деле смотреть. Лотта поднимает чернявую стриженую голову – всегда ехидный и звонкий, голос Гамена звучит как-то неприятно серьёзно. Гамен смотрит на неё своими галочьими глазами, не мигая. Даже веснушки на носу какие-то сосредоточенные. Даже лямка подтяжки на плече. И сломанный козырёк. - Пообещай мне не отворачиваться, когда меня будут вешать. Хорошо? Лотта ждёт, что сейчас он начнёт тараторить дальше – когда Гамен говорит про повешенье, это значит, что он непременно сейчас скажет что-нибудь про кузена короля Луи-Филиппа, который похож на грушу, но всё равно лучше Бурбона, похвастается про студентов-орлеанистов, одолживших ему табак, перескажет похабную смешную историю про кого-нибудь из их любовниц... Что-нибудь, что прогонит страх смерти. Нарочно раздразнить призрак страшного, чтобы отпугнуть его смехом - он же всегда так делает, ещё с тех пор, как совал ей крыс в постель, чтобы она перестала их бояться. Но Гамен молчит. В одной руке – орехи, на другой разбиты костяшки – смотрит. «Пообещай не отворачиваться, когда меня будут вешать. Смотри до конца. Пожалуйста». Это ощущается, как прикосновение лихорадочно-горячих пальцев к полуголому плечу. И Лотта своим полудетским, полуволчьим инстинктом угадывает: это - высшая степень доверия, на которую они, диковатые, неприученные к нежности, способны. И она обещает. Гамен улыбается и бросает орехи на жаровню. *** Его вешают через два с половиной месяца после этого разговора. Лотта стоит в толпе рядом с дородной широкоплечей женщиной с крестьянским лицом и квадратными рабочими ладонями, голубое платье треплется на ветру. Грохочет барабан. Двенадцатилетний, без башмаков, в потемневшей ветхой жилетке, Гамен кажется щуплым и маленьким среди десятка взрослых молодых людей – но заслоняет целое солнце. Слепит глаза. Она не слышит приговора, задыхается от ветра - ветер режет ей глаза, сбивает в колтун отросшие грязные волосы. У Гамена связаны руки, но Лотте кажется, что он улыбается. У Лотты шумит в ушах. «Не отворачивайся», - истошно твердит ей всё кругом и внутри, слёзно умоляет, вопит и беснуется, – «Не отворачивайся. Ты обещала, обещала, обещала...» Это происходит почти одновременно – за полмгновения до того, как палач выбивает у Гамена из-под ног табуретку, Лотта вдруг сипло вскрикивает, как подбитая птица, и отворачивается. И отворачивается. *** Квадратная рабочая ладонь гладит её по вздрагивающей спине. У женщины с крестьянским лицом – мягкое плечо, косынка пахнет щёлочью прачечной, а Лотта просто уткнулась лицом в первое, что подвернулась. Грохочет барабан, тысячеглазая толпа немо поедает содрогающиеся на пеньке тела, и в чьих-то объятиях судорожно и неслышно рыдает тощая городская оборванка. *** Пройдёт ещё несколько лет, прежде чем из фабричной прачечной на бульваре Сен-Мартен выйдет на уличные крики помощница прачки Анна-Шарлотта и остановит бегущего куда-то студента – небритого, в цилиндре и с мятым несвежим воротничком – кажется, из Политехнической школы: «Что происходит, братец? Ты куда?». - В Париже – революция!– крикнет он на ходу и кинет ей ружьё, - На баррикады! На баррикады! Долой Карла Бурбона! Да здравствует герцог Орлеанский! Анна-Шарлотта машинально поймает и сожмёт в руке гладкое теплое цевьё – и больше не разожмёт пальцев. *** Когда в мае 1831-го в Парижском салоне мсье Эжен Делакруа впервые выставит свою картину «Свобода, ведущая народ», среди художников будет, конечно, множество участников недавних баррикадных боёв Июльской революции. - Я видел эту женщину при штурме Тюильри, - скажет один из них своему товарищу, - Именно вот такой – с ружьём и знаменем в руке, поднимающей и поднимающейся. Говорили, что это какая-то прачка, которая мстит за убитого брата. - Вы знали её имя? - Кто-то знал, возможно. Мы звали её Марианной. Всех женщин на баррикаде зовут Марианнами. *** А ещё год спустя, в 1832-м, в июне, на баррикаде застрелят одного храброго парижского мальчишку, собирающего пули на поле боя – застрелят, по сути, те самые студенты-орлеанисты, с чьими товарищами когда-то повесили Гамена. Но Марианне это будет неважно. Парижские мальчишки воруют на рынке Сен-Жен, таскаются за революционно настроенными студентами и погибают о двенадцати лет, неизвестно, за любовь ли к свободе или просто от влюблённости в хаос – но они всегда так делают. Марианна-Франция примет всех своих детей – и больше ни за что не отвернётся. Она ведь обещала. _____________________________________________________________________________ Июльская революция или Французская революция 1830 года, Вторая французская революция — восстание в июле 1830 года во Франции, приведшее к свержению Карла Х и возведению на престол его «кузена» (фактически дальнего родственника) Луи-Филиппа, герцога Орлеанского. Она ознаменовала переход от одной конституционной монархии — реставрации Бурбонов к другой — Июльской монархии. Острое общественное недовольство не смогло ослабить даже завоевание Алжира весной 1830 года. В ходе революции сторонники Бурбонов назывались легитимистами, а сторонники Луи-Филиппа — орлеанистами. 5-6 июня 1832 года - так называемое Июньское восстание, попытка республиканцев свергнуть Июльскую монархию. Именно это восстание описано Виктором Гюго в «Отверженных», и, соответственно, во время него и погиб Гаврош. Картина Эжена Делакруа «Свобода, ведущая народ» посвящена событиям 1830 года - хотя сам он относился к революционным беспорядкам весьма настороженно - и легенда о том, что Свободу изображает прачка Анна-Шарлотта, мстящая за гибель своего брата, действительно существует.